Горячие новости

Бесконечная книга (из записок преподавательницы литературы)

Реклама

«Они читают всю жизнь одну и ту же книжку». («Наша орбита», 7.2.2021)

«Нечего всю жизнь читать одну и ту же книгу» («Фейсбук» НДИ, 14.12.2020)

«Бесконечно читая одну и ту же книгу, веками, без надежды что-нибудь понять…» («9tv», 16.5.2020)

«А Тора твоя — сказочки для маленьких детей!» (9tv 4.7.2020)

«Не было бы поселенцев изначально, не было бы проблем! На хрен ехать туда? Это «ваша земля» только потому, что в книжке со сказками написано?» (9tv 29.1.2021)

«Я читала Тору, которую мне дала соседка, ученица 12 класса. Там нет ни одного положительного героя.  Чему детей учите? Какое счастье, что я училась в СССР». (facebookdetalynews 8.11.2020) 

«Вообще это много говорит об инертности разума человека, если учение, которое было актуально для скотоводов 2,5 тысячи лет назад, существует до сих пор».

Времена, как сказал поэт, не выбирают, в них живут и умирают. Открытия науки и техники сделали нашу жизнь несравненно более удобной, чем сто лет назад. Меньше стало физически трудной и грязной работы, качество и продолжительность жизни повысились, стало возможным мгновенно установить контакт с людьми за сотни тысяч километров… Но именно эта кажущаяся легкость жизни обнажила и обострила вечные проблемы, с которыми люди стремились справиться и сотни, и тысячи лет назад, но их невозможно закрыть раз и навсегда, каждое поколение решает их заново… 

Сын заинтересовался французским экзистенциализмом, начал читать книгу Камю «Миф о Сизифе» и застрял: говорит, перевод на иврит очень трудный, я ничего не понимаю. Он попросил меня почитать с ним эту книгу после второй трапезы в субботу — другого времени и нет, он приходит из армии по пятницам на выходные. Начали мы с ним первую главу «Мифа о Сизифе», про абсурд, действительно, перевод головоломный, но в то же время что-то очень знакомое… Я раскрыла Коэлет («Экклезиаст») — да это же то же самое, только у царя Шломо текст афористичный, легкий — обманчиво легкий… На самом деле это нисколько не проще, чем у Камю, над каждой фразой можно размышлять дни и годы… 

Какая выгода человеку от всех трудов его, что он трудится под солнцем?  Поколение уходит, и поколение приходит, а земля пребывает вовеки. И восходит солнце, и заходит солнце, и устремляется к месту своему, где оно восходит. Идет к югу и поворачивает к северу; кружится, кружится, движется ветер, и на круги свои возвращается ветер. Все реки текут в море, но море не переполняется; к месту, куда реки текут, туда вновь приходят они.

Что было, то и будет, и что творилось, то и будет твориться, и ничего нет нового под солнцем. Радуйся, юнец, молодости своей, и да веселит тебя сердце твое в дни юности твоей, и иди, куда ведут тебя сердце твое и видение очей твоих, но знай, что за все это Бог приведет тебя к суду.

Значит ли это, что в Камю нет надобности, если в Коэлет уже все сказано, и гораздо лучше? По-моему, это значит, что правильный путь — от Коэлет к Камю и обратно к Коэлет. Или наоборот: от Камю к Коэлет и так далее. Тут и становится видно, что общее для всех людей во всех поколениях, а в чем французский атеист из католической семьи отличается от религиозного еврея. Понимание этой разницы называется культура. Это понимание дается многолетними усилиями и большим трудом, но оно того стоит. Мне очень жаль людей, которые полагают, что религиозные евреи «читают всю жизнь одну и ту же книгу». Но что интересно, в каком-то смысле это ведь правда, так оно и есть, только эта книга бесконечная. Дерево растет, изменяется, но остается самим собой. На нем нарастают кольца, но сердцевина — центр — остается неизменной. Так и наша Тора — ее сердцевина неизменна, но каждая эпоха оставляет свои комментарии к этой сердцевине. «Древо жизни она для тех, кто ее держится», сказано в еще одной книге еврейского канона – «Мишлей» («Притчи») того же царя Шломо.     

В этом году завкафедрой настоятельно попросила меня прочесть курс о «мидрашей агада» — повествовательных комментариях к Торе, записанных в период примерно с 6 века до н. э. до 6 века н. э. Это тысячи текстов, самый трудный курс на факультетах иудаики, и вообще не моя специальность (я занимаюсь сравнительной поэтикой), да к тому же еще и предназначенный для студентов технических факультетов, из которых, может быть, две трети раньше с этими текстами никогда не встречались… Нет, не хотела я преподавать этот курс, но это было, как говорится, предложение, от которого невозможно отказаться. Надо было решать, как построить курс, что выбрать из бесконечного разнообразия мидрашей, чтобы это было интересно для современных израильских студентов — светских в основном… Думала я, думала и выбрала такую тему для этого курса: семья, отношения между мужем и женой, между родителями и детьми, между братьями и между сестрами… Семьи Адама, Авраама и Ицхака — больше не успеть за один семестр. 

