Правый. (Политическая зарисовка).

Реклама

09:19:31   09/25/2019

Анатолий Петровецкий

Март обласкивал прохожих вернувшимся теплом вперемешку с прохладными вздохами северных ветров. Небо то напускало на себя суровый вид, то струилось синевой. А то надувалось белыми облаками, сквозь которые подглядывали за землянами любопытные взгляды-лучики весеннего солнца. Кратковременный дождик изредка облизывал землю, прохожих, быстро высыхая на курточках и зонтиках.
Моше не любил дождь, но эту пору года принимал, понимая, что все и всё должны отдохнуть от жары, плавящей мозги на протяжении почти десяти месяцев в году. Вместе с солнцем «плавила мозги» и супруга, каждый раз упрекая за то, что это он, Моше, привез ее в израильскую «преисподнюю» умирать. Он привык к этим упрекам, прекрасно понимая, что ничего серьезного за ними не стоит. Жена стремилась быстрее приехать в страну, так как младшая дочь, обучавшаяся в Израиле по программе, оканчивала школу и должна была уходить на службу в армию.
Когда Миша слушал «голоса» в «доисторической», даже представить себе не мог, что в желанной стороне жизнь совсем не однозначна. Позади очереди в ОВИРе, пересуды соседей и упреки начальства на работе, первые страхи, надежды и разочарования на новой «планете». Обживали её, как и тысячи других пришельцев, вгрызаясь в понятия, язык, среду, жару и глупость. Находили и теряли работу. И вновь находили, чтобы со временем потерять. Перестали удивляться и смотрели вперед без особого энтузиазма. Любили и ненавидели одновременно. Обижались на себя, но чаще на других. Пеняли на судьбу и радовались ей. Успели родить и похоронить. Миша стал Моше. Казалось, прижились. Психологию поняли, с экономикой начали справляться. А вот политику взять в толк никак не могли.
Раньше, в стране водки и пива, Моше старался быть вдалеке от столбовой дороги партии и правительства. Но в день выборов исправно бросал свой тихий голос в урну, не очень задумываясь, кто из нее протянет руки к власти. За него думали и решали. Политика расцвечивала идеологию, идеология наряжала политику. Какое он ко всему этому имел отношение?
Здесь же, в стране скисшего молока и испорченного дегтем меда, политика, как говорится, брала за живое и уносила это живое взрывами и выстрелами. Оставаться безучастным он не мог.
Моше любил поговорить на эту тему. Когда в парке он мог сколотить азартную команду и закрутить политические схватки, Моше был счастлив. Но, когда удавалось прорваться на радио РЕКА и дать «прикурить» правительству, арабам и всем, кто попадал под слово, он восседал на пике блаженства.
Его партнер по шахматам Лева Бродский был конченым «коммунякой» и доставал Моше неистребимым интернационализмом. На его лбу так и высвечивалось красными буквами: «Свободу Анжеле Девис! Руки прочь от Кубы!». Лева был человеком добрым, но недалеким. Моше любил его, не смотря на «левацкие» настроения. Себя же он считал «правым» и гордо нес свою «правоту» в массы. И не важно, что «массы» были в одном экземпляре и ограничивались Левой Бродским. Они садились за шахматную доску с намерением выиграть не только в шахматы. Политические дискуссии незаметно переходили в маленький конфликт, заканчивающийся невообразимым скандалом. Впрочем, это не мешало им на следующий день вновь садиться за шахматы и с громадным внутренним удовольствием начинать новую партию и новый спор с участием старых героев. «Левые», «правые», «правые» «левые», — разжевывались на «острых зубах» спорщиков. Да так, что превращались в политическое месиво, которое невозможно было «проглотить».
— Твои «левые» в израильском разливе дурманят голову нетрадиционной любовью к арабам, — кричал Моше. — Прикрепив к себе когда-то этикетку с громким названием «рабочая партия», выставляются на витрине истории, продавая народу протухший продукт «социалистических ценностей». На самом же деле, признают их только в теории. Практика имеет неприглядную мелкобуржуазную физиономию.
— А твои «правые» — чистой воды бандиты, — возражал Лева. — Сокращают пособия старикам. Жить не дают. Получаешь крохи, и те норовят украсть. Бандиты.
С этими обвинениями Моше трудно было не согласиться. Он, так же как и Лева, получал унизительное пособие по старости и не очень понимал, до каких смехотворных размеров его можно еще сокращать. Конечно же, им с женой не хватало, и он вынужден был искать подработки. Хорошо, если удавалось найти уборку подъездов и получать денежную дотацию «по-черному». А если нет… На эти доводы Левы Моше предпочитал не отвечать, что еще больше раззадоривало оппонента.
