Пабло Пикассо: жизнь минотавра

В отличие от многих художников, Пикассо мало писал автопортреты. А с некоторых пор, если уж и изображал себя, то в виде минотавра. По мнению Пабло, это быкоголовый и женолюбивый образ как нельзя лучше выражал его характер: дикую страстность, потребность подчинять, безжалостный, доходящий до садизма эгоизм существа, не вполне принадлежащего миру людей, а явившегося из каких-то иных, непостижимых стихий… Однажды графологам на экспертизу попала его записка. Они не знали, чей почерк исследуют, но сказали, что это писал человек, который способен вызывать страстную любовь к себе, но убивает всех, кто его полюбит…

«Ликуй, Париж! Прибыл гений!» — этот бодрый возглас пасмурным осенним утром 1900 года разнёсся по продуваемому всеми ветрами перрону вокзала д‘Орсэ. Какой-то продрогший парижанин без особого любопытства оглянулся на кричавшего – коротышку (158 сантиметров росту) с большими, несколько навыкате глазами антрацитового цвета, одновременно безумными и гипнотическими. Того звали Пабло Руис. Вскоре он решит, что Пабло Пикассо звучит лучше.

Насчет гения он не дурачился и не шутил. Пабло с 13 лет привык, что его так называют все, кто видел его картины. Тогда ещё вполне реалистические по манере, но уже вполне выражавшие те мрачные и завораживающие бездны, для которых Пикассо вскоре подыщет более подходящий художественный язык (как-то раз, посетив выставку детских рисунков, он сказал: «В их возрасте я рисовал, как Рафаэль. Но, повзрослев, научился рисовать, как они»). Самое первое признание он получил от собственного отца — преподавателя живописи в школе изящных искусств. И случилось это так: Пабло нашел мёртвого голубя, отрезал лапки, пришпилил к стене и нарисовал их с большой достоверностью. Дело, конечно, было не в достоверности. Просто в этой картине уже было сказано всё про красоту и жуть этого мира, про их неразделимость. Отец посмотрел, помолчал. Потом сложил свои кисти в ящик и отдал мальчику: «Мне они больше не пригодятся. Что толку заниматься живописью, если собственный сын тебя превзошёл!»

Само рождение Пабло было необычным. Появившись на свет, он не пошевелился и не издал ни звука, так что акушерка решила, что ребенок мёртв, и, положив его на стол, занялась роженицей. Через час приехал брат отца, по профессии врач, не поленился взглянуть на «трупик» и обнаружил, что новорожденный жив. Радости семьи не было предела: ведь до этого ни у дона Хосе, ни у десяти его братьев и сестер сыновей не рождалось, а значит, именно этому малышу предстояло продолжить благородный род Руисов, известный ещё с XVI века. Были среди их предков и благородные идальго, и богословы, и влиятельные дипломаты. Правда, в XIX веке род несколько захирел, пример чему — сам дон Хосе, с трудом сводивший концы с концами. Теперь вся надежда была на маленького Паблито…

В школе «вундеркинд» учился отвратительно, неспособен был толком освоить ни письмо, ни счёт. Но зачем это все мальчику, столь страстно увлеченному живописью? Однажды младшая сестра Пабло заболела дифтерией. Поддавшись порыву, он дал пред алтарем обет: если Кончита выздоровеет, он бросит живопись. Он пожалел о сказанном в то же мгновение. Мучился несколько дней, и испытал немалое облегчение, когда малышка всё-таки умерла. Больше он так никогда не рисковал. Ещё не хватало ему отказываться от того, для чего он был рождён.

Пабло исполнилось 18 лет, когда его картину «Наука и милосердие» (у постели умирающего врач, щупающий пульс, и сестра милосердия, подающая питьё), выполненную в безупречной академической манере, отобрали на Всемирную выставку в Париже – ей предстояло украсить одну из стен павильона Испании. Вслед за картиной отправился и живописец. Тогда-то и были сказаны те пророческие слова на перроне.

