Люба, Яночка.. и другие

03/26/2021  17:48:07

Анатолий Петровецкий

Начало

Продолжение

(Повесть о судьбах репатриантов в Израиле)

                7

Люба каждый день заходила к Ривке. Помогала ей по дому, ходила в магазин. Вскоре женщина поправилась и могла самостоятельно обслуживать себя. Но Люба по-прежнему приходила и помогала ей. Ривка с удовольствием играла с Яной. Чувствовалось, как не хватает ей общения с детьми и внуками. Читала ребенку сказки, покупала ей конфеты и пирожные, выходила с ней гулять во двор. Яна постепенно привыкла к Ривке, обнимала и целовала ее, приносила тапочки, гладила руку. А когда она впервые назвала пожилую женщину не по имени, а бабушкой, Ривка прослезилась.
Люба много времени проводила с новой подругой. Постепенно рассказала ей о своей прошлой жизни и о том, как она попала в Израиль одна с маленьким ребенком. Это был первый человек, с которым позволила себе расслабиться и откровенничать.
Через месяц Ривка предложила Любе переехать к ней. Она жила в большой трехкомнатной квартире. Огромный салон казался Любе футбольным полем, а спальня, которую давала ей Ривка, — настоящей царской опочивальней. Люба смутилась и отказалась. Такие условия она не могла оплачивать. «Не по Сеньке шапка», — отшучивалась Люба.
— Что тебя смущает? Деньги? Оставь. Я предлагаю тебе жилье бесплатно, — наседала Ривка. – Не хочешь бесплатно? Хорошо. Сделаем маленькую сделку. Вернее – сотрудничество. Мне нужна женщина для уборки квартиры. Да и присматривать за мной. Не молодая уже. Дети далеко. Помогать не могут. А ты всегда рядом. Уберешь раз в неделю, сходим вместе в магазин, в аптеку, к врачу, погуляем втроем. Ты за это не берешь деньги, а я не беру деньги за квартиру. Договорились? Только работу и учебу в ульпане ты не бросаешь. Это мое неоспоримое требование.
Люба не знала, что делать. Понимала, что Ривка хитрит: хочет помочь и не желает обидеть. Они нуждались друг в друге, и это было настоящим спасением.
Проявлять характер не было смысла, и Люба согласилась. Только не знала, как сказать Инне. Понимала, что подводит ее.
Но все обошлось как нельзя лучше. Когда Люба сообщила соседке о предложении Ривки, Инна обрадовалась:
— Это же здорово! У вас наконец-то будут человеческие условия.
— А как же ты? – спросила Люба.
— Не беспокойся за меня. Мы с Тамиром давно уже решили жить вместе. Только боялись тебе об этом сказать.
Сборы забрали час времени. Люба с двумя чемоданами в руках, Инна с двумя сумками и Яна с маленьким рюкзачком на спине и большим медведем в руках вступили на новое пространство израильской жизни.
Ривка встретила их с улыбкой, торопливо хватая то чемодан, то сумку, то рюкзачок из рук гостей. Она волновалась не меньше вошедших. Сразу забрала Яночку к себе, чтобы девочка не мешала Любе распаковывать чемоданы.
Ривка освободила им огромный шкаф, в котором все вещи затерялись. Оставалось много места. Это радовало и одновременно угнетало – еще раз напоминало о неустроенности и бедности матери и ребенка. Но радости было намного больше. Она вселяла надежду на добрые перемены. И они стали потихоньку происходить.
Люба успешно закончила ульпан и нашла новую работу в магазине одежды. Она работала шесть часов в утренние часы. Покупателям нравилась новая продавщица. Это устраивало хозяев, и они всегда шли ей навстречу, если возникала такая необходимость.
Ривка отводила и забирала Яну из садика. В течение дня она несколько раз проверяла, как девочка ведет себя в садике. И с каждым днем ребенок все больше привыкал к новым условиям жизни. Появились друзья и подруги: Дана, Соня, Рами и Офир. Яна была похожа на маму. Маленькое личико обрело детскую ангельскую красоту. Вместо некогда бушевавшего хохолка волос головку обвили чудные светленькие кудри. Люба купила ей новое платье и Яна гордо показывала всем свою обновку, повторяя: «Смотри, какая я красивая».  Рами и Офир беспрекословно слушались модницу, которая не давала им прикоснуться к предмету ее гордости. Они ходили за подружкой и молча, кивали головой. Дана и Соня открыто завидовали Яне и старались настроить против нее остальных детей. Но так продолжалось недолго. Яна и ее друзья быстро забыли о платье раздора и отправились в песочницу, где с успехом «обновили» его песком и водой.
После работы Люба с трудом узнала новое платье, но по лицу дочери поняла, что свою порцию счастья ребенок уже получил. Это многого стоило. «Пусть хоть чем-то Яночка будет довольна», — промелькнуло в голове матери. С этими мыслями она бросила обновку в стиральную машину, схватила ничего не понимающую Яну на руки и закружила над собой. Они искренне смеялись. Ривка наблюдала за ними и тоже улыбалась. Как давно они все не переживали подобного ощущения…

     8

К свадьбе готовились быстро. Отец Любы никак не мог смириться с тем, что дочь упустила возможность вырваться в другой мир и рано выходит замуж. Мать втайне ликовала. Но и она не одобряла раннее замужество дочери. Тем не менее, они сняли все свои сбережения и включились в подготовку свадьбы. Единственная дочь не должна чувствовать, что ее день бракосочетания может быть хуже, чем у других.
Родители Олега тоже не были в восторге от скоропалительной женитьбы единственного сына, но выразили готовность организовать свадьбу на высшем уровне.
Две семьи на общем совете распределили обязанности, и каждый день докладывали друг другу о проделанной работе. Дети наблюдали за ними и тихо посмеивались. Было приятно ощущать, что родители уважают их чувства и желания.
Все началось в день свадьбы. Маме Олега показалось, что Любина мать в тот момент, когда жених забирал невесту из дому, плохо посмотрела на бабушку Олега. Чуть не произошел скандал, но папы быстро погасили вспыхнувшие женские эмоции. На свадьбе мамы уже не общались. Дети ничего не замечали. Родители договорились не говорить им об этом. Но не тут-то было. Через несколько дней мать Олега рассказала ему, как обидели бабушку в день свадьбы. Олег рассердился и вечером все высказал Любе.  Она впервые видела его таким. Глаза, всегда добрые и веселые, стали выбрасывать отблески холодного железа в солнечный морозный зимний день. Лицо покраснело. Голос перешел с приятного тенора на жуткий фальцет.
— Твоя мать посмела обидеть мою бабушку и маму. Это подло в день свадьбы так себя вести. Я ей никогда этого не прощу.
Он говорил и говорил в том же духе, все более распаляясь. Люба смотрела на него и не могла понять, что с ним произошло. «Откуда в нем столько злости и жесткости? Неужели он может быть таким неприятным?» — мелькало в голове.
— Хватит истерик, — тихо сказала она и так посмотрела на Олега, что он моментально замолчал.
На следующий день вечером Люба спросила у матери, что произошло между ней и бабушкой. Мать не понимала, на что могли обидеться новые родственники. Когда вошли жених и его родные в квартиру, чтобы забрать невесту, она была без очков и плохо различала вошедших. Может поэтому и не проявила особого внимания? Люба понимала, что мать не собиралась никого обидеть, но переубедить Олега и его семью ей так и не удалось. Свекровь с язвительной улыбкой сказала невестке:
— Надеюсь, что ты не будешь такой заносчивой, как твоя мама.
Люба ничего не ответила. Развернулась и ушла.
Молодые жили на съемной квартире. Они ожидали окончание строительства дома, начатого родителями Олега еще в прошлом году. Олег не хотел даже временно жить с Любиными родителями, а она с его отцом и матерью. Но встречаться приходилось. Общались строго официально, без особого проявления родственных чувств. Люба не очень расстраивалась по этому поводу и полностью отдалась учебе.
Утром вместе с Олегом они уходили на занятия. После учебы Олег уезжал проведать родителей, а Люба – к себе домой. Там занималась и отдыхала. Мать старалась приготовить молодым обед и собирала дочери сумки с едой на вечер и на следующее утро. Нести было недалеко, так как квартиру снимали в том же  дворе у маминой подруги.
Олег все чаще приходил домой расстроенным. Старался улыбаться, но Люба чувствовала, какое усилие он делает над собой. Они по-прежнему гуляли вечерами, ходили на концерты, дискотеки, к друзьям в гости. Но когда заходил разговор о родителях, у обоих портилось настроение.
Через месяц совместной жизни, Люба поняла, что беременна. Она сказала об этом Олегу. Думала, что молодой муж обрадуется. Но этого не произошло. Он сник, занервничал и выдавил:
— А не рано ли?
Люба ужаснулась его реакции, но сдержано произнесла:
— Для меня нет. А ты решай сам, — резко отвернулась, взяла книгу и начала читать.
Буквы слились в одно сплошное серое пятно. Оно стояло перед глазами, растворяясь по краям еле заметными слезинками, выдавленными чувством обиды.
— Ты не обижайся. Разве мы готовы к уходу за детьми? Подумай. Мы же учимся. Вновь будем «напрягать» родителей. Моя мама работает и не сможет сидеть с ребенком, а твоя — только испортит его.
Люба не стала продолжать разговор.
В этот вечер они никуда не пошли. Каждый занимался своим делом. Затем, молча, смотрели телевизор и рано легли спать.
Люба долго не могла уснуть. Думала о муже, о будущем ребенке, о далеком Израиле, о Тель-Авивском университете. Что-то сжималось в ее груди. Она не могла понять, что с ней происходит. Какое чувство ее одолевает? Разочарование? Сожаление? Обида? Уже засыпая, поняла: и то, и другое, и третье.
«А в Израиле сейчас жарко…» — последним штришком пронеслось в голове.

     9

Ривка не оставляла Любу в покое:
— Ты должна продолжать учебу. На университет пока нет денег, но ульпан «бэт» и «гимл» ты можешь закончить.
— У меня нет времени. Я почти не вижу Яночку. С ребенком надо гулять, в конце концов.
— У нашего ребенка есть Ривка, — твердо сказала женщина.
Люба подумала и согласилась.
На следующий день подала документы в ульпан «бэт», но после проверки ее записали в «гимл».
Занятия проходили два раза в неделю в первую и вторую смены. С четырех до семи вечера было самым подходящим временем.
Возвращаясь из ульпана, Люба купила торт с красивым названием «Мимоза». Вечером они отметили ее успехи в изучении иврита. Больше всех была довольна Ривка. Она обретала дополнительную заботу, еще один глоток полноценной жизни.
Учеба в ульпане пробегала быстро, соревнуясь со временем в стремительности и незаметности исчезновения. Но было интересно. Люба ловила себя на том, что начала думать на иврите. Это радовало, но особых изменений в жизни не приносило. День был расписан по минутам и ничем не отличался от предыдущего. А в грядущем не было места для особых изменений. Поэтому он становился в ряд со скучными «близнецами-братьями», пополняя эту бесконечную череду старо-новой серостью. Бег по кругу утомлял, решая по ходу обыденные проблемы. Вставала Люба рано. Готовила завтрак, и кое-что на обед, поднимала с хитростями и уговорами Яночку, заставляла покушать и отводила в садик. Дочка уже привыкла к детям, воспитателям, и одна проблема ушла в прошлое.
К восьми часам Люба приходила на работу, убирала помещение, вывешивала новый товар и в девять открывала магазин. Хозяева приходили к десяти, а иногда и к одиннадцати часам. Молодая продавщица справлялась со своими обязанностями хорошо, и они могли подольше оставаться дома.
После работы Люба возвращалась домой и занималась стиркой, уборкой и другими делами по дому. Ривка забирала Яну в половину второго, кормила ее и уводила в городской парк гулять. После домашних дел Люба садилась заниматься ивритом. Вечером все вместе ходили в парк, смотрели телевизор. В девять вечера Ривка и Яночка ложились спать, а Люба вновь садилась заниматься. И так повторялось изо дня в день. Два дня в неделю приносили некоторое разнообразие: учеба в ульпане, встреча с друзьями, общение и новые знания. Люба почти свободно читала газеты, понимала дикторский текст по радио и телевидению.
В ульпане познакомилась и сдружилась с молодой супружеской парой из Днепропетровска. Вика и Саша Левины год назад приехали в страну. Оба окончили Днепропетровский университет и работали программистами на одном из предприятий города. Оба высокие и стройные. Длинные ноги Вики и ее красивое славянское лицо заставляли оборачиваться прохожих мужского пола. А спортивное телосложение Саши сразу отрезвляло всех, кто желал познакомиться с длинноногой «русской». Вика еще не работала, а Саша подрабатывал вечерами охранником в ночном клубе. Они последний месяц получали пособие, как репатрианты с высшим образованием. Сыну Алешке шел шестой годик, когда семья репатриировалась в Израиль. Мальчик быстро освоился в садике и перешел в обязательную группу, где детей готовили к школе. Саша и Вика жили на другом краю города, и поэтому Люба виделась с ними только в ульпане. Иногда встречались в парке, но это случалось очень редко.
Саша и Вика искали работу по специальности, но им пока не удавалось найти что-нибудь подходящее. Были различные предложения. На пути возникало непреодолимое препятствие — отсутствие израильского опыта. Это не давало возможности требовать достойные условия, а соглашаться на заниженные — не хотели. Они действительно были хорошими программистами. Особенно Саша.
Вика не раз говорила:
— У Сашки еврейская голова, но он невезучий. С хозяевами разговаривать не умеет. Или не хочет. Ждет, что его оценят «по-настоящему». В нем нет гибкости. Я уже устала с ним бороться. Сидит часами за компьютером, творит, что-то придумывает, вокруг ничего не видит.
А Любе она при каждой встрече твердила одно и то же:
— Любаня, ты же красивая баба. Найди себе спонсора и закончи университет. Неужели всю жизнь будешь выносить за кем-то помои, и получать это ничтожное пособие?! Посмотри на себя и запомни: красота и молодость – «девки» настолько продажные и быстротечные, покинут тебя и глазом не успеешь моргнуть. Кому ты тогда нужна?
— Ты так говоришь, как будто сама уже прошла этот путь, — не сдавалась Люба. – Где же твой спонсор?
— Подожди, закончу ульпан, а затем уж развернусь по-настоящему,- прошептала Вика на ухо подруге, чтобы не услышал муж.
— Ты с ума сошла. Сашка тебе голову свернет, — невольно громко воскликнула Люба.
— Кому это я должен свернуть голову? – заинтересовался Саша.
Он сидел за передним столом на занятиях в ульпане с товарищем Борей – молодым врачом, приехавшим из Запорожья вместе с семьей Левиных. Саша обернулся к Вике и Любе.
— Много будешь знать, еще быстрее состаришься. Уже лысеешь не по дням, а по часам, — оборвала его Вика.
— Викуля, ты злишься? Значит, — не права. Я выгляжу намного моложе своей супруги. Так говорит весь женский мир, окружающий нас, — съязвил Саша и хитро улыбаясь, посмотрел на жену.
— Успокойтесь, мужчина. Вы как всегда не очень оригинальны, — хмуро произнесла Вика и отвернулась от мужа.
Люба вздохнула и углубилась в чтение нового текста, который им задали прочитать и пересказать. Но мысли бродили вокруг, да около и мешали сосредоточиться. Она знала, что у Левиных есть проблемы во взаимоотношениях, но не могла представить, что все настолько серьезно. Вика говорила ей: «Я давно уже не люблю мужа. Он меня раздражает своей неприспособленностью к новым условиям жизни». Еще в Днепре она решила бросить Сашу. Даже завела роман с одним женатым бизнесменом. Но тот не собирался бросать семью, что полностью разрушило Викины планы. Экономическое положение ухудшалось с каждым днем. Предприятие, на котором работали Левины, осталось без заказов. Не было работы, не было денег. И бизнесмен перестал помогать, оборвав все взаимоотношения. Тогда-то Вика и решила выехать вместе с мужем в Израиль и там искать своё счастье. Саша ничего о планах жены не знал и воспринимал их отъезд из Днепра как экономическое бегство в землю обетованную. Он не испытывал особых национальных пристрастий и к сионистским идеям относился с прохладцей. Семья Саши была далека от национальных традиций. На идиш разговаривала только бабушка. Но она умерла, когда ему было шесть лет. Отец и мать никогда не отмечали еврейские праздники. Порой Саше казалось, что родители боялись дружить с евреями. Поэтому в доме всегда были Иваны Степановичи и Галины Васильевны. И сын дружил с русскими и украинскими ребятами, хотя в классе и в их доме были еврейские мальчишки и девчонки. Поэтому Саша и женился на русской красавице Викуле, которая в последнее время все чаще напоминала ему о его происхождении.
Левин сам рассказывал Любе о своей семье и об их отношении к еврейству. Ее это не удивляло. Казалось странным другое. Как такой умный мужик не мог увидеть истинное лицо своей избранницы?! Подобные мысли возвращали Любу к своему недалекому прошлому, о котором она пыталась не думать, но ничего не получалось…

     10

В январе началась первая сессия в их студенческой жизни. Олег очень переживал, пытался в последний момент наверстать упущенное. Четыре экзамена и пять зачетов висели над его головой дамокловым мечем. Он понимал, что половину из них ему не сдать.
Люба была готова к сессии, но беспокоилась за Олега. А он все чаще говорил о том, что стоит бросить ему учебу, которая ничего хорошего не даст в будущем. Лучше заниматься бизнесом. У отца была небольшая частная фирма. Он торговал авто запчастями и дисками колес, которые брал по себестоимости на автомобильном и колесном заводах. Это было прибыльным делом и давало возможность родителям неплохо жить и помогать Олегу. У отца не было высшего образования, а деньги он зарабатывал хорошие. Это вдохновляло Олега и усиливало желание бросить университет и заняться бизнесом в фирме отца. Любе эти планы не нравились. Она была воспитана в духе культа знаний. С раннего детства отец и мать приучали ее к мысли о необходимости высшего образования для культурного и грамотного человека. Отец и мать закончили институты, работали по специальности. Были всегда государственными людьми в рамках установленных зарплат и не мечтали о большем. После перестройки не смогли найти место в новой жизни. Отец продолжал работать на заводе, а мать вынуждена была сидеть дома. Ничего другого, кроме конструирования вагонов они не могли. А это оказалось никому не нужным. Завод почти не работал. Выполнялись заказы для Китая по бартеру. Отец продолжал ходить на работу, не получая зарплаты. Но его убежденность в необходимости приобретения высшего образования дочерью только укреплялась. Поэтому стремление зятя оставить учебу ради бизнеса вызывало осуждение всей ее семьи. Но это мало волновало Олега. Он почти не общался с родителями Любы и только язвительно замечал:
— Кто бы уж говорил, но только не твои родители-неудачники. Что им дало образование? Нищету? Тоже мне советчики. Скоро сядут на автобусной остановке семечками торговать.
Люба обижалась, но возразить не могла. Понимала, что Олег прав и не прав. Мать и отец были образованными людьми. Много читали и, естественно, многое знали. Отец представлял собой ходячую энциклопедию. На любой вопрос у него был ответ. Если чего-то не знал, а это бывало крайне редко, говорил об этом прямо. Закусывал ушко от очков, гладил огромную лысину маленькой рукой, что-то бормотал про себя и исчезал. Но через час появлялся и давал исчерпывающий ответ. Отец всегда знал, где его можно найти. Он катался по комнате из угла в угол, словно надутый шарик, поглаживал огромный живот короткими ручками и увлеченно рассказывал о том, что еще до недавнего времени сам не знал. Наблюдать за ним было интересно, а слушать еще интересней. Знакомые и сослуживцы всегда с большим уважением относились к нему. Они с гордость говорили: «У нашего Лазаря Семеновича не голова, а Дом советов!» Еще одна черта отца восхищала Любу. Он всю жизнь был Лазарем Семеновичем Гольдштейном. Никогда не пытался изменить или русифицировать свое имя. Любил свой народ, знал его историю и традиции. Очень хотел поехать в Израиль, но жена и больная теща не давали осуществиться этой мечте. С раннего детства он передавал это чувство своей единственной дочери. И добился своего. При первой же возможности Люба стала посещать еврейскую общину, играть в еврейском самодеятельном театре. Это ей очень нравилось. Когда появились в городе представители еврейского агентства Сохнут и сообщили о возможности продолжить учебу в университетах Израиля, Люба была одной из первых желающих. Отец радовался ее выбору и втайне надеялся, что за единственной дочерью поедет и его жена Рита Марковна Гольдштейн. Люба знала, что эта маленькая хрупкая женщина сама была не прочь уехать от бедности и дикого разгула демократии, но больная мать не позволяла ей об этом даже думать. Во всяком случае, в ближайшее время. Она понимала, что Люба лишилась возможности изменить свою жизнь к лучшему. И в этом во многом повинна она, ее слепая любовь к дочери. Рита Марковна видела, к чему привело Любу замужество. Переживала и пыталась помогать всем, чем могла. Передавала обеды. Приходила утром к ним домой, когда молодые были на занятиях в университете, и убирала, стирала, делала покупки и заполняла холодильник. Это не нравилось Олегу, и он принципиально не ел ее обеды. Рита Марковна вначале обижалась, а затем вовсе перестала обращать на это внимание. Главное было в другом —  дочь могла спокойно заниматься, зная, что в доме есть обед и ужин. Это раздражало зятя еще больше, но делать было нечего.
Зная родителей, Люба не могла терпеть обиды в их адрес. Что являлось одной из многих причин их споров с Олегом.
— Ты не смеешь так говорить о моих родителях, — возмущалась Люба. – Они всю жизнь честно работали. Не их вина, что этому государству не нужны умные люди и высококвалифицированные специалисты. Не их вина, что сегодня государством правят недоучки и мошенники. А воры и хапуги в огромном почете. Процветают и считают себя хозяевами жизни.
— Это мои родители «недоучки и мошенники, воры и хапуги»? – переходил на крик Олег. – Не много ли ты на себя берешь?
— Я не думала, что в тебе так крепко сидит Эдипов комплекс.
— Да, я люблю маму! Я единственный сын своих родителей. Что в этом плохого? И я не позволю их оскорблять никому. И тебе в первую очередь.
— А ты можешь оскорблять моих родителей? – не сдавалась Люба.
— Они сами виноваты. Строят из себя всезнаек, а других людей унижают.
— Чем они унизили тебя?
— Не хватало, чтобы они еще и меня унижали, — поправляя растрепавшуюся прическу, самовлюбленно заявил Олег.
— Ты самый настоящий «нарцисс». Любишь только себя, а на других тебе наплевать.
— А ты… А ты…, — задыхаясь от возмущения выпалил он и забегал по комнате.
Подобные споры ничем не заканчивались. Каждый из спорщиков оставался при своем мнении и уходил в свой угол. Люба бралась за книгу, а Олег, побегав по комнате, отправлялся к родителям или друзьям. Возвращался поздно, а иногда и вовсе не приходил ночевать. Люба уже не обращала на поведение мужа никакого внимания. Ложилась спать и старалась думать о будущем ребенке. Почему-то она не видела во снах рядом с ним Олега. Это не пугало ее, а даже радовало. «Девочка или мальчик будут только моими», — твердила она засыпая…

     11

— Мама, почитай сказку, — пробормотала полусонная Яночка.
— Ты уже большая и сама можешь читать, — прошептала Люба, боясь растормошить засыпающую дочь.
— Я большая, но не очень грамотная, — рассуждала девочка. – Так говорит бабушка Рива.
— Она права. Ты должна не только рассматривать картинки, но и читать книжечки. У тебя их много. Уже нет для них места, — заметила Люба.
— Хорошо, я завтра начну. А сейчас расскажи мне про снежную королеву, — еле шевеля языком, произнесла Яна.
— Однажды дети играли…, — только начала Люба и замолчала.
Яночка заснула на полуслове. Она так часто делала. Уставала за день, а вечером падала, как скошенный снопик. Волосики рассыпались по подушке. Закрытые веки глаз обрамляли пушистые реснички, которые слегка подрагивая, выдавали присутствие сновидений. Еле уловимая улыбка пыталась зацепиться за пухленькие губки, но что-то ей мешало там оставаться.
Люба смотрела на спящую дочь и вдруг почувствовала, что глаза покрыла набежавшая неожиданно слеза. «С чего бы это? – промелькнуло в голове. Ей давно не было так спокойно и тепло, как в эту минуту.
— Спи, моя крошка, — прошептала она дочери. – Пусть приснятся тебе только добрые и спокойные сны!
Люба лежала с открытыми глазами и не могла заснуть. Сегодня было предпоследнее занятие в ульпане. На следующей неделе выпускной экзамен. Что делать дальше она не совсем отчетливо представляла. Хорошо Вике, она знает, чего хочет. Нет, Люба не одобряла подругу. Более того, Викины желания и действия вызывали у неё чувство брезгливости. Все, что делала «подруга», раздражало и возмущало. Она не скрывала, что нашла себе спонсора и, по всей видимости, скоро уйдет от мужа.
— Зачем ты так с ним поступаешь? – вздыхала Люба.
— С мужиками только так и нужно поступать. Уже забыла, как тебя наказал твой урод? – почти шипела Вика.
— Но Саша не такой. Что плохого он тебе сделал? Тебя любит. Сына любит. Умный и образованный мужик, — не сдавалась Люба.
— А тебе его жалко? Слушай, подруга, забирай Сашку себе, — смеялась Вика. – По-моему, он уже к тебе не ровно дышит. Уверена, что у вас все получится.
Саша ничего не знал, но понимал, что их брак с Викой доживает последние деньки. Он не думал, что она уже его предала. Но такую возможность в недалеком будущем не отметал.
Он делился с Любой своими предчувствиями, а она ощущала себя мерзкой сообщницей, так как знала все о планах подруги.  «Прости меня, дружок, за невольное предательство, — корила себя Люба. Она задавала себе вопросы и тут же пыталась на них ответить: «Неужели Саша будет страдать от потери такого «сокровища», как Вика? Не думаю. Скорее наоборот. Но что будет с Алешкой? Вот проблема. И в первую очередь для Саши». Как-то раз он сказал Любе: «Понимаешь, у меня такое чувство, что мы вдвоем вздохнем с облегчением, когда это произойдет. Но сын окажется крайним в этой родительской драчке. Отобрать у неё сына я не смогу».
Люба смотрела на этого большого, красивого и, несомненно, умного молодого мужчину и не понимала, чего Вике не хватает. Еще немного и он займет достойное место в израильской кутерьме, называемой жизнью. Люба верила в это, как и в то, что и ей удастся чего-то добиться. Ривка каждый день напоминала об этом. То газетку подсунет с объявлением о потребности в специальности, которую изучала Люба. То передаст разговор со своими знакомыми, утверждавшими то же самое. Ривка не могла смириться с тем, что молодая, умная и образованная женщина должна не жить, а существовать на жалкое пособие матери-одиночки. Люба тоже этого не хотела, но изменить ситуацию было не просто. В который раз она взвешивала различные варианты, но ничего толкового из этого не выходило. Люба знала, что у неё есть возможность бесплатно учиться три года в университете. Но тогда она не будет получать пособие по уходу за ребенком. Глупые законы возмущали ее. Она не понимала, почему государство не может дать возможность всем желающим матерям-одиночкам получить высшее образование и специальность, которая позволит достойно содержать свою семью без всяких пособий? Еще больше возмущалась Ривка: «Я всегда знала, что нашей страной управляют глупые люди. Но всякой глупости должен быть предел. Думать разучились! Согласна. Но считать?! Они перестали быть евреями! Сколько классов необходимо закончить, чтобы понять, — три года меньше, чем 21?! Помогите человеку в течение трех лет учебы, и он вам возвратит своим квалифицированным трудом в сто раз больше. И не нужно платить пособие женщине до совершеннолетия ребенка. Она сама заработает на семью и заплатит налоги государству. Но им этого не понять. У многих депутатов кнессета нет высшего образования. Так как же они могут допустить, чтобы у несчастных одиноких женщин оно появилось?!»
Люба узнавала в университете, как можно сдать необходимые предметы. Она показывала бумаги с перечнем предметов, которые проходила на Украине, но оказалось, что ей легче начать учебу сначала. И вновь все упиралось в деньги на жизнь, которые где-то надо было брать. Если бы она была одна, то, несомненно, смогла бы справиться. Училась бы и подрабатывала. «Если бы да кабы…», — передразнила себя Люба, повернулась на бок и заснула.

           12

Очередной скандал разгорелся совсем неожиданно. Люба ходила на репетиции еврейского театра при городской общине. В новом спектакле ей дали одну из главных ролей. Пьесу написал руководитель театра. Она посвящалась расстрелянным в городе евреям во время немецкой оккупации. До революции город считался еврейским. Более половины жителей были евреи. Это «объевреило», как говорил Гольдштейн старший, городскую жизнь и взаимоотношения между людьми. К началу войны в нем оставалось еще достаточно евреев, но многие из них перед приходом немцев эвакуировались вместе с заводами в Сибирь и Среднюю Азию. Почти все мужское население призывного возраста воевало на фронтах. Но были и такие, что не верили в жестокость немцев. Особенно старшее поколение. Помнили, как вели себя немцы в Первую мировую войну. Некоторые говорили: «Ай, бросьте нас пугать немцами. Это культурная нация. Вспомните, как они вели себя с гражданским населением в 1918 году». Не желая покидать свои дома и веря в эту сказку, в городе осталось более 15000 евреев – стариков и детей, которых в первые дни оккупации расстреляли. О судьбах этих обреченных рассказывала пьеса.
Любу трогала эта тема и потому, что знала – среди убиенных была почти вся семья отца. Она играла шестнадцатилетнюю школьницу, приехавшую на каникулы к дедушке и бабушке из Москвы, и не сумевшую вовремя эвакуироваться из города. В спектакле было занято много людей. В основном — члены общины. Участвовали и украинцы, и русские. Они с огромным удовольствием играли свои роли, искренне переживая за судьбу спектакля. Не хватало нескольких молодых ребят на роли полицаев, которые должны были арестовывать и расстреливать евреев. Люба решила попросить Олега сыграть одного из них. Он выслушал ее спокойно и тихо произнес: «Я не готов играть. Я готов это сделать сегодня!» Сказал, не объясняя, что он «готов сделать сегодня», и ушел на встречу с товарищами. Но Люба поняла, скорее, почувствовала то, чего боялась с самого начала отношений с Олегом — его ненависть к евреям.
Она заплакала. Не хватало воздуха. Вдруг вспомнился момент, которому тогда не придала особого значения, подумала, что ей послышалось. Когда Олег впервые привел Любу к себе домой и вышел на кухню приготовить кофе, она услышала еле уловимый разговор в другой комнате между его мамой и бабушкой: «А наша жидовочка красивая. Только не пара она нашему Олежке,-шептала бабушка. – Люди засмеют». Что ответила мать Олега, Люба не слышала. Она так волновалась, что подумала: «Да нет, не может быть. Мне просто показалось». Теперь она понимала, откуда растут корни заявления Олега.
И еще она вспомнила разговор с Олегом по поводу двух религий: христианства и иудаизма. Олег считал себя верующим человеком. Носил золотой крестик, подаренный при рождении бабушкой. Он иногда выборочно читал Библию и зачитывал целые абзацы Любе. Олег доказывал ей, что только христианство является истинной верой, а иудаизм – это «извращение человеческой низости».
— Евреи душили христиан с начала появления христианства, — с видом знатока говорил он. – Им нет за это прощения.
— А кем был Иисус Христос? – задавала вопрос Люба и хитро улыбнулась.
— Что значит кем? – искренне не понимал Олег.
— Он ведь тоже был евреем. И первые тысячи христиан были евреями, — улыбаясь, говорила она.
— Это вымысел. Ваши еврейские штучки. Он не мог быть евреем, — утверждал Олег.
Люба его не переубеждала. Эта затея казалась ей абсолютно бесполезной. Так сказала Олегу бабушка. Он ей безоговорочно верил и не желал слушать «глупости» молодой жены.
Иногда Олег заводил разговор о том, чтобы Люба приняла христианство. Тогда они смогут венчаться в церкви, как нормальные люди. Так хотела вся его семья. Но Люба даже слушать не желала. Не говорила и родителям о подобных разговорах. Прекрасно знала, какой была бы их реакция.
Её категоричные отказы раздражали Олега все больше и больше. Но он не оставлял надежду переубедить ее во благо общего счастливого будущего.
Люба ругала себя за то, что предложила Олегу участвовать в спектакле. Знала, — откажет. Но что он «хлестнет» ее так, не ожидала. Воздух перестал быть воздухом. Горячая масса ударила в лицо, застряла в горле. Стала душить, не давая вздохнуть. Мысли сгорали как мотыльки над огнем одна за другой. Плавились, заполняя голову сто шиповой болью.
Она почувствовала эту боль во всем теле. Её трясло. Голова кружилась. Но сверлящая боль в животе испугала по-настоящему. Позвонила матери. Через десять минут они уже вызвали скорую помощь. А еще через час Любу забрали в больницу…
Её положили на сохранение. Если бы сразу не вызвали скорую помощь, был бы выкидыш.
Олег пришел только утром. Он был растерян, не понимая, что произошло. Она же не хотела его видеть. Олег смотрел на жену, то поднимая, то опуская глаза. Наконец выдавил: «Лучше бы у тебя был выкидыш».
Люба бросила молнию-взгляд на мужа и поняла, что все кончено с этим жалким человеком. Резко отвернулась и ушла в палату.
Заплакала только на кровати. Хорошо, что вокруг никого не было. Женщины отправились на обед.
В больнице Люба пробыла две недели. Ее лечил друг отца Яков Михайлович Берман, замечательный человек и лучший специалист в городе. Он был невероятно разговорчив и всегда шутил. Приходил в палату к Любе по несколько раз в день, осматривал ее, давал указания медсестрам, а затем присаживался к ней на кровать и расспрашивал о том, что делается в еврейской общине:
— Скажите, Любаша, в общине действительно интересно?
— Думаю, что каждый находит там то, что ищет. А почему Вы не приходите?
— Понимаешь, деточка, я так долго старался быть «русским», что сейчас стать мне, еврею, «евреем» не так просто.
Он мотнул головой, обвитой седыми густыми волосами и такой же бородой, напоминающими знакомый портрет Карла Маркса.
— А хочется? – хитро спросила Люба.
— Приходит время, когда каждый из нас возвращается к истокам. Это выше наших желаний, — ответил Яков Михайлович, подняв указательный палец восклицательным знаком, и вышел из палаты.
Родители приходили к ней утром и вечером. Подолгу сидели. Отец приносил новые книги, а мать готовила каждый день что-нибудь вкусненькое. Она смотрела на Любу и украдкой вытирала слезы. Понимала, к чему привела слепая любовь к дочери. Проклинала себя, но ничего изменить не могла.
Один раз приходила мать Олега, принесла несколько яблок, посидела минут пятнадцать, извинилась и ушла. Олег приходил дважды, но Люба к нему не выходила. Он написал записку: «Мне не в чем себя винить. Я ухожу к родителям. Живи, как знаешь, если не хочешь меня видеть. Прощай». И приписал маленькими буквами: « Если одумаешься, позвони».
Она не позвонила. И не одумалась. Вернувшись домой, собрала вещи и перенесла к родителям. На этом ее замужество закончилось, и начались месяцы ожидания появления новой жизни.
Занималась в университете, много гуляла с отцом и матерью на свежем воздухе, читала новые для себя книги по уходу за новорожденными.
При общине открылся благотворительный фонд. Он помогал бедным старикам и старушкам, больным людям. Молодежь попросили оказать посильную помощь. Люба сразу согласилась. Ей нравилось ухаживать за пожилыми людьми. Она ощущала в себе новые оттенки чувств, которые все больше и больше сглаживали острые выступы ее характера, делая молодую женщину покладистой и доброй. Люба понимала, что этим людям, прежде всего, нужна доброта, искренность и терпение окружающего мира. В нем они оказались незащищенными и отчасти раздавленными возрастом, недугами и безразличием государства к их судьбам. Защитить их она не могла, но отдать частичку своего тепла старалась при каждой встрече.
Отец водил Любу на берег Днепра каждый вечер. Набережная всегда была многолюдной, на каждом шагу встречались знакомые, что делало прогулки еще интереснее и насыщенней.
— Здравствуйте, Лазарь Семенович! Как поживает Рита Марковна? Передавайте ей привет.
— Лазарь, зайди ко мне завтра в 9 утра. Есть дело.
— Лазарь Семенович, у Вас такая красивая дочь. Ах, какая коса-краса! Вы случайно не знаете, заплатят нам зарплату в этом месяце или нет?
— Лазарь, друг мой, какого черта ты сидишь в этой Богом проклятой стране? Почему не едешь в Землю обетованную?
— Не понимаю я тебя, Гольдштейн. Умный вроде бы мужик, а тянешь наравне со мной, простым работягой, эту экономическую бодягу в «самостийной Украине»!
— Лазарь Семенович, Вы читали…
Любе нравилось наблюдать за этими людьми и слушать их нехитрые разговоры «на ходу». Если отец задерживался более, чем на пять минут, она теребила его за рукав и он, извинившись, уходил, увлекаемый дочерью.
Они любовались потемневшими водами реки, в которых отражался многочисленными огоньками вечерний город. Отец рассказывал о том, что прочитал за день. И этого хватало на два-три часа прогулки. Особый интерес у Любы вызывала новая информация из Сохнута.
— Представь себе, палестинцы взорвали автобус в Иерусалиме. Есть жертвы…

(Продолжение следует)

Посмотреть также...

«Война с ХАМАС застопорилась»

03/18/2024  17:20:51 Министр Гидеон Саар провел первое заседание фракции «Тиква Хадаша» после отделения от «Государственного …