Студентов поразил плюрализм мидрашей — на одной странице выкладывается целый спектр различных мнений, иногда совершенно противоположных («давар ахер» — «другое толкование»). Меня же поразило, насколько все это оказалось живым, иногда даже болезненно актуальным, насколько горячо спорили студенты о том, почему самые близкие люди не понимают друг друга, а иногда даже становятся врагами, как это описано в книге Берешит (Бытие). И сколько психологической глубины, иногда даже детективной изощренности демонстрируют нам, современным людям, мидраши двухтысячелетней давности. Бывало, что студенты сами предлагали логические конструкции или психологические мотивировки, которые — как они тут же узнавали — уже были открыты за полторы тысячи лет до них мудрецами Устной Торы, толкователями Писания, то есть, значит, они с этими своими предшественниками думают одинаково. А бывало, что толкования мудрецов оказывались для них совершенно неожиданными, даже абсурдными — в первый момент, а затем они начинали понимать, что это-то и есть самая точная разгадка психологических коллизий первых глав книги Берешит (Бытие). И главное — все это про нас тоже. И про трудный выбор, который должен сделать каждый из нас именно в юности, и про то, что мы в этом выборе свободны, а потом оказывается, что он был предрешен — как это сформулировано в загадочном парадоксе из Мишны Авот: «Все предвидено и свобода дана». Если есть тексты, которые никогда не устареют, — так это Тора, письменная и устная. Как сказал Рамбан (Моше бен Нахман), комментатор 12-го века, перефразируя цитату из Талмуда, «маасе авот — симан ле-баним», «деяния отцов — знак для потомков». Мы не повторяем прошлое, мы его живем, каждый раз по-новому.

 

* * *

Итак, значит, пришлось мне преподавать по «Зуму» в один и тот же день два совершенно разных курса. Первый был про мидраши, а второй назывался «Сравнительная поэтика русской и ивритской литературы». Это было, конечно, не самое разумное решение кафедры и деканата — предложить такой курс студентам первой степени, будущим инженерам, медицинским секретарям, социальным работникам и программистам. Из родной ивритской литературы они знали примерно то, что был когда-то какой-то Бялик, но читать его им было так же трудно, как современным русским молодым людям литературу 18-го века. Из русской литературы они, естественно, не знали ничего. Я решила облегчить им жизнь и предложила вместо экзамена написать домашнюю работу — самостоятельно сравнить рассказы Чехова «Тоска» и ивритского писателя Ицхака Берковича (1885 — 1967) «Радость». Берковича называют «ивритским Чеховым» — его новеллы, написанные в начале 20-го века в Вильно, действительно выглядят так, как будто быт еврейского местечка описал лично сам Чехов, овладевший ивритом. В особенности тот рассказ, который я дала прочесть студентам, — мягкая, изящная, остроумная пародия на Чехова. Тексты легкие, короткие, занятные, понятные — садись и пиши работу, получай проходной балл, шалом.

И что же выяснилось на подготовительном занятии? Что студенты не понимают ни Чехова, ни Берковича. То, что им непонятны экзотические подробности российского быта конца 19-го — начала 20-го века (ездят на лошадях, топят печку дровами, зимой идет снег и т.п.), — это еще куда ни шло, на это есть учитель в классе — объяснять такие вещи. Но они не понимают чувств, которые испытывают герои! У чеховского героя умер сын, он пытается поделиться с людьми своим горем, но его никто не слушает. У героя Берковича сын поступил в гимназию, это шанс выбиться в люди, получить хорошую специальность и вырваться из черты оседлости, счастливый отец пытается рассказать людям о своей радости — и его тоже никто не слушает, все заняты своими делами.  Отчуждение, некоммуникабельность, на иврите никур, — очень актуальная тема в 21-м веке. Ну очень, очень я старалась придумать для студентов интересное и легкое задание — и мне казалось, что нет ничего легче, чем сравнить эти два рассказа…

— О’кей, йедидим якарим, так что же чувствует герой Берковича, когда он узнает, что его сына приняли в гимназию? 

— Э-э-э… 

— Вот как это называется, когда человеку хорошо на душе? Когда он чувствует какую-то такую приятность?

— Э-э-э-…

— Ну скажите же уже, как называется это чувство? Вам же работу писать! Скажите это слово!