В эпоху до изобретения мобильных телефонов, если кто-то куда-то уезжал, он обычно посылал родне письмо: так, мол, и так, добрался благополучно, в Париже промозгло. У Пабло был способ получше. Вместо письма он послал родным рисунок: он сам в наглухо застегнутом плаще с поднятым воротником любуется Сеной и не замечает, что на него с интересом посматривает хорошенькая парижанка. Это был чуть ли не последний рисунок, подписанный «Пабло Руис». Рассудив, что фамилия для испанца слишком распространенная, молодой художник присвоил себе материнскую — Пикассо (отец, узнав об этом, проклял его как предателя рода). Именно так Пабло подписывал свои парижские картины. Порой их удавалось продать. Например, галерейщице Берте Вейль, обожавшей всё испанское. Да только Пабло сам испортил отношения с перспективной клиенткой, явившись однажды к мадам Вейль с просьбой выдать ему деньги вперед за ещё не написанную картину, а для убедительности, как бы между прочим, вынув из кармана револьвер. Берта без лишних споров задрала юбку, достала из чулка 100 франков, швырнула наглецу и сказала, чтобы больше он к ней никогда не смел приходить.

Этот револьвер завелся у Пабло не случайно. Он и его давний друг Касахемас, тоже барселонец и начинающий художник, приехавший в Париж на выставку вместе с ним, познакомились с двумя другими испанцами — арт-критиком Казельянсом и писателем Солер-и-Мигелем. Эта декадентствующая парочка была одержима идеей самоубийства, что жизнерадостным молодым барселонцам показалось по-парижски модным, интересным и новым. Решено было создать что-то вроде клуба самоубийц под названием «Четыре револьвера». Предполагалось, что рано или поздно каждый из членов группы застрелится. Казельянс и Солер-и-Мигель действительно очень скоро исполнили своё намерение. Но для Пабло и его друга всё это было лишь щекочущей нервы игрой. Так во всяком случае думал сам Пикассо. Однако Касахемас тоже пустил себе пулю в висок. И виноват в этом был сам Пабло. Знал же, что друг безумно влюбился в натурщицу Жермену и страдает от того, что она его отвергла. Зачем же было подкатывать к девице? Перед обаянием Пабло Жермена не устояла, а Касахемас случайно обо всём узнал (к чести Пикассо надо сказать, что он всё-таки проявил необычную для себя деликатность, попытавшись скрыть успех от друга). И вот результат. «Из-за чего? Из-за женщины!» — недоумевал Пикассо. Сам он лет с 14, начав регулярно посещать весёлые дома, признал над собой власть чувственных наслаждений, но… не власть конкретной женщины! Он бравировал утверждением, что женщины делятся на две категории: «богини» и «коврики для вытирания ног». Мол, он сам предпочитает первых, но только потому, что умеет превращать их во вторых… Кажется, он донельзя ясно давал окружающим понять: осторожно, гений. Близко лучше не подходить. Его ли вина, что предупреждение мало кого останавливало?

Неунывающая Фернанда и мнительная Ева

В Париже Пабло поселился в «правильном» месте — на Монмартре в «Бато-Лавуар» — полуразрушенном доме с тёмными лестницами и извилистыми коридорами, где за гроши проживала богема. Среди этой публики Пикассо стал страшно популярен и даже ввёл новую моду: берет и синий комбинезон, как у механиков. До этого художники все сплошь носили блузы и широкополые шляпы. Синий, вернее голубой цвет – это цвет именно этого периода жизни Пикассо. Единственным оставшись в живых из группы «Четыре револьвера», Пабло впал в тоску и писал картины в голубых тонах. Моделей он выискивал в дешёвых забегаловках, а то и в кожно-венерологическом диспансере больницы Сен-Лазар, куда специально за моделями и ходил. Пьяницы, проститутки, нищие, изнурённые матери с больными детьми, немощные старики…

