Максим Аверин выбирает стерв

Вообще мое глубокое убеждение, что мужчина готов к семейственности только после сорока лет. Как будет прекрасно, когда мне стукнет сорок, и я встречу какую-нибудь юную особу, которой передам свой опыт. Защищу ее от этого мира. И воспитаю…

Я знаю, что сейчас вы пробуете себя в журналистике.

С журналом «Антенна» меня связыва­ют дружеские отношения. Вдруг у них родилась идея — сделать меня ре­дактором номера. Я загорелся, потом поймал волну, понял, чего от меня хотят. И вот сейчас вышла моя статья по поводу окончания телесериала «Глухарь». Я написал эссе, которое назвал «Моя глухариная песня». (Смеется) А «Комсомолка» предло­жила написать текст о Гурченко. Я всю голову сломал, как найти нужную форму. Мне кажется, это ужасно — де­лать анализ творчества. Я заблудился бы в этом. Потом нашел — обращение. Хотите, прочитаю?

Давайте, если недолго. Самое основное…

Оно небольшое… (Читает с план­шета): «Дорогая Людмила Марковна! Скоро ваш день рождения. Я так хотел вас поздравить, снова ворваться на ваш праздник. Снова подарить цве­ты. А может быть, мы бы снова дуэ­том спели вашу песню. Но так полу­чилось, что вы сейчас далеко… Вы знаете, я вспоминаю нашу первую встречу, которая была 10 лет назад, возле Театра Моссовета. Я только окончил институт и, как любой студент, пытался проникнуть на московские премьеры. И вдруг увидел вас. Я не мог оторвать глаз. Я стоял в нескольких шагах от вас, мне казалось, что между нами огром­ное расстояние. Мне так хотелось рас­сказать, как я зачитывался вашей кни­гой «Аплодисменты». Как эта книга стала маяком в профессии. Как много она подсказала, объяснила. Тогда во мне родилась мысль, что мы обяза­тельно встретимся.

Прошло время. B вот наша встреча в уютном ресторанчике на Патриарших. Я опаздываю, еду со спектакля, эти ужасные московские пробки. Мои сло­ва извинения, ваши — с иронией — про­щения. Кругом люди, все собрались обсудить ваш праздник… Опять меж­ду нами пропасть, разговоры, люди, но тут я набрался наглости — о! как я смел!.. Я читал вам Маяковского, и вы сказали, что это ваш любимый поэт. Решено, мы будем вместе работать. Я на седьмом небе от счастья. И вот студия НТВ в Останкино. Я мчусь и снова опаздываю, влетаю в гримерку. Впереди четыре дня съе­мок — мы вместе. Один из дней мы снимаем в Калашниковом переулке — это финальные кадры нашего фильма. На мои невежественные вопросы, успели ли вы отдохнуть после напря­женных съемок, вы ответили упре­ком: «Как можно таким образом спра­шивать женщину?»

А потом был ваш праздник, я снова мчался после спектакля. Извинения, цветы, атмосфера вечера теплая. Мы поем нашу песню. Все прекрасно. Мы полны новыми планами. 30 марта. Утром я собираюсь на гастроли на Украину. Один из городов в туре — Харьков, ваш родной город. Мне так хотелось привезти вам что-нибудь из этого чудесного города. У меня вечер­ний спектакль. Я не успеваю сделать телефонный звонок — вам до начала. Внезапное сообщение. Люди, слова, слова… тишина. Я опоздал. И когда в Харькове я вышел на сцену театра име­ни Шевченко, а напротив гимназия, где вы учились, весь этот вечер был в вашу честь. И когда прозвучало ваше имя и весь зал встал, я понял, что для истин­ной любви не бывает опозданий…»

Проникновенно. Если все это честно вы сами написали…

Да, сам. Никто не помогал. Единственная моя проблема — это за­пятые. Я просто катастрофически не умею их ставить.