— Э-э-э….

— Ну, радость, разочарование, злоба, жалость, отчаяние, эйфория, растерянность, надежда… что из этого списка сюда подходит?

— Э-э-э… 

— Ох, ну радость, наверное. Да? Радость?

— Э-э-э… ну наверное…  типа… как бы… радость… наверное… 

И тут до меня дошло, наконец, насколько это трудное для студентов мероприятие — чтение рассказа. Первая трудность — им таки нелегко одолеть двухстраничный текст и понять логику простейшего сюжета (это мне она кажется очевидной, а им — нет…). Вторая — им реально трудно понять чувства героев. А третья, самая большая, — им тяжело выразить то, что они, наконец, поняли. У них слов не хватает. Они не очень умеют выражать сложные и тонкие чувства (а иногда даже и простые). Да и в конце концов они не видят для себя экзистенциальной необходимости овладевать этими навыками, и только угроза завалить экзамен и платить деньги за другой курс может заставить их напрягаться в поисках подходящих слов в том небольшом словаре, который у них имеется где-то в голове. Наверное, имеется. Надеюсь…  

Батюшки, так чему же их учили в школе? Ну, чему-то учили, наверное. Но, видимо, плохо. Вообще, сейчас плохие времена для литературы — и в школе, и в университете. Все уткнулись в смартфоны, все привыкли обходиться картинками и короткими текстами, доступными тинэйджерам с легким (более-менее) синдромом дефицита внимания и минимальным запасом слов. Думаете, только в Израиле такая картина? Мои университетские друзья, которые всю жизнь преподавали литературу в школах в России, рассказывают то же самое. Знаете такой жанр — учительский анекдот типа «а вот у меня на урокена лекции один балбес открывает рот и говорит»? С каждым годом эти анекдоты становятся все более гротескными и жуткими.

Но, конечно, Израиль — это не Россия. Там, где требуются какие-то толковательные навыки, очень наглядно проявляется разница между студентами, которые приходят из светских и из религиозных школ (или тем более из ешив и ульпанот для девушек). У тех, кто учил Тору (письменную и устную) хоть несколько часов в неделю, все-таки как-то развиты навыки чтения и понимания текстов, и плюс к тому — они умеют говорить, выражать свои мысли. Да, и мысли у них тоже есть. Хотя бы раз в неделю эти молодые люди отрываются от экранов и клавиатур, и за субботним столом смотрят в лицо своим родителям или супругам и разговаривают… Спокойно, не торопясь, не утыкаясь в смартфоны или телевизоры, беседуют за субботним столом. Но остальные — с ними как?

Бывают, конечно, прекрасные исключения, а именно:

  1. Немолодая многодетная мать, наконец-то выкроившая время для получения первой степени, неглупая женщина с большим жизненным опытом, который помог ей довольно глубоко понять переживания героев Бреннера, Достоевского, Чехова и Берковича.
  2. Феноменально одаренный двадцатипятилетний студент медицинского факультета, десять лет назад репатриировавшийся из Америки и влюбленный в русскую литературу 19-го века, перечитал всю русскую классику в английских переводах и довольно-таки неплохо ее понял… Но на самом деле и это было не такое уж исключение: и американский молодой человек — в вязаной кипе, и тетенька — в вязаном беретике… 

Вот так вот непросто протекали наши занятия художественной литературой начала 20-го века. Зато мидраши — по-моему, гораздо более трудные тексты — шли почему-то не в пример легче и вызывали у того же самого контингента — и у светских, и у религиозных, и у евреев, и у арабов, и у друзов — гораздо больший интерес и даже энтузиазм. После каждого занятия не меньше получаса (а иногда и больше) вместо того, чтобы быстро покушать, передохнуть, сбегать в туалет и перейти по ссылке на следующую лекцию, студенты задерживали меня в виртуальном классе, пока я не спохватывалась, что через пять минут начнется следующее занятие и надо быстро-быстро ставить визуальный материал (насчет покушать и всего остального уже и речи быть не могло…) У студентов оставались вопросы, и им очень сильно хотелось не только получить мою версию ответа, но и предложить свою. Как совмещаются пророчество, предопределение и свобода воли? Почему Яаков, вместо того чтобы угостить обедом брата-близнеца, вернувшегося с охоты, предложил Эсаву продать первородство за миску похлебки? Почему Эсав сразу согласился, да еще с такой странной мотивировкой: «Вот я сейчас умру — так зачем мне первородство»? С чего вдруг он собрался умирать — ведь он был молод, отличался железным здоровьем и потом жил долго и умер в глубокой старости, будучи вождем племени Эдом, которое сам же собрал, а отчасти и сам породил, и повелителем области Эдом, которую успешно завоевал и заселил?.. Почему братья сохранили эту сделку в глубокой тайне? Почему Эсав раскрыл миру эту тайну, когда уже было поздно, причем самым нелепым образом — заорал во всеуслышание, что Яаков украл у него первородство, хотя на самом деле он его продал за позорно низкую цену? Почему родители близнецов — Ицхак и Ривка — так и не выбрали момент побеседовать между собой о воспитании сыновей и об их будущем, хотя прожили вместе всю жизнь и по всем признакам любили друг друга?

Почему мидраши с такой неприязнью относятся к Эсаву — не потому ли, что они отождествляют конфликт братьев с противостоянием Запада и Востока, Рима и евреев, и значит ли это, что разрушение Храма — это запоздалая месть Эсава? И значит ли это, что когда-нибудь Рим и Иерусалим помирятся, и не формально, как помирились Эсав и Яаков, а по-настоящему, по-братски? Да, и кстати, еще вот это, самое главное: что это такое, это самое первородство? 

К моему изумлению, в процессе формулирования вопросов и поиска ответов студенты, казалось, прямо на глазах умнели и оттачивали логические способности и навыки психологического анализа, а заодно и поиск точных слов — вот тут почему-то они оказались к этому очень даже способны. 

И у меня тоже был свой вопрос, который непонятно было кому задать — разве что самой себе. Почему очаровательный и довольно простой, а главное — по времени гораздо более близкий рассказ Берковича не вызвал у студентов никакого интереса, а гораздо более трудные мидраши, на трудном двухтысячелетнем иврите, а частично на арамейском, для израильтян понятном примерно как для нас чешский, — оказались притягательными и завлекательными до такой степени, что ради них студенты забывали об обеде и о следующей лекции?

Ответ получился такой. Текст письменной Торы с самого начала построен с лакунами, дырками. Как рыболовная сеть — ткань вроде бы есть, но в ней полно дырок. Основная нить сюжета налицо — вот она, ее можно подержать в руках. Но почему, почему герои думают и поступают так-то и так-то и какой вывод мы, читатели, должны сделать для себя? На эти вопросы читатели должны ответить сами. То есть этот текст с самого начала приспособлен ровно к тому, что мы делаем на уроке, — не тихо сами с собой читаем рассказ, а громко и коллективно разгадываем загадки, которые он нам предлагает. Точно так же и мидраши «заточены» под нас. Самый древний и самый популярный сборник мидрашей — Берешит Раба — был составлен и записан в 4 в. н. э., а вошедшие в него повествовательные комментарии — как бы осколки уроков последних столетий до н. э. и первых столетий н. э., которые вошли в память поколений и пересказывались устно, пока их не записали. И тогда ученики задавали вопросы, искали и находили ответы точно так же, как и мы, и вот эту энергию поиска мы в них чувствуем, она никуда не девалась. Есть вопросы, на которые, перешерстив, не без помощи интернета, все более-менее известные сборники мидрашей плюс более поздние комментарии с 11-го до 21 в. н. э., мы так и не смогли найти ответ. Значит, у наших предшественников эти вопросы не возникали. Выходит, они должны были возникнуть в нашем поколении, именно у нас? Один раз мне удалось задать совершенно новый вопрос, который прояснял очень важную вещь в истории патриархов, даже удивительно, что никто из комментаторов его не задал раньше, — но ответ на него я пока не нашла. В другой раз очень даже приемлемый и в то же время оригинальный вариант ответа на один старый вопрос дал друз, весьма толковый молодой человек с инженерного факультета. Вообще вся эта сетка вопросов и ответов оказалась как будто специально скроена именно для этих студентов, какие они есть, сегодня, в 21-м веке, со всеми их трудностями и проблемами. 

Справедливости ради следует добавить, что в университетской библиотеке на горе Скопус целые ряды полок заставлены учеными монографиями на иврите и на английском — и про происхождение мидрашей агада, и про их жанры и поэтику — стало быть, на долю профессоров в 20-м и 21-м веке тоже остались неразгаданные загадки. В синагогах и ешивах по всему миру (Израиль, Россия, Украина, Америка, Канада, Австралия, Аргентина, Гонконг и т.д.) на библиотечных полках — тома Гемары, в которой примерно треть занимают мидраши, агада с разнообразными комментариями — с 5-го по 20-й век, и они там тоже не пыль собирают — их читают и перечитывают.    

Так почему же евреи тысячи лет читают одну и ту же книгу?

 

 

 

Источник

Посмотреть также...

Фрагмент интервью Авигдора Либермана 9 каналу

03/13/2024  10:11:44 Авигдор Либерман  «Мы слышали главного раввина Израиля, заявившего, что «если нас заставят идти …