Горячие новости

Нарком финансов и соавтор дома Наркомфина Николай Милютин и командующая женским батальоном смерти Мария Бочкарёва: воспоминания о штурме Зимнего

Реклама

09/23/2021  23:41:18

О штурме Зимнего 25 октября 1917 года – два свидетельства от участников из противоположных лагерей. Как и следовало ожидать, рассказывают они очень по-разному.  Первое свидетельство – отрывок из воспоминаний Николая Александровича Милютина – наркома финансов РСФСР, одного из соавторов знаменитого дома Наркомфина. В 1917-м он участвовал в подготовке восстания в Петрограде и лично командовал красногвардейцами, штурмующими Зимний дворец из-под штабной арки. Воспоминания при СССР не были опубликованы, так что советской цензуры они не проходили. Но сохранились в семейном архиве и вошли в книгу Кватерины Милютиной “Человек ренессанса”):

Нарком финансов Николай Александрович Милютин

На штурм Зимнего. Сторона штурмующих

“Утром 24 октября в “Рабочем пути” читаю передовицу, призывающую к восстанию. . . Составляю план: прежде всего, обезвредить Константиновское артиллерийское училище. Затем занять Обуховский мост. Здесь выставить сильный заслон, а самим по Загородному, занять «проходящие казармы», что на углу Гороховой. Измайловский полк присоединится или объявит нейтралитет. Следовательно, можно идти к Невскому, а там – на соединение с Выборгским районом. Собираю в больничной кассе “Скорохода” всех командиров отрядов. Знакомлю с планом, предлагаю обсудить. Первым выскочил Павлов (рабочий парнишка лет 16 – прим. СДГ):

– Это как же так? А нашу антиллерию бросим? (он все еще был артиллерийским комиссаром над одной пушкой) А как юнкеря захватят, да как нам в тыл – тогда что?

Я предлагаю пушку поставить на грузовик, который взять на “Скороходе”, к ней впридачу нашу бронемашину “Стригунка”.

– Ладно. Бери грузовик.

Павлов тут же побежал за грузовиком. Через пять-десять минут он уже суетился с погрузкой. Кое-как с дубинушкой втащили. Грузовик осел здорово. Посылаю отряд маляра Леонова вперед с заданием прощупать бойни и, если там спокойно, связаться с Треугольником, проверить, свободен ли наш левый фланг. . .Вместе с отрядом Леонова посылаю отряд Степанова из рабочих вагонных мастерских . . . обеспечить наш правый фланг по Обводному каналу. . . Сам с большим сводным отрядом пошел примерно через час к Технологическому институту. По дороге пристало немало одиночек. Против Технологического Забалканский проспект оказался отрезанным. Стояли юнкера Константиновского артиллерийского училища с полной батареей. Иду для переговоров. У них командиром седой генерал сугубо штатского, какого-то домашнего вида. Борода а ля Александр III. Откозырялись.

– Пардон. Одну минутку.

Генерал смущенно засуетился.

– Пётр Петрович, – обратился он к высокому полковнику явно “кадрового” характера. – Их вот интересует, зачем мы вылезли во двор. А я и сам ничего не понимаю, совершенно неожиданно добавил он, обращаясь ко мне.

Пётр Петрович растерянно оглянулся. Юнкера стоят, поеживаясь от холода, дуют на руки, трут уши.

– Да, видите ли, – говорит Пётр Петрович,- вчера пришел какой-то Опрюцкий, говорит, что в городе ждут восстания, предложил быть готовыми. Затем мы получили приказ послать батарею к Зимнему дворцу. Мы беспокоимся, решили защищать училище, а в ваши недоразумения самим не лезть. Батарею оставили для самообороны, время то какое беспокойное. Занятия совсем расстроились. Надо бы читать баллистику, а тут извольте на улице мёрзнуть.

– Простите, Пётр Петрович, я совершенно не понимаю, зачем вы на улице. Разве вы не могли бы спокойно заниматься. Мы от вас решительно ничего не требуем, работайте себе, ведь артиллерия нужна будет всякому правительству. Зачем же вам то лезть в драку? Представьте себе, что какой-нибудь провокатор будет стрелять, ведь может выйти большая неприятность, напрасные жертвы. Ответственность падет на вас. Не лучше ли все это оставить течь своим порядком. Как Вы думаете?

– Валентин Афанасьевич,- обратился он к генералу, – а ведь, пожалуй, правда, не вернуться ли нам в школу?

– Да как вы, Пётр Петрович, я, собственно говоря, думаю, что лучше юношей увести в классы. А скажите, пожалуйста, – обратился он ко мне, – вы от какого учреждения или вообще как?

Юнкера в Зимнем дворце

Мелькает мысль: “Дай попробую”. Беру под козырек, щелкаю каблуками и с достоинством говорю:

– Я командую вооруженными силами района. Очень прошу извинить меня, что не имел чести с Вами встретиться. Но, надеюсь, Вы понимаете, все время приходится иметь дело с боевыми частями, интендантские заботы и, вообще, хлопот не оберешься. В первую же свободную минуту сочту своим долгом сделать вам личный визит.

– О, пожалуйста, пожалуйста. Знаете, как сейчас все сложно. Адъютант говорит, что с фуражом он с ног сбился. Нельзя ли нам как-то помочь? Опять же у нас на днях пропало несколько чехлов с орудий. Какая неприятность. Нельзя ли как-нибудь уладить это дело?

– Постараюсь достать вам все необходимое. Так я надеюсь, что ваше училище будет спокойно вести занятия и в беспорядках участия не примет. Очень прошу вас увести юнкеров и держать дома. Будет не лишне , если вы на день-два прекратите отпуска. Если вам нужна помощь, то могу прислать своего комиссара. У меня найдется культурный, интеллигентный офицер. Он уладит и с фуражом и с чехлами, и вообще сделает все, что вам будет нужно.

– Очень вам буду признателен. Пожалуйста, пусть он зайдет ко мне, мы с Петром Петровичем отведем ему квартиру.

– Прекрасно. Будьте спокойны, вас никто не посмеет пальцем тронуть, а за спокойствие в районе я несу полную ответственность.

Итак, игра удалась. Мы договорились не только о нейтралитете, но о куда большем. Юнкера ушли, прогрохотали их орудия. Путь свободен.

Хватился Павлова – он со своей “батареей” бесследно исчез. Послал сильный пикет к Обуховскому мосту, а сами пошли дальше по Загородному, не встречая нигде ни малейшего сопротивления.

…Добрались до Владимирского проспекта. Здесь встречаем окровавленного рабочего с фабрики Евтюшкина. Он говорит, что поехал с Павловым на грузовике. Доехали свободно до Сергиевской, а у Литейного моста оказался казачий заслон. Навели пушку, да и бабахнули по ним.

– Понимаешь, грузовик, ядрена вошь, перевернулся, мы все попадали. Я хватился о колесо лафета. Слава Богу, хоть не придавило.

– А остальные?

– Да ничего, поцарапались только. Зато казаки, как услышали орудийный выстрел, да как рвануло у них позади, разом галопом вниз по набережной, да и удрали к Троицкому мосту. До Выборгской путь свободен.

Поставив большой заслон у Невского, сам с отрядом человек в двадцать бегом по Литейному на помощь к Павлову. На Литейном грузовики с восставшими рабочими и матросами. Чем дальше к Смольному, тем их все больше и больше. Тянутся к Невскому. У Сергиевской церкви большая толпа. Много вооруженных. В центре наш грузовик. Колеса поотлетели, кузов скособочился и, задрав зад, как бы укоризненно смотрит на нас. Павлов деловито полой своего ватника вытирает замок поставленного уже как следует орудия. У него разбит и здорово распух нос. Из разорванного пиджака торчит вата. На одной коленке штаны разорваны и в дыру видны бязевые кальсоны.

– Ну что, горе-герой, получил по сопатке?.

– Да вишь, Николай, какой дерьмовый грузовик-то попался – от первого выстрела развалился.

-Да ты с ума сошел с грузовика стрелять! Разве он может выдержать отдачу?

-А как быть то было? Ведь казаки могли захватить орудие. Ну я и велел повернуть задом и открыть по ним огонь. Как бабахнули, они и теку. Мост зато наш.

– Цела пушка то?

– Цела, только втулка на колесе малость лопнула.

– Ну черт с ней. Это починим.

Павлов полязгал замком. Как будто ничего. Спрашиваю:

– Как же, друг ситный, мы домой то ее довезём?

– Дотащим. Сбегаю сейчас в арсенал, там сообразим.

Павлов побежал в расположенный наискосок арсенал. Минут через 15 оттуда пришли ребята, принесли постромки, притащили зарядный ящик. Собрали разбросанные по снегу снаряды, запряглись и с гиком потащили нашу батарею. Грузовик пришлось бросить. С несколькими ребятами пошел вперед к мосту. На мосту уже прочно устроились выборжцы. Горят костры, люди весело болтают. Поговорили, узнал, что у них на Выборгской тихо.  Велел своим ребятам идти назад и передать Леонову, чтоб держал все перекрестки от Невского до Обуховского моста, а сам … пошел в Смольный. Здесь встретил т. Подвойского и получил задание Партийного Центра, руководившего восстанием: завтра собрать всех, кого можно, и идти к штабной арке – будем брать Зимний.

– А почему не сейчас?

– Да еще не готовы. Сейчас поехали делегаты в Павловские казармы. Нужно уговориться с ними. Кроме того связались с Кронштадтом. Я еду сейчас в Петропавловскую крепость. Надо много сил. Вокруг Зимнего баррикады. В Зимнем петергофские юнкера и женский ударный батальон. Будет бой.

– Ладно. Только вот что, Николай Ильич, мне нужен верный интеллигентный офицер.

Рассказываю о договоре с Константиновским артиллерийским училищем. Т. Подвойский очень обрадовался и обещает подыскать и прислать подходящего офицера.

*****

Утром 25 октября ударили в большой колокол. Это наш сигнал всеобщего сбора. Собрались, пошли по тротуарам, поеживаясь от холода, деловито, как на гудок. Только в руках не привычные узелки с обедом, а винтовки. Впереди погрохивает наш броневик “Стригунок” да скособоченная пушка…

От Сенной до Невского добираемся кто как – кто на трамваях, кто пешком. На Невском возбужденные штатские в котелках да истерические курсистки. У Полицейского моста матросы. Мы установили орудие против Петропавловского лютеранского собора, а сами пошли на Морскую к арке. У штабной арки всё тихо. Устроили в подъезде какого-то банка штаб… Леонова, квалифицированного маляра, послал на крышу штабной арки для наблюдения. Пошел с ним и сам: одолело любопытство. Еле нашли туда дорогу – где-то с Мойки в узкий, как колодец двор какой-то мудреной формы, там во второй такой же, а с него по бесконечным лестницам. С арки все как на ладони. У Александровского сада народ. На составленных ящиках кто-то высокий, в солдатской шинели. Направо на мосту составлены канцелярские столы и дрова – это наша баррикада. За ней солдаты, матросы и штатские. Прямо за Александровской колонной трехаршинные дрова сложены баррикадой. За этим барьером ходят четким шагом юнкера и стоят, прижавшись к дровам какие-то серые фигуры. У ворот Зимнего батарея.

–Глянь ко, Николай, у коня то хвоста нет,– говорит Леонов. В самом деле, один из коней, что украшают арку, без хвоста.

– Должно сперли,– глубокомысленно замечает какой-то парнишка.

– Поди пудов двадцать бронзы будет. Здорово.

–А как же мы будем связь держать? Черт, вот бы хорошо иметь полевой телефон.

–А это очень просто, – говорит Леонов.

–Как?

–А вишь водосточная труба. Ты внизу посади кого-нибудь, а я в неё буду липортовать все, что увижу. Лучше всякого телефона

–А услышим?

–Как рядом.

Телефон оказался отличным. Когда я спустился вниз, то Леонов уже пел в трубу:

– Христос воскрес из мертвых,

Смертью на смерть наступив

И гробным живот даровал.

Ребята у трубы хохочут. Все отлично слышно шагов на десять. За дровяным барьером-баррикадой тихо. К нам все подходит и подходит народ. У одного матроса оказался огромный морской бинокль. Посмотрев в него, узнал в высоком человеке на ящике у Александровского сада тов. Подвойского. Вот чудак! Ведь его ухлопать из-за дров проще простого. Итак, все готово. Ждем час, ждем два, ждем три. Где-то сзади вспыхнула перестрелка. Послал отряд человек в двадцать посмотреть. Оказалось у телефона. Говорят народу там много – обойдутся. Ребята смущенно жмутся.

–Чайку бы что ли?

Поздно вечером пришел представитель Ревкома.

–Ну когда же начнем то?

– Ждите сигнала. Как услышите пушку с Петропавловской крепости, та в атаку сразу все.

– А скорее? Все замерзли, да и народ расходиться стал.

– Скоро. В Петропавловку уехали. Ждите сигнала с крепости.

Ждем час, ждем два. Часов в десять народу опять поприбавилось. Нервничают. Где-то слева от Балтийского завода слышны отдельные редкие оружейные выстрелы.

– Да какого дьявола, чего там у вас заело,– говорит водосточная труба,– замерзли мы здесь под небесами то.

– Что скажешь?

Вдруг труба заорала:

– Юнкерья уходят! В ворота Зимнего прут. Пушки увезли. За дровами народа чуть-чуть!

Сунулись толпой под арку. Оттуда высыпали на площадь. Навстречу из-за дров запели пули. Зазвякали над головами стекла. Рассыпались влево от арки по тротуару. Отвечаем пачками. Рядом со мной лежит Павлов. Он уже часа два не отходит от меня ни на минуту. Пушка его забастовала.

–Ну как? Лежать до утра что ли?

–А сигнал с Петропавловки?

–Да, может, у них вроде твоей пушки, сопатку разбило? А?

–Ну ти к черту! Давай перелезем через дрова и в Зимний!

B это время из-под арки выбежали еще человек 100 и залегли вместе с нами. Щелкают затворы, хлопают выстрелы. Из-за дров нервно отвечают. Кричу в сторону арки:

–Даешь к дровам, там спокойней. Бегом!

Защитницы Зимнего – женский ударный батальон

Вскочили. Взорвалось Ура! Зачастили из-за дров огни. Скорей, скорей к дровам. Там не достанет. Как отвратительно поют пули! Почему-то больно в скулах. Скорей. Вот и дровяная баррикада. Тут спокойно. Оглядываюсь. Из-под арки все еще кучками выливаются отряды и бегут к нам. На площади уже кружатся несколько броневиков.

Справа от штаба округа на Миллионной взрывается “Ура!”. Где-то со стороны Дворцового моста тоже. Кричу: “Даешь наверх!”. Рядом вспыхивает ругань – за дровами бабы! Вот так фунт. Это, очевидно и есть ударницы. Сзади крики:

– Лезь, Ваня!

– А ну мокрохвостые!

– Я ти вот морду то набью!

– Команда дырявая!

– Обмаралась, гад!

– Вонючка!

– Ах ты ,шлюха пятачковая, еще штыком, да я ти…

– Гад, ещё царапается!

– Реви, реви, дура керенская, детей бы рожала!

– Тоже вояка, Давай винтовку то!

– Распустила сопли, тоже воин!

Зимний после взятия красными

Но вот дрова позади. “Ударницы” побросали винтовки, вытирают рукавами слезы. В ворота Зимнего уходят последние юнкера. Некоторые оборачиваются и с жадным любопытством смотрят на нашу “семейную” потасовку. На площади впопыхах брошено несколько опрокинутых “максимов”. Скорей к подъезду. Мы бросились в открытый настежь левый подъезд. Здесь мирно. На первой площадке чудесная мраморная группа, кажется Родена. На неё наброшена шинель ( и это офицеры – позор). На площадке лежат и сидят юнкера.

–Где правительство?

Лениво подымает голову какой-то офицер:

–Миша проводи.

Юнкер, почти ребёнок повел нас по комнатам. Вот какая-то голубая гостиная, затем через пару комнат зал, весь в зеркалах, в которых играют отсветы окон. Повсюду невероятная грязь. Спрашиваю юнкера:

–Скажите, юнкер, почему вы ушли?

–Мы – монархисты, говорит юнкер,– ваши ссоры нас не касаются.

–Вот как? Мерси покорно. Здорово.

Проходим освёщенные комнаты. У дверей какого-то зала встречаем торопливо идущего человека с длинными волосами, в пенсне. С ним матросы, всего человек двадцать. Идём за ним. Вот длинная зеленая комната с камином. Посередине покрытый традиционным сукном стол. За столом какие-то люди. Это и есть правительство Керенского? Ну нам тут делать уже больше, видимо, нечего. На эту кучку “чепуховых” людей пары матросов и то хватит. Выходим через какой-то подъезд в маленький дворик. Здесь юнкера. Ружья в козлах. Спокойно смотрят, как мы их забираем. Один юнкер из-под длинной шинели достает платок, сморкается. Рука у него мелко дрожит. Но дальше. Вот большой двор. Тут батарея. Двор полон солдат, матросов. Всё ясно. Сопротивления больше ждать неоткуда. Выходим на площадь. Кучки людей спокойно курят и мирно беседуют с разоруженными ударницами. Они с чисто женской последовательностью кокетничают, заигрывают с красногвардейцами. Всё кончено. Усталыми шагами мирно расходятся красногвардейцы. Дело сделано. Власть наша. Пошли по домам поужинать и до утра “на боковую”. Время то позднее. Кое-кто из ребят увязался провожать ударниц на Финляндский вокзал и в Инженерный замок. Грех, да и только!»

Бой в Зимнем. Сторона обороны

Второе свидетельство – Марии Бочкарёвой, командовавшей женским ударным батальоном, он же женский батальон смерти. Это военное формирование было создано Временным правительством для патриотической пропаганды — устыдить не желающих воевать мужчин примером женщин, исполненных боевого духа. Именно женский батальон последним защищал Зимний дворец, когда его уже некому больше было защищать. Из мемуаров Марии Бочкарёвой:

Мария Бочкарёва

“Казаки отказались защищать Зимний дворец и ушли 25 октября, оставив пулеметы юнкерам. Проходя по двору, я увидела юнкера, прохаживавшегося с обнаженной шашкой около орудия — Михайловское артиллерийское училище. Роту вводят в роскошные апартаменты с окнами, выходящими на Дворцовую площадь. Говорили, что это покои Екатерины Великой. Раздают патроны; новенькие гильзы блестят, как золотые. Почти все по одному-два патрона прячут за пазуху — «на память». Усаживаемся на полу, не выпуская винтовок из рук. Никто не решался сесть на мебель, боясь испачкать ее шинелями. И как мы впоследствии были возмущены, узнав, что солдаты, ободрав с мебели шелк и бархат, свалили вину на нас.

Проходя на обед, видела сидевших на полу и стоявших юнкеров. Пока все тихо. Мы уже знаем, что оставлены для защиты Зимнего дворца.

Ночь не принесла никаких перемен. Доброволицы сидят, обхватив винтовки, готовые по первому приказу вступить в бой. Я несколько раз приникала к стеклу, силясь что-нибудь рассмотреть. Незаметно никакого движения. Поручик предупредил: «После приказа открывать огонь накладывайте на стекла что-нибудь мягкое и выдавливайте!»

Михайловское артиллерийское училище было обманом уведено перекинувшимся к большевикам комиссаром. 25-го во дворец пробрался комиссар Абрам Гундовский, уговаривавший юнкеров уйти. Он был ими арестован, но потом выпущен.

В ночь с 24-го на 25-е броневики покинули Зимний дворец. Остался лишь один броневик, из которого солдаты вынули магнето.

Во дворец с вокзала пробралось несколько ударников. Слыхали, что среди них была и женщина-прапорщик.

Штаб округа вызвал вечером 24-го фронтовые части, а Смольный — кронштадтских матросов. В Неву вошла целая флотилия (несколько тысяч матросов). Матросы высадились около Николаевского моста и оттуда повели наступление на Зимний дворец. Штаб округа приказал развести мосты (Литейный, Троицкий, Николаевский), чтобы отрезать рабочие районы от центра. Мосты были разведены, но в 3 часа рабочие и красноармейцы свели их снова. Ночью крейсеру «Аврора» было приказано подойти к Николаевскому мосту (находившемуся в руках юнкеров) и захватить его, что и было исполнено.

Все эти сведения были мной получены три года назад от г-на Зурова, пишущего «Историю русской революции», которому я дала кое-какие сведения о Женском батальоне. Теперь возвращаюсь к личным воспоминаниям.

25 октября 1917 года около 9 часов вечера получаем приказ выйти на баррикады, построенные юнкерами перед Зимним дворцом.

У ворот высоко над землей горит фонарь. «Юнкера, разбейте фонарь!» Полетели камни, со звоном разлетелось стекло. Удачно брошенный камень потушил лампу. Полная темнота. С трудом различаешь соседа. Мы рассыпаемся вправо за баррикадой, смешавшись с юнкерами. Как потом мы узнали, Керенский тайком уехал за самокатчиками, оставив вместо себя министра Коновалова и доктора Кишкина, но самокатчики уже «покраснели» и принимали участие в наступлении на дворец. В девятом часу большевики предъявили ультиматум о сдаче, который был отвергнут.

В 9 часов вдруг впереди загремело «ура!». Большевики пошли в атаку. В одну минуту все кругом загрохотало. Ружейная стрельба сливалась с пулеметными очередями. С «Авроры» забухало орудие.

Мы с юнкерами, стоя за баррикадой, отвечали частым огнем. Я взглянула вправо и влево. Сплошная полоса вспыхивающих огоньков, точно порхали сотни светлячков. Иногда вырисовывался силуэт чьей-нибудь головы. Атака захлебнулась. Неприятель залег. Стрельба то затихала, то разгоралась с новой силой.

Воспользовавшись затишьем, я спросила, повысив голос:

— Четвертый взвод, есть ли еще патроны?

— Есть, хватит! — послышались голоса из темноты.

— Есть еще порох в пороховницах, не ослабели еще казацкие силы! — раздался веселый голос какого-то юнкера.

Нас обстреливали от арки Главного штаба, от Эрмитажа, от Павловских казарм и Дворцового сада. Штаб округа сдался. Часть матросов прошла через Эрмитаж в Зимний дворец, где тоже шла перестрелка. В 11 часов опять начала бить артиллерия. У юнкеров были раненые, у нас одна убита.

Прослужив впоследствии два с половиной года ротным фельдфебелем в 1-м Кубанском стрелковом полку, я видела много боев, оставивших неизгладимое впечатление на всю жизнь, но этот первый бой, который мы вели в абсолютной темноте, без знания обстановки и не видя неприятеля, не произвел на меня должного впечатления. Было сознание какой-то обреченности. Отступления не было, мы были окружены. В голову не приходило, что начальство может приказать сложить оружие. Был ли страх? Я бы сказала, как и раньше, при стоянии на часах в лесу, сознание долга его убивало. Но временами охватывала сильная тревога. Во время стрельбы делалось легче. В минуты же затишья, когда я представляла, что в конце концов дойдет до рукопашной и чей-то штык проколет мой живот, и он, как спелый арбуз, затрещит по всем швам, — то, признаюсь, холодок пробегал по спине. Надеялась, что минует меня чаша сия и я заслужу более легкую смерть — от пули. Смерть нас не страшила. Мы все считали счастьем отдать жизнь за Родину.

«Женскому батальону вернуться в здание!» — пронеслось по цепи. Заходим во двор, и громадные ворота закрываются цепью. Я была уверена, что вся рота была в здании. Но из писем г-на Зурова узнала, со слов участников боя, что вторая полурота защищала дверь. И когда уже на баррикаде юнкера сложили оружие, доброволицы еще держались. Как туда ворвались красные и что происходило, не знаю.

Нас заводят во втором этаже в пустую комнату. «Я пойду узнаю о дальнейших распоряжениях», — говорит ротный, направляясь к двери. Командир долго не возвращается. Стрельба стихла. В дверях появляется поручик. Лицо мрачно. «Дворец пал. Приказано сдать оружие». Похоронным звоном отозвались его слова в душе…

Женский батальон в Москве

Мы стоим, держа винтовки у ноги. Через некоторое время просовывается в дверь голова солдата и быстро исчезает. Минут через пять заходит солдат и нерешительно останавливается у двери. И вдруг под напором громадная дверь с треском распахнулась и ворвалась толпа. Впереди матросы с выставленными громадными наганами, за ними солдаты. Видя, что мы не оказываем сопротивления, нас окружают и ведут к выходу. На лестнице между солдатами и матросами завязался горячий спор. «Нет, мы их захватили; ведите в наши казармы!» — орали солдаты. Какое счастье, что взяли перевес солдаты! Трудно передать, с какой жестокостью обращались матросы с пленными. Вряд ли кто-либо из нас остался в живых.

Выводят за ворота. По обе стороны живая стена из солдат и красногвардейцев. Начинают отбирать винтовки. Нас окружает конвой и ведет к выходу для отправки в Павловские казармы; по нашему адресу раздаются крики, брань, хохот, сальные прибаутки. То и дело из толпы протягивается рука и обрушивается на чью-нибудь голову или шею. Я шла с краю и тоже получила удар кулака по загривку от какого-то ретивого защитника советской власти. «Не надо, зачем», — остановил его сосед. «Ишь как маршируют, и с ноги не сбиваются», — замечает конвоир. Подошли к какому-то мосту. Вдруг с улицы вынырнул броневик и пустил из пулемета очередь. Все бросились на землю. Конвойные что-то закричали. Броневик умчался дальше. В суматохе доброволица Холзиева благополучно сбежала.
В казарме нас заводят в комнату с нарами в два яруса. Дверь открыта, но на треть чем-то перегорожена. В один миг соседняя комната наполняется солдатами. Со смехом и прибаутками нас рассматривают, как зверей в клетке.

Накануне парада из госпиталя выписалась доброволица. Несмотря на слабость, решила участвовать в параде. Все перенесенное так подорвало ее силы, что ее вели под руки. В казармах же она потеряла сознание.

— Господин взводный, наша больная, кажется, умерла, — сообщила мне доброволица.

Высоко под потолком висела маленькая лампочка. На нарах темно. Забравшись, я нащупала ее пульс. Неощутим. Дыхания не слышно. Я подошла к двери:

— Товарищи, дайте огня, наша больная, кажется, скончалась!

— Подожди, мы сейчас зажжем тебе электричество, — проговорил солдат и под гогот окружающих стал щелкать дверной ручкой.

Да простят мне читатели мое признанье! В жизни не ругалась я и не выношу сквернословия. Но помню, какое было искушение — единственный раз в жизни, забыв девичий стыд, за их издевательства пустить их «вниз по матушке по Волге» с упоминанием всех прародителей. И только сознание, что я их этим не оскорблю, а доставлю веселую минутку, так как для них это все привычно, заставило меня стиснуть зубы и отойти прочь.

Нас мучила неизвестность о судьбе командиров. Наконец одна не выдержала:

— Товарищи, а где наши офицеры?

— Тю, о ком вспомнила! Да ваших офицеров красноармейцы еще во дворце прикончили. А теперь очередь за вами…

Я почувствовала, как ослабели вдруг ноги и холод подкатил к сердцу.

Страшное известие вмиг разлетелось по роте. Везде, где свет выхватывал фигуры, видны были доброволицы с поникшими головами. Я подошла к сидевшей на нарах курсистке, с которой подружилась:

— Поликарпова, наши офицеры убиты красноармейцами во дворце.

Жестом отчаяния она схватилась за голову, и мы обе замерли. Что же дальше? Командиры погибли, если нас даже не расстреляют, все равно батальон расформируют и фронта не видать как своих ушей. Да стоит ли после этого жить? Впервые мысль о самоубийстве закралась в голову. Я подозревала, что та же мысль овладела и Баженовой. Все остальные более или менее спокойно ожидали своей участи. Не берусь, конечно, судить, что творилось у них на душе. Только Б., с белым, перекошенным от ужаса лицом проговорила прерывающимся голосом:

— Нас расстреля-а-а-ют…

— А вы думали, по головке погладят? — раздался чей-то спокойный голос с нар. — Товарищи, вы знали, на что шли, когда записывались в батальон. Если вы так дорожите своей жизнью, нужно было уходить до присяги. Знаете, есть украинская поговорка «Бачилы очи шо куповалы, так и йишты хочь повылазты» («Видели глаза, что покупали, так и ешьте, хотя бы им пришлось вылезть»). Теперь отступать поздно!

Настроение солдат постепенно менялось, начались угрозы, брань. Они накалялись и уже не скрывали своих намерений расправиться с нами как с женщинами. Что мы могли сделать, безоружные, против во много раз превосходящих нас численностью мерзавцев? Будь оружие, многие предпочли бы смерть насилью. Мы затаились. Разговоры смолкли. Нервы напряжены до последнего предела. Казалось, еще момент, и мы очутимся во власти разъяренных самцов.

— Товарищи! — вдруг раздался громкий голос. К двери через толпу протиснулись два солдата — члены полкового комитета, с перевязкой на рукаве. — Товарищи, мы завтра разберемся, как доброволицы попали во дворец. А сейчас прошу всех разойтись!

Появление комитетчиков подействовало на солдат отрезвляюще. Они начали нехотя расходиться. По очистке от них комнаты дверь заперли. Появились вооруженные солдаты и, окружив нас, внутренними переходами, где никто не встретился, вывели во двор.

Решено было нас переправить в казармы Гренадерского полка, державшего нейтралитет. Но вот путь до Гренадерских казарм и наше пребывание в них, к сожалению, совершенно выпали из моей памяти. Вспоминаю лишь момент, когда нас привели на обед в столовую. На столах груды белого хлеба. Направо от стола над баком с борщом стоит симпатичный кашевар-бородач, лет сорока пяти. Рядом с ним человек пятнадцать солдат. Ловим на себе их доброжелательные взгляды. Чувствуем, что попали к друзьям. Усаживаемся за столы. «Встать! На молитву!» — командует фельдфебель. «Отче наш…» По мере того как поют, прибегая к Единому нашему Заступнику, нервы кой у кого сдают и по лицу текут слезы. И вдруг вижу, что у кашевара задергалось лицо и по бороде потекли крупные слезы. Вынув из кармана тряпочку, тяжело вздыхая и покачивая сокрушенно головой, начал вытирать лицо… Когда же запели «Спаси, Господи, люди Твоя», раздался голос: «Зачем они поют эту молитву — она запрещена!» Никто из солдат не шевельнулся, и когда вместо «Благоверному Императору» пропели «Христолюбивому воинству», успокоился и спрашивающий. Солдаты сами разносили нам пищу по столам.

Как мы узнали впоследствии, английский консул потребовал нас немедленно освободить. «Иначе вам придется отвечать перед другими государствами» — заканчивалось его послание.

с суфражисткой Эммелиной Панкхерст

Под вечер, окруженные конвоем, мы были приведены на Финляндский вокзал. До Левашова должны были следовать одни. Вдруг к поезду подошла большая группа вооруженных с ног до головы матросов, едущих с этим же поездом. До нас донеслось: «А, керенское войско! Пусть едут, в Левашово мы с ними расправимся». Услыхали это и наши конвоиры и уселись с нами в поезд.

В Левашово вылезаем, и конвой нас окружает. Высыпавшие матросы, видя, что нас охраняют, с бранью и проклятиями вернулись в поезд. В лагере не застаем никого. По одной версии, батальон ушел на маневры; по другой — в нескольких верстах окопался, ожидая «гостей». Конвой, приветливо распрощавшись, вернулся в Петроград. Двое же конвоиров просидели с нами до утра.

Большинство доброволиц заснуло мертвым сном. Небольшая же группа разговаривала с конвоирами всю ночь. «Вот, товарищи, — рассказывала одна из взводных, Д., — утверждают, что революцию хотел простой народ. Я сельская учительница. Помню, как после первых дней революции приехали агитаторы и собрали митинг. Слышу, один дядя говорит: «Ливарюцья, пущай себе ливарюцья, только Царя бы нам дали подобрея!»», что вызвало смех у конвоиров. Наутро мы с грустью распрощались с ними.

Петроградские гренадеры! Если кому-нибудь из вас попадутся эти строки на глаза, примите от всей нашей роты, хотя и с опозданьем на 42 года, сердечную признательность за ваше братское отношение в ту тяжелую для нас минуту. Я уверена, что вся рота расписалась бы под моим обращением к вам. Мы навсегда сохранили в своих сердцах добрую память о часах, проведенных в наших казармах 7 ноября (25 октября) 1917 года.

Ходили слухи, что погибли все защитницы Зимнего дворца. Нет, была только одна убита, а поручику Верному свалившейся балкой ушибло ногу. Но погибли многие из нас впоследствии, когда, безоружные, разъезжались по домам. Насиловали солдаты и матросы, насиловали, выбрасывали на улицу с верхних этажей, из окон поезда на ходу, топили. Я расскажу об этом в дальнейших описаниях — о тех случаях, о которых мне лично рассказывали сами пострадавшие или о которых читала в газетах”.

 

drug-gorod.ru/milutin-o-revolyutsii/

Посмотреть также...

Белый дом, озадаченный «чрезмерной реакцией» Нетаньяху, заявил, что тот разжигает кризис в отношениях США и Израиля

03/26/2024  12:35:08 25 марта Белый дом предположил, что премьер-министр Биньямин Нетаньяху пытается спровоцировать кризис в …