Вся эта голубая тоска рассеялась, когда в коридоре «Бато-Лавуар» Пабло повстречал девушку, которую уже не раз замечал на Монмартре и на которую втайне заглядывался. Пышная шатенка с зелёными миндалевидными глазами, самоуверенная и жизнерадостная. Ее звали Фернанда Оливье. Очень скоро она со своими пожитками перебралась в каморку Пикассо, заваленную чем угодно, кроме мебели: книги хранились в цинковом корыте, картины без рам стояли на полу. С переездом Фернанды на этих картинах изменились краски: от «голубого периода» Пабло перешёл к «розовому». Так потом случалось с ним часто — он менял женщину, а вместе с ней и взгляд на жизнь, и стиль живописи…

И вот Пикассо 23 года, он влюблён, как настоящий испанец, яростно и ревниво. Из маленького чулана вынесен весь хлам — здесь теперь «будуар невесты». Из опасения, что кто-нибудь отобьёт у него Фернанду, Пабло сам ходит на улицу за покупками, а свою красавицу запирает в будуаре — она проводит дни, не вставая с дивана. В свободное от любовных утех время её единственное занятие – лёжа читать книги и покуривать дешёвые турецкие сигареты. Куда практичнее Фернанды был её умный кот, умевший воровать в ближайшей лавке колбасу и приносить своим хозяевам. Это было кстати: у влюблённых часто не находилось ни гроша, чтобы пообедать. Бывало, они просыпались чуть свет и сами по примеру кота воровали молоко и круассаны, которые рассыльные с утра пораньше оставляли на пороге соседних домов. Фернанду не тревожило, что у неё нет ни платьев, ни туфель. Она радовалась, когда Пикассо сумел оптом продать все свои картины и на вырученное купил ей серьги, и не расстроилась, когда через неделю их пришлось заложить. Она вообще никогда не расстраивалась. Идеальная любовница! Но всё же Пикассо с первых дней романа откровенничал с друзьями: «Фернанда стара для меня. Она, бедняжка, и не догадывается, как скоро я её брошу».

Это случилось не так уж скоро, через 6 лет. В то время Пикассо уже написал своих «Авиньонских девиц» в небывалой «африканской» манере, из которой вскоре вырос кубизм. Он уже сделался знаменит и теперь его хорошо покупали. Они с Фернандой перебрались в просторную и светлую мастерскую на улице Ля Боэти. Фернанда очень гордилась спальней в английском стиле и роскошной гостиной с роялем, на котором даже пыталась играть одним пальцем. И тут Пикассо оставил её, пленившись любовницей своего друга — художника Маркуса. Марсель Юмбер, она же Ева Гуэль, она же Куколка, была полной противоположностью пышной «рубенсовской» Фернанды — хрупкая, тонюсенькая, ранимая. А Пабло так привлекали контрасты!

Брошенный Маркус был неутешен и грозил пристрелить Пикассо. Фернанда же унывать не стала. Она по-быстрому заарканила художника Роже Карла и счастливо прожила с ним следующие 20 лет. На Пикассо зла не держала и со временем написала о нём вполне доброжелательную книгу воспоминаний. Редчайший случай! Её жизнь не была сломана. Остальным женщинам Пабло повезло меньше. Та же Ева умерла всего лишь через 5 лет от чахотки, которой и следа не было до знакомства с Пикассо. Нервной ранимой Еве не пошли на пользу ни его измены, ни явно демонстрируемое пренебрежение. К тому же она была мнительна и очень страдала от того, что их с Пабло окна выходили на монпарнасское кладбище. На ее вечные просьбы переехать он обращал так же мало внимания, как на появившийся с некоторых пор кашель. Ну а с другой стороны, художник – не доктор, лечить не умеет и не обязан. Ева вполне могла бы позаботиться о себе сама. Была слишком занята заботой о том, чтобы не потерять его? Что ж… Это её выбор.