…Знаете, когда Людмилы Марковны не стало и вдруг начался вал всех этих ужасных откровений, статей тех, кто якобы присутствовал в ее жизни, и даже моя однокурсница написала кни­гу. .. Мне кажется, это как-то нехорошо.

Удивительно, когда я ехала к вам, у меня была мысль задать вопрос о Гурченко, но вы меня… опередили.

Мы не были близкими друзьями. Но между нами вдруг пошла волна вза­имной симпатии. Это был действи­тельно ее юбилей, я был ведущим. Больше всего она не хотела фальши­вой юбилейности, чтобы подходили люди и, шамкая, говорили: «Здравствуйте, Людмила Марковна,

а мы выросли на ваших фильмах…» Я ей предложил спеть песню Шнура, у него есть такая, специфическая: «А я день рожденья не буду справ­лять». Вот ей нравились люди с харак­тером, и сама она была — с характе­ром. На самом деле он у нее был не сложный, он был справедливый. Четверо суток, что мы снимали, она…

…не спала?

Когда бы я ни пришел, она всегда была уже готова. Всегда в абсолютной форме. А ведь ей было 75 лет. Халтуру себе не позволяла, и в других ее не терпела тут же считывала и тут же говорила прямо в глаза.

Иногда это бывает неприятно…

Зато справедливо. И скажу вам, это правильно. Потому что… такое засилье сейчас невежд… Ну вот вам пример. Недавно была премьера фильма «Жила-была баба» замечательного ре­жиссера Андрея Сергеевича Смирнова, в котором у меня небольшая роль. И на банкете по случаю премьеры подходит ко мне известный продюсер и начина­ет, как говорят, лить в уши: «Ну, этот ваш сериал «Глухарь», я посмотрел пару серий, ну ничего так, среднень­кий. ..» Я долго терпел его словоизвер­жения. А потом говорю: «Послушайте, а вам известно, что сериал «Глухарь» назван феноменом телевидения?..» А когда он спросил, в каком театре я слу­жу, тут я не выдержал: «Знаете, нам не о чем говорить. Потому что ну только ленивый не знает, что я служу в «Сатириконе». Вот это невежество ужасно. А мы что? Мы привыкли мол­чать — кто мы, а кто он? Он же продю­сер. Но, знаете, на мой век продюсеров хватит. Молчать я не буду…

А вы вообще непокорный человек?

Ну… с характером. Все могу принять, даже то, что человек может быть глу­пым, а невежества и хамства не при­му. А его стало очень много.

А вы его как-то определяете в процессе общения?

Ну вот как с этим продюсером, я ему сразу сказал — до свидания. Считаю, что это правильно, ну я же не самый последний человек в этой стране. Думаю, что я заслуживаю уважения.

Почему огромное количество людей меня уважает, а этот не уважает? Зачем тогда я с ним разговариваю? При этом он сказал, что мечтал со мной познако­миться. Ну да, не самую хорошую так­тику он выбрал для знакомства.

Много в жизни было моментов, когда приходилось говорить «нет»?

К сожалению, это то, чему я сейчас учусь. Мне очень сложно дается эта наука. Потому что я людей люблю.

Вы мягкий по натуре?

Я не знаю, мягкий я или нет, но, во вся­ком случае, точно не простой. У меня заранее такая позиция, что все люди…

…хорошие?

Да. Я же вырос в этой среде — актер­ской. Я видел, как многие люди, буду­чи на экране прекрасными и замеча­тельными, в жизни полным говном. И я все время -.ал: кик же можно творить иллюзию на экране, а в жизни все разрушать? К позиция моя была простой, Я очень хочу, что­бы в спину, образно говоря, не броса­ли: «Как хорошо, господи, что он ушел!..» А вот так: «Как здорово, что ты пришел!» И еще я уверен — прежде чем что-то взять, надо дать! Поэтому изначально я к людям отно­шусь с любовью. Но всегда при этом помню, что если почувствую, что че­ловек халтурщик или непорядочно ведет себя по отношению к работе, я с ним дела иметь не буду.

Это у вас от Гурченко?

Я скажу так: то, что во мне прорас­тало и жило как бы интуитивно вну­три, благодаря ей активизировалось и вышло на поверхность. То есть я вдруг понял, что только так и можно существовать. Я и до нее в общем-то правильно жил. Не боялся говорить хаму, что он хам. Если падал, не боялся подняться. Я прекрасно пони­маю, что я не идеален, что могу оши­баться, увлечься какой-нибудь ролью, которая не получится. И это нормально. Когда Том Круз говорит, что не может себе позволить сниматься в малобюджетных, заранее неуспешных фильмах, я думаю: а как определить успех заранее? Это же невозможно! Сколько бы промоушена ни сделали артисту, если он пустышка, никакое «промо» не поможет.

Разве по сценарию не видно?

По сценарию можно определить, сделаешь ты это или нет! Потому что есть огромное количество со­вершенно гениально написанных сценариев, которые, попадая в руки плохих режиссеров и плохих арти­стов, гибнут. Понимаете, должно совпасть огромное количество уси­лий разных людей. Да, главный ре­жиссер на площадке — кукловод, он должен этот пасьянс разложить, но вытащи хоть одно звено из этого ко­леса, оно не покатится. Когда я начал сам снимать, лишний раз убедился, что даже реквизитор и администра­тор должны быть каждый на своем месте. Потому что все вместе мы де­лаем одну историю, но самое главное в ней — его величество кадр.

А где вы уже пробовали себя как режиссер?

Я снял несколько последних серий «Глухаря». На мой взгляд, это печальное кино. потому что герой приходит к осознанию, что должен уйти из профессии. Потому что у него нет сил противостоять ни времени, ни этим законам…

Это и ваша личная позиция?

Очень много совпадений. Понимаете, эта роль мне была крайне необходима. Потому что в ней есть то, что я так люблю. Истинный жанр сегодняшней жизни — совмещение безумно смешно­го с трагическим. И вот эта русская самоирония, которая в этой роли при­сутствует, мне очень близка. Это, на­верное, самое главное, что меня сбли­жает с моим героем. Знаете, я тут же зажил! Я еще читал сценарий — и уже понимал, что я смогу это сделать. Потому что я сразу почувствовал это­го человека. Ну а потом я просто про­рос в него. Я настолько органично чувствовал себя в роли Глухарева, что мне уже режиссеры были не нужны. Они даже меня не трогали, говорили: Максим сам знает, как играть.

Такое прорастание в роль не мешает?

Да нет. Я же параллельно играю в театре совсем другие роли.

А отстраняться легко?

Однажды Раневскую спросили: «Фаина Георгиевна, а когда вы играете на сцене, вы забываетесь?» Она ответила: «Знаете, если бы я забывалась, я бы упала в оркестровую яму». Так и я-я очень подвижный. Гибкий. И почти каждый день выхожу на сцену «Сатирикона». И езжу с концер­тами, где читаю два часа стихи и пою песни, снимаюсь в других фильмах, где абсолютно разные персонажи. Абсолютное было счастье работать Сергеевич Смирнов. Я очень мало встречал в актерской среде образован­ных людей. Когда я попадаю в этот завораживающий капкан интеллекта, каким обладают и Смирнов, и Райкин, я могу сидеть и часами их слушать. И учиться у них.

Очень многие вещи открываю для себя. Сегодня много появилось так называемых вандалов от искусства, которые, не стесняясь, говорят, что «лишь бы в ведомость попасть…» Вот от такого цинизма мне становится дурно!.. Один раз, помню, откуда-то прилетел, из аэропорта сразу на площадку, це­лый день в кадре, огромное количе­ство текста. И так хорошо все идет — в хорошем ритме. А в одном эпизоде на «Глухаре» приходит артист, садится, начинаем репетировать. Когда я текст вижу, сразу запоминаю. А этот парень на одну сценку пришел, текста не зна­ет, каждый раз делает по-разному.

А это же невозможно, должна быть фик­сация. Делаем дубль за дублем. Час прошел. Тут я не выдержал — вы ар­тист вообще, спрашиваю? Он отвеча­ет: «Знаете, я… так… снимаюсь. Но вообще я пединститут окончил». Вот тут я психанул. Это все равно как если бы я пришел в операционную и сказал: дайте мне скальпель, я врача играл я в курсе. От этого тотального непрофессионализма становится душ­но… Беда России знаете в чем?

Не-а. То есть знаю, но хочу от вас услышать…

В отсутствии вкуса. Он многое помог бы людям исправить… Когда я читаю, что вот кто-то богатый попал в список «Форбса», я думаю про себя: дурачки, считывать нужно не то, что он бога­тый, а что у него получилось — значит, и я смогу. Вот чего не хватает нашим мужчинам. Мужчина должен себя вытягивать, как Мюнхгаузен, за коси­цу, дабы потом обеспечить семью, своих родных и близких.

Это ваше кредо?

Я считаю, что я яркий его представи­тель. Я себя холю и лелею, но при этом вкалываю как лошадь. И все время себя развиваю. Понимаете, я хочу ра­сти! Я давно мог бы успокоиться — за десять лет популярности. У меня было бы все прекрасно. Но мне это скучно.

А жизнь за кадром может быть полна разочарований?

Я очень хотел, чтобы во мне не было этого раздвоения: красивая жизнь красивых людей в кадре, а помимо этого все остальное плохо…

Вам удалось добиться гармонии?

Знаете, я после тридцати стал в гармо­нии жить. Потому что я себе какие-то вещи объяснил — и что-то внутри про­изошло. Я богаче стал. Не могу ска­зать, что до этого я был как-то особен­но беден в этом смысле…

До этого вы плыли по волнам?

Нет. Я очень много сопротивлялся. Меня ломало сильно.

От себя?

Да. И от себя тоже. И много было лю­дей в моей жизни, чье присутствие я терпел, которые меня раздражали, они разрушали мою гармонию, вмешива­лись. Вампиры. И ты терпишь их в своей жизни, как вечное ярмо. А по­том однажды я сказал: так, стоп, я больше не хочу. Я такой, какой есть. Другого не будет. Я не самый плохой, я честный. Не ворую. Тружусь. Я и горжусь тем, что я труженик. Не ленив,

хотя лень во мне живет. Я не лежу на диване, я сплю практически по три часа. И потом иду работать. И я живу этим. Я цели определил для себя — жить счастливо в профессии. Отберите это от меня — и меня не бу­дет. Хотя периодически я падаю мор­дой об асфальт.

Чего вы не можете простить?

Лжи — в любых количествах, в лю­бых проявлениях и от кого угодно. Я ее чувствую сразу. Не могу! Необязательность не люблю. Пустых слов не люблю.

А сами?

Я очень обязательный. Пунктуальный. Иногда опаздываю. Но крайне это не люблю. Если я что- то обещал человеку, я это сделаю. Меня безумно раздражают люди, ко­торые не возвращают долги. Это ужасно. У меня такое ощущение, что у меня на лбу написано: ему можно не возвращать. Почему?

Может, они думают, что вы настолько богаты, что не заметите?

Нет, ну, конечно, я произвожу впечат­ление сытого человека, но деньги — они зарабатываются. Если я рубль у кого-то возьму, я спать не буду, пока не отдам. Мне кажется, это просто не по-мужски — не возвращать долги.

А что еще должно войти в золотой фонд настоящего мужчины — с вашей точки зрения?

Порядочность. Порядочность вооб­ще не может быть избирательной: знаете, по отношению к вам я порядо­чен, а по отношению к кому-то — большая сволочь… Мне кажется, она или есть, или ее нет. Джентльмен в наше время — понятие почти умершее. Мы стесняемся…

В начале беседы вы сказали., что любите людей. Я читала, что вообще вы — человек любвеобильный…

Да, это мой грех. (Смеется) Я просто пытаюсь сейчас немного исповедаться. К сожалению, в данную минуту я не влюблен. И это ужасно, могу откровен­но сказать. Возможно, это осень… Хотя я все время лелею в себе это чувство. Обожаю состояние предлюбви. Ее предвосхищение — как какой-то дур­ман! А сейчас что-то внутри происхо­дит, но определение я дать не могу. Но знаю точно, что это будет новое хорошее качество мое, которое еще только зарождается. Оно мне уже нравится, но во что выльется, не знаю. Жизнь же не идет по плану ежедневника, в котором записано — aгa, в этом году я женюсь. Нет же. Мне кажется, так можно насме­шить Бога. А я просто живу.

Вы ранимый человек? Однажды в шестнадцать лет вы были влюблены..

Конечно, и раньше были влюбленности. Просто в шестнадцать лет это было настолько серьезно, что это меня и сло­мало. И этот период жизни как-то очень сильно меня деморализовал. Из-за люб­ви я не поступил. Потому что я не туда направлял энергию. Она вся ушла в чувство. Я же вырос в атмосфере абсо­лютной любви, меня дома любили очень, и во дворе говорили — да он ар­тист готовый. И я был уверен, что легко поступлю. Я же не знал, что таких, как я, миллионы. И все приходят к теа­тральному вузу и свою судьбу пытают. Поэтому я, скажем так, положился на господа. Но сам не приложил к это­му никакого труда.

Я хотел учиться только в Щукинском училище. И ког­да на следующий год пошел снова поступать, я себе сказал — не истери. Но запомни: если не поступишь в этот раз значит, не поступишь никогда. И как-то внутри меня все сразу улег­лось. Мандража не было. Я вложил в себе эту простую мысль, потом на конкурсе прочитал свою программу, сел в метро, приехал домой и лег спать. И сказал — будь что будет. Все в руках судьбы. Вечером встал, пое­хал, прошел по Арбату — и увидел свою фамилию в списках… Как только я начал себя помнить, я всегда знал, что буду артистом, Я про­сто чувствовал, что это мое. У меня к тому же папа — художник-декоратор, работал на Мосфильме. Его очень любили снимать, Евтушенко, например, в своих картинах, Юрский. Отец очень артистичный человек.

А папа был талантливым художником? Или мы не имеем права оценивать наших родителей?

По крайней мере, я всегда видел, что он очень много работал. Он очень преданный кинематографу человек. Вот эта его страсть в конечном счете и сломала и семью нашу, да и в общем-то наши с ним отношение Это не ревность во мне говорит, ни в коем случае. Просто, повторю, он прежде всего любил кино. А потом уже — все остальное. А я это видел — нет, меня это не обижало… Понимаете, нельзя жить с обидой. Если человек не сделал когда-то движения навстречу, значит, не понял. И уже не сделает. Поэтому во мне, наверное, что-то перегорело внутри. Невозможно ощутить то, чего нет. Я пережил это, и слава богу… Свою маму я боготворю. Опять же считаю, что это одна из важнейших вещей любого человека — любить ро­дителей. И отца я тоже очень люблю. Почитаю его. Просто не надо ничего изображать. Жить надо «по чесноку», как говорят. Если найдутся в этом мире два человека, которые поддер­жат тебя в этом, или даже один, это уже победа. Даже если мы заблужда­емся… Мы же все уверены, что мы нужны, необходимы… Конечно, это иллюзия, но как она помогает жить!

Какое самое яркое впечатление от детства?

Ну, много ярких картинов. Я очень хорошо помню, как мы всей семьей отдыхали в палаточном городке на Азовском море. Как костер жгли, как кто-то в огонь бросил банку с дихлофосом. И все ждали, когда же она взорвется. А она никак не взрывалась. Еще помню, как бабушка привезла много разных овощей, и среди них был перец – красоты необыкновенной. и я его куснул, и тут начался кошмар. Что только я ни пил, я не мог остановить этот жар. А потом мы с отцом ушли на лиманы и читали букварь. Как будто вчера все было… Я очень хотел в школу. У моего стар­шего брата был джинсовый костюм­чик, который перешел ко мне по на­следству. Он мне напоминал школь­ную форму. И вот однажды я встал в шесть утра, надел костюм, взял ста­рый портфель. Сел и жду. Мама мне: «Ты куда собрался?» И я отвечаю, что мне надо в школу. А когда через два года наступило это первое сентября, сижу, помню, на уроке и думаю: ой, нет, что-то мне здесь не нравится. И давай собираться домой прямо на уроке. Учитель ты куда? Мне очень скучно здесь, отвечаю.

Так сильно разочаровались?

Я ж левша. Мама пришла в школу и сказала, мой сын левша — не тро­гать. Поэтому изначально все коллек­тивное мне претит. А смотры строя и песни — это было пыткой. Меня они безумно бесили.

Максим, верите во что-нибудь?

В Бога верю. Конечно, я не тот законо­послушный христианин, но внутри Бог должен быть. Есть храм, в кото­рый я люблю приезжать. Это храм Гроба Господня в Иерусалиме. Это место, где мне безумно хорошо. Я могу туда приехать помолиться.

Помолиться? То есть это такой искренний шаг?

Если ты неискренне еще и молишься, то зачем все? Человек не можеч жить без веры. Даже если вы атеист… Россия наша, как вечно брошенная женщина, все от нее уходят. Только в этой стране можно взорвать храм, построить «лужу» (бассейн), потом взорвать «лужу» — и снова построить храм (храм Христа Спасителя. — Прим. авт.). Только русским свой­ственна ностальгия.

А вам?

Мне, скорее, свойственна ностальгия по некоторым необходимым для меня людям. Вот бабушка, которая меня воспитывала, по сути не являлась мне родной бабушкой. Она была просто нашей соседкой. Не уже нет. Мне ее не хватает безумно. Она была унпкальным человеком в смысле образованности и какого-то душенною текла и духовного опыта. Она мне не снится вообще. Единственный раз был сон про нее. Помню, что мне в этом сне почему-то десять лет, я бегу по лестнице, забегаю в ее квартиру. А она сидит такая молодая, лет 40, красивая, нет слов, и я ей говорю: «Бабушка, как же ты могла, зачем ты меня бросила?» А она отвечает: «Нет, я никогда тебя не брошу». И все. Больше никогда не снилась. Но присутствие этого человека в моей жизни ощутимо всегда!

То есть ни бабушка родная, ни родители не смогли восполнить эту утрату?

Это же не трафарет. В разрушенную стену нельзя вставить новые кирпичи. Потому что это будет другая стена. Мама — это мама, брат — это брат, они все на своих местах. А вот бабушки не стало, и для меня всегда это место будет зиять пустотой. Наверное, рана не заживет, ну не знаю… Хотя прошло достаточно много времени с еесмерти — четырнадцать лет.

А с братом у вас хорошие отношения?

Ну, сейчас все немножко другое. Мы живем в разных мирах. Потому что он человек, который не поймет мои заботы. Ну как можно понять человека, который дома бывает три раза в месяц? Вот я купил маме квар­тиру, перевез ее в соседний подъезд — и все равно редко ее вижу… Многие не понимают, что такое иметь груп­пу крови артиста. Ехал я однажды в поезде Хабаровск — Владивосток. Зашли в вагон какие-то женщины, строители, говорят, мы мосты строим. Можно с вами сфото­графироваться? А моя подружка, с которой мы в этом поезде оказались, говорит: слушайте, дайте ему отдо­хнуть. Он устал. И вдруг эти женщи­ны на полном серьезе: «Он устал? От чего?..» Я понимаю, что в пред­ставлении многих людей быть лице­деем никакого труда не составляет, ну и пусть продолжают так думать. Бог с ними.. Хотя с ними тогда сфотографировался, никогда не отказываю, но не понимаю зачем?

А возникает желание закрыться от всею?

Люблю уехать, чтобы погулять в оди­ночестве. Потому что в человеке долж­на быть тишина. Но это довольно ред­ко случается. Иногда бывает, что близ­кие достают. Ну как так, удивляюсь. Кажется, они-то должны тебя пони­мать, а они тянут одеяло на себя? Именно в такие моменты возникает желание сесть в машину и уехать. Чему научила вас жизнь? Я скажу как Ленин: надо учиться, учиться и еще раз учиться. Это самый главный урок. Потому что успокое­ние, как Лев Толстой сказал, есть ду­шевная подлость. У меня огромный аппетит по отношению к жизни. Что меня безумно радует. Я люблю учить­ся, понимаете. И я обучаемый. Это мой большой плюс.

А что вас может в женщине привлечь?

Женственность. Это такое редкое каче­ство. Это же ужас — безумное количе­ство женщин любят соперничать с мужчинами буквально во всем. У меня есть подружка, упрямая, не приведи господь. Я ей говорю:Наташ, такое ощущение, что мы с тобой пиписьками все время меряемся. Мне безумно нравится, когда женщина не отбирает лав­ры победы, а говорит да, это ты сде­лал. Хотя на самом деле все может быть ровно наоборот. Вот что любовь, а не когда идет «яканье» с обеих сторон.

Почему хорошие мужики выбирают стерв?

Я скажу. Потому что нам очень нра­вится побеждать. Чем сложнее объект, тем интереснее. Все люди любят сложные задачи. Вообще мужчины любят придумывать. И ведут себя порой как дети. Мне нравится, когда все непросто, когда женщину нужно разгадывать… Готов ли я к семье? Честно отвечу — не готов. Именно поэ­тому я сейчас строю работу. Вообще мое глубокое убеждение, что мужчина готов к семейственности только после сорока лет. Как будет прекрасно, когда мне стукнет сорок, и я встречу какую-нибудь юную особу, которой передам свой опыт. Защищу ее от этого мира. И воспитаю. На этом строилось все российское прошлое. Замечательная пьеса «Доходное место» Островского, где поднимается эта тема. Хорошо, когда в семье есть достаток. Это правильно. Не надо стесняться того, что мужчина должен зарабатывать, содержать семью, забо­титься о жене. Растить детей. Это все требует определенного возраста. В нашей стране в двадцать лет мужчина несостоятелен. Невозможно же жить на харчи родителей. Мне бы это пре­тило. Я в двенадцать лет пошел почта­льоном работать, чтобы не сидеть на шее у мамы. И всю зарплату ей отда­вал. Оставлял себе на сигареты…

На сигареты?

Я курю с двенадцати лет.

Я б убила…

И убивали! А я даже ни разу не бросал.

Максим, а о чем жалеете?

Однажды один журиллист спросил, не жалею ли я, что, возможно, чего-то не сделал для Людмилы Марковны. И я вдруг совершенно неожиданно для себя ответил, а потом понял, что прав, что я никогда ни о чем не жалею. Хороший человек хотел сделать хоро­шее, он это и сделал. Плохой человек сделал плохо… Мы все делаем то, что можем, все… Знаете, вообще у меня какая-то стран­ная жизнь. Потому что я счастливо зажил в профессии именно с возрас­том. В шестнадцать лет я б никогда не сыграл Ромео, потому что это не моя органика. Борьба была еще и в том, что мое внутреннее самоощущение никак не срасталось с моим, так ска­зать, фасадом. Мне было тяжело, меня тянуло к материалу, куда мои внеш­ние данные совершенно не годи­лись. И вдруг, когда появились мор- шины, меня стали приглашать на крупные роли. Я вдруг стал востребо­ванным. А это большая радость для любого артиста…

Автор: Вера Илюхина

http://www.oneoflady.com/2012/03/blog-post_9319.html