— Для них человеческие жизни ничего не значат, — продолжал Лева. — Я не говорю уже об отношении к арабам. Они такие же люди, как и мы с тобой. Когда ты это поймешь? Палестинцы, в большинстве своем, простые труженики. Вот почему их проблемы близки нашей рабочей партии.
— Это ты рабочий? Не смеши, — захихикал Моше. — Насколько мне известно, ты был парикмахером. Но это не столь важно. Меня всегда интересовало, сколько рабочих находится в этой партии. Вся верхушка состоит из интеллигенции, богатых, сытых и довольных жизнью людей. В кнессете расплываются по государственным стульям представители немногочисленных кланов, передающих власть по наследству от именитых дедушек к заносчивым сыновьям. А от них прямиком к глупым внукам. Они засели в прессе, на телевидении и морочат голову народу. А о рабочих знают только по книгам. Интересанты и лицемеры.
Моше представил хозяина, у которого они снимали квартиру и с удовлетворением про себя отметил: «Какой точный портрет!».
— Можно подумать, что твои «правые» сделаны из другого материала. Такое же дерьмо, — не сдавался Лева. — Ты посмотри на этих горлопанов. Как они ведут себя на сходках. Восточный базар. И мыслишки у них базарные. Отстаивают не государственные интересы, а свои «шкурные интересики». Почему поселенцы так крепко держатся за чужие территории? Да потому, что там удобная и безналоговая жизнь.
— Под пулями удобно жить?! — возмущался Моше. — Ты в своем уме? Они борются за исконные земли Израиля.
— Дудки, — возражал Лева. — Они отобрали и отбирают чужие земли. Арабы на них живут тысячелетия, а мы хотим вернуть то, что якобы принадлежало евреям в незапамятные времена. Если бы у тебя отобрали квартиру, что бы ты делал? Рвал бы наглецов зубами. Вот и арабы защищают свою землю, как могут. Надо отдать им все, что не принадлежит нам и жить с ними в мире.
— О каком мире ты говоришь? — разжигал себя Моше. — Наши правители вышвырнули своих граждан из родных домов в Газе и что получили взамен? Смертоносные болванки на еврейские головы? Оскверненные синагоги и развалины на месте процветающих некогда поселений?
Моше сочувствовал поселенцам и считал их вправе отстаивать еврейские земли. Не понимал, почему государство предало этих людей? Когда варварское размежевание показывали по телевизору, Моше плакал. Это было не отделение от арабов, а скальпирование собственного народа.
Ему ненавистна была даже мысль об отдаче песчинки с родной земли, не то, что «голубиные поцелуи» с убийцами.
— О каком мире в обмен на территории может идти речь, когда враг поставил перед собой одну единственную цель: «Уничтожить, сбросить в море, стереть с карты Ближнего Востока…!», — продолжал Моше. — Когда я слышу о палестинских террористах, у меня кулаки непроизвольно сжимаются.
— Успокойся, «а идише буденовец», — пытался язвить Лева. — А где справедливость? Ты же не тупой, Миша, чтобы не видеть, как нарушаются права человека.
— Ой, держите меня. Сейчас истеку слезами. О какой справедливости идет речь? О каких нарушениях прав человека? — задыхаясь от возмущения, прокричал Моше. — Эти варвары убивают, взрывают, калечат народ только за то, что он еврейский. Но это не волнует тебя и твое «голубиное племя». Вы разбрасываете «словесный помет», визжа и топая ногами. И ненавидите! Ненавидите собственный народ. Почему вы ненавидите Израиль и живете в нем?! Езжай в свою Винницу и там целуй в зад кого хочешь, сердобольный ты наш. Там не взорвут тебя и не отправят на небеса по кусочкам. Прости. Но как можно понять уродство и дистрофию ваших мыслей? Как можно считать вас соплеменниками?! Сволочи стреляют и откровенно издеваются над нами. А вы не слышите, не видите. Не хотите реагировать. Добравшись до власти, твои «левые» пытаются перекраивать учебные программы в школах, выдумывая несуществующую историю несуществующего палестинского народа.
Подлые предатели!
Моше вставал и садился, разбрасывал руки и сжимал кулаки. Он говорил убедительно, как ему казалось, и не понимал твердолобую позицию Левы. Ему явно не хватало аудитории. Он чувствовал в себе силы просветить весь мир. Но в парке этот мир ограничивался двумя-тремя скамейками. Такую возможность давала РЕКА. Можно было позвонить и высказаться по наболевшим вопросам. Поспорить с ведущим и доказать жене, что он еще что-то может в этой жизни.
Вот и сейчас он сидел у радиоприемника и пытался дозвониться на студию, чтобы высказать свое мнение по обсуждаемой теме в программе Александра Дова. Ему все время мешала внучка Полина. Она хватала трубку и кому-то звонила вместо того, чтобы идти в магазин.