Властная Ольга и покорная Мари-Тереза

Не прошло и полугода со смерти Евы, как Пикассо уже преследовал новую жертву. Это была балерина, русская, из благородных. Они познакомились, когда Пикассо по приглашению Дягилева стал писать декорации к балету «Парад». Казалось, в Ольге Хохловой не было ничего особенного. Старательная, дисциплинированная, она танцевала в кордебалете. Особой красотой не блистала. Покорительницей мужских сердец не числилась. Главными её достоинствами были спокойствие, рассудительность и некоторая аристократическая чопорность. Кто бы мог подумать, что такие вещи могут пленить Пикассо! Однако он влюбился до одури.

«Осторожно, — предупреждал с усмешкой Дягилев, — на русских девушках надо жениться». «Я никогда настолько не потеряю контроль над ситуацией», — бахвалился Пабло. И напрасно. Ольга не скрывала, что совсем не влюблена в него. Не проявляла ни малейшего интереса к его творчеству. Раздражалась, когда Пабло вел себя экстравагантно. Но всё же, учитывая, что он знаменитость, благосклонно принимала его ухаживания — до определенных границ. Они гуляли, разговаривали, но более ничего. Пикассо был в недоумении: как же ему покорить эту ледяную женщину? Он был уже согласен даже на брак, но Ольге и этого от него не было нужно. Помог провал «Парада». Экзальтированная парижская публика, не знающая полумер, кричала: «Смерть русским!» Ольга испугалась: а вдруг это конец Дягилева?

Впрочем, даже если и не конец… Ведь ясно же, что её, Ольги, карьера в балете не состоялась. Ещё несколько лет, и её вышвырнут из труппы по возрасту. И что дальше? Нищета? Не благоразумно ли выйти за знаменитого и обеспеченного Пикассо? Впрочем, она ещё колебалась. Как, впрочем, и он, до конца не уверенный в том, что хочет законного брака. Тут труппа отправилась в Испанию на гастроли, следом потащился и влюблённый Пикассо. В Барселоне он познакомил Ольгу со своей матерью, и та честно предупредила: «С Пабло ни одна женщина не будет счастлива, он создан для одного себя». Ольгу это, конечно, встревожило. Бросилась к Дягилеву: «Как вы считаете, можно ли связывать судьбу с художником?» «С тем же успехом, что и с балериной», — отшутился тот. И тут Пикассо сделал очень сильный ход: представил Ольгу королю и королеве Испании, которые отнеслись к ней очень ласково. Это решило дело! Пабло сразило, как аристократически свободно его возлюбленная держится с коронованными особами, а Ольгу — сама возможность попасть в высший свет, куда её без Пикассо, разумеется, не допустили бы.

В Латинскую Америку с Дягилевым Хохлова не поехала. Они с Пабло вернулись в Париж и 12 июля 1918 года поженились в мэрии 7-го парижского округа, а после и обвенчались в русском соборе Александра Невского на улице Дарю. Вообще-то Пикассо был яростным атеистом, но если Ольге это надо, отчего бы не обвенчаться? Православие, католичество – какая разница? Он и не на такое был готов ради неё. Подумать только, он даже согласился рисовать жену не в кубистической, а в реалистической манере, к которой не прибегал уже лет двадцать! «Я не понимаю экспериментов в живописи, — говорила Ольга. — И во всяком случае, хочу узнавать на портрете своё лицо». Кроме того, она настояла на заключении брачного контракта, по которому всё имущество в случае развода делилось пополам. Очень предусмотрительно с её стороны…

После свадьбы молодожёны поселились в самом центре Парижа и окунулись в светские удовольствия. Пикассо бросил своих прежних друзей — нищих и полубезумных художников с Монпарнаса. Теперь он водил знакомство с другими людьми: с Коко Шанель, с Марселем Прустом, с принцессой Шарлоттой и принцем Пьером — будущим правителем Монако. Синий комбинезон с беретом были выброшены на помойку — теперь Пабло носил смокинги. В этом любовном союзе главенствующая роль принадлежала женщине, и Пикассо до поры до времени готов был подчиняться. Холодноватую Ольгу утомлял его бешеный любовный темперамент, и Пабло приходилось сдерживать свой пыл, довольствуясь жалкими крохами. При этом он не смел изменить Ольге — это он-то, который вообще не очень понимал, в чем смысл моногамии.

4 февраля 1921 года 39-летний Пабло стал отцом. И ничто никогда не вызывало у него такого вдохновения, как маленький сын Поль и жена с округлившимися после родов формами, похожая теперь на мощную олимпийскую богиню, — на бесконечных её портретах Пикассо проставлял не только день, но и час. Казалось, он посвятил жизнь бесконечному созерцанию своей Ольги. Так продолжалось 6 лет.

А в начале 1927 года Пикассо вдруг отказался идти с женой на светский раут. Сказал: «Маскарад окончен. Мне надо работать!» И вскоре написал картину, глядя на которую Ольга сразу поняла: муж взбунтовался! Это был даже не кубизм, а вообще что-то невообразимое: условный женский профиль, а глаза на нём — два. Хуже всего то, что это был портрет вовсе не Ольги! Юная блондинка с серо-голубыми глазами, крепкая, нордического типа. Её снова и снова в сюрреалистической манере рисовал теперь Пикассо. Звали девушку Мари-Тереза Вальтер. Пикассо заметил её на улице, у входа в метро, схватил за руку и сказал: «Я Пабло Пикассо, большая знаменитость. Вместе мы перевернём мир!» Мари-Терезе — 17 лет, Пикассо — 46. Она была на добрую голову выше его. Её совершенно не интересовало искусство — только альпинизм, плавание, гимнастика и велосипед. Чем он мог так уж её увлечь? Однако девушка полностью и безоговорочно подчинилась Пабло. Это было самое сильное сексуальное увлечение в его жизни. Они с Мари-Терезой не знали ни табу, ни границ в своих экспериментах — как в любви, так и в искусстве.

Иногда Пабло рисовал и жену — то в виде старой лошади, то в виде чудовищной мегеры. Больше всего Ольгу бесило, что смена стиля прибавила Пикассо славы — он сделался немыслимо популярен. Продавал за баснословные деньги что угодно, будь то коллаж из кусков собственной невыстиранной рубахи или скульптура из кастрюль. Единственным объектом, который Пикассо продолжал изображать в реалистической манере, был сын Поль. Одного его Пабло не хотел расчленять на полотне.

Ольга пыталась воззвать к благоразумию мужа — напрасно. Закатывала сцены — это приносило ещё меньше пользы. Только однажды Пикассо удостоил её разговора. Сказал: «Один художник по керамике, живший в XVI веке, сжёг всю свою мебель в печи для обжига глины — иначе ему нечем было бы поддерживать огонь. Вот это поступок настоящего творца! Я так же готов бросить в печь и тебя, и нашего ребенка, лишь бы не угас священный огонь творчества, который ты хотела затушить своими мелкими, обывательскими желаниями!»

Однажды в 1935 году к Ольге явилась Мари-Тереза с новорожденной дочерью на руках и, указав на малышку, заявила: «Это — произведение Пикассо». Что и послужило последней каплей. Ольга без лишних объяснений исчезла из роскошного дома на улице Ля Бовси, где была полноправной хозяйкой 17 лет. Но как только Пикассо заикнулся о бракоразводном процессе, ткнула его носом в брачный контракт, по которому претендовала на половину имущества. Денег Пикассо жалко не было, но ведь пришлось бы делиться и картинами! Он бесился, а Ольга зло чеканила: «Твоя жена — я и только я. Развода ты не получишь и дорого заплатишь за то, что когда-то заставил меня полюбить тебя!» «Полюбить? — ужасался Пабло. — Если ты меня и любишь, то только как кусок жареной курицы».

Инфернальная Дора и земная Франсуаза

Слишком долго добровольно державший себя на цепи, теперь он освободился. Отбросив всякие приличия, Пикассо стал коллекционировать, чередовать и тасовать женщин, ничуть не смущаясь тем, что ломает их жизни, топчет чувства. Он бесстрастно исследовал зло, и предмет исследования находил в себе самом.