Бабушка составила внушительный список, вычерченный печатными буквами русского алфавита. Полина приехала в страну в трехлетнем возрасте и к языку дедушек и бабушек относилась с прохладцей. Совсем недавно стала проявлять интерес к чтению, но понимала только печатные буквы. Стыдилась этого, так как девочки в классе, приехавшие в ее возрасте в Израиль, умели читать и писать на русском языке. Полина наверстывала упущенное, но результаты заставляли себя ждать. Она не очень хотела идти в магазин и придумывала отговорки. Жена каждые пять минут напоминала внучке о своей просьбе. Полина бегала от зеркала к зеркалу и предлагала бабушке подождать еще немного. Моше долго выслушивал диалог двух поколений, а затем выпалил несколько фраз, которые не оставили внучке никакого выбора. Она еще повертелась возле зеркала, укладывая волосы то в одну, то в другую сторону и произнесла свою любимую фразу:
— Дедушка, ты не должен со мной разговаривать таким тоном.
Сказала, словно вынесла судебный приговор и вышла на лестничную клетку.
Моше еще минут двадцать пытался дозвониться и добился своего. Ему сказали, что позвонят и предоставят эфир в течение получаса. Он включил телевизор. Поиграл каналами. Ничего интересного не нашел и вновь вернулся к телефону. Вдруг за окнами раздался гулкий раскат, похожий на далекий выстрел пушки.
«Что-то упало на стройке», — подумал Моше, но внезапная тревога схватила за горло спокойствие.
Он держал трубку и почувствовал, что она пляшет в дрожащих руках. Встал, походил по комнате. Выглянул в окно и увидел, как люди спешат в одном направлении.
«Куда? Зачем?», — мелькали в голове вопросы, натыкаясь на полное неведение.
Он чувствовал, что дрожат не только руки, но и каждый орган его тела. Подошел к телевизору. Бразильская многосерийная патока выливалась на экран, наполняя комнату любовной фальшью. Переключил на израильский канал. Он не очень слышал, что говорят, но бегущая строка сообщала о том, что террорист-смертник взорвался возле входа в супермаркет в…
Перед глазами прыгали разрозненные буквы из названия его города. Внезапно появилась картинка супермаркета, забрызгав глаза слезами. Ударив в голове звоном тысяч колоколов. Это был их супермаркет, в который пошла Полина…
Моше потерял равновесие и неловко упал на диван. Из спальни вышла жена, услышав шум в салоне.
— Тебе плохо? — спросила мужа и быстро подошла к дивану.
Перехватив взгляд Моше, она посмотрела на экран телевизора и застыла, бледнея и теряя сознание. Он подхватил ее и усадил на диван. Бегущая строка сообщала о количестве жертв. Глаза смотрели на жуткую пляску букв и цифр, за которыми кровь, разорванные тела, смерть…
— Сволочи!.. Сволочи!.. — слова обжигали мозги. — Убийцы. Нелюди… Суки, поганые…
Моше держал жену за плечи. Она тихо рыдала и что-то пыталась произнести, но не могла. Дрожь пробивала ее тело, словно молнии клубы тяжелых серых облаков.
Звонок телефона вернул Моше в комнату.
— У вас все в порядке? — спросила дочь.
Она звонила с работы, услышав сообщения по радио.
Моше не знал что ответить. Голос ушел вглубь, превратясь в придыхания и вздохи.
— Что случилось? — кричала в трубку дочь.
— Послушай… — выдавил Моше. — Послушай…
В трубке замолчали. Телефонные гудки размеренно долбили ушные перепонки, не совпадая, с бешено пульсирующей кровью в висках. Он держал трубку в руках и машинально повторял: «Алло… алло… алло…»
Слова тонули в вязком болоте сознания, цепляясь за коряги мыслей. Вспышки надежды гасли с такой же скоростью, как и появлялись. «Надо бежать», — загоралось в голове. — «Надо искать». Экран телевизора казался кровавой раной. Хотелось закрыть ее своим телом. Обработать, перевязать…
Дверь открылась и в комнату вбежала Полина. Она растерянно смотрела на дедушку и бабушку.
— Что случилось? — спросила внучка и подбежала к Моше. — Деда, что случилось? Мне мама позвонила и сказала, что вам плохо.
— Ты была в магазине? — тихо спросил Моше.
— Еще нет. Я встретила Даниэлу, и мы разговаривали. Вы из-за этого расстроились? Я сейчас пойду.
Жена сорвалась с дивана, словно ею выстрелила батарея пушек.
— Нет, я сама пойду,- выдохнула она и начала целовать внучку.
Моше отошел к окну, сердце лизала тупая боль, дышать было трудно. На грудь словно упала тонна металла.
«Больше никогда не буду повышать на нее голос», — промелькнуло в голове. Он подошел к растерявшейся Полине и нежно поцеловал в голову.
Зазвонил телефон. Моше машинально взял трубку.
— Вам звонят из студии радио РЕКА. Через минуту Вы будете в прямом эфире.
Моше медленно положил трубку. В голове промелькнуло: «Какая глупость… Болтуны».
А в мозг пулеметной очередью впивались слова: «Наказать! Отомстить! Ответить!.. Но как?!».

Анатолий Петровецкий

2009 год