Не успела Ольга освободить место в его доме для Мари-Терезы, как в кафе «Две макаки» он заприметил новый объект желания. Просто с момента знакомства с Мари-Терезой прошло около 8 лет — максимальный срок для чувств, на которые был способен Пабло. Как всегда, новая избранница была полной противоположностью своей предшественницы. Яркая брюнетка с волнующим низким голосом, она положила руку в черной перчатке на столешницу, растопырила пальцы и принялась быстро-быстро втыкать между ними нож. В какой-то момент Дора Маар поранила руку, и перчатка намокла от крови. Пабло выпросил у инфернальницы эту перчатку и припал к ней губами. Дора оказалась фотографом, специализировалась на мрачных сюрреалистических коллажах, главным мотивом которых было покалеченное человеческое тело. Она была одержима навязчивыми страхами. С каким-то детским бесстыдством Пикассо признавался всякому встречному, что бьет Дору: «Ведь она так хорошеет, когда плачет!» При этом он нет-нет да навещал и Мари-Терезу.

Однажды, гуляя с Дорой по пляжу, Пабло нашёл выгоревший на солнце череп быка. Приложил к лицу и замычал. «Ты сейчас — настоящий минотавр! Я даже боюсь тебя», — поразилась Дора. Вот тогда-то образ и запал художнику в душу. Быкоголовое чудовище, дикое, безжалостное, похищающего женщин затем, чтобы, пресытившись, убить. Маски минотавра были разбросаны у него по всему дому. На картинах Пикассо этот образ теперь появлялся постоянно. Например, минотавр похищал девушку, похожую на Мари-Терезу, на глазах у девушки, похожей на Дору Маар. Пабло любил стравливать двух своих любовниц. Однажды пригласил их одновременно в мастерскую, чтобы показать «Гернику», и дело кончилось дракой с выдиранием волос. При этом маэстро просто стоял, наблюдал и блаженно улыбался.

Даже на «Гернике» — самой знаменитой его антивоенной картине, написанной по случаю немецкой бомбардировки испанского города Герника — есть минотавр. Это чудовище безжалостно топчет мирных жителей, ещё живых и уже мертвых. Минотавром для Пикассо было не только зло в нём самом, но и вообще — зло. Когда Францию оккупировали немцы и офицер вермахта, проводивший обыск у Пикассо, указал на эскиз «Герники»: «Это ваша работа?» — Пабло спокойно ответил: «Нет, это как раз ваша работа». Но то, что он использовал один и тот же образ для себя самого и для фашизма – поразительно, конечно.

Когда война закончилась, Пикассо решил, что хватит с него всех этих ужасов. Он захотел перемен и, как водится, новую женщину. Франсуазе Жило 21 год, Пикассо — 64. Она была прелестна и жизнерадостна, изучала живопись и мечтала прославиться. «Такая красивая женщина никак не может быть художницей!» — сказал при знакомстве Пабло. Но тем не менее предложил взять у него несколько уроков. В назначенный час ученица явилась к маэстро в вечернем платье с глубоким декольте. «Вы оделись так, чтобы изучать живопись?» — ухмыльнулся Пикассо. «Конечно, нет, — ответила откровенная Франсуаза. — Просто я уверена, что до красок у нас сегодня не дойдет». «Хм, — проворчал «учитель». — Вы могли бы хоть ради приличия притвориться, что это я заманил вас своей уловкой с уроками».

Ну а Дора Маар была отставлена и окончательно сошла с ума. Долгие месяцы её лечили электрошоком в парижской психиатрической лечебнице Святой Анны, но так до конца и не вылечили. Пикассо не желал ничего об этом знать. Он был полностью поглощен новой любовью — Франсуазой. Поселил её в старинном замке, окружил роскошью, прощал ей капризы. И всё же девушка нет-нет да и сбегала от своего покровителя. Как-то раз пешком ушла из дома, чтобы автостопом добраться к родителям в Марсель. Но Пабло догнал её и сказал: «Что ж! Ради того, чтобы удержать тебя, я готов пожертвовать половиной своего состояния, развестись с женой, жениться на тебе и заделать ребенка. Тогда ты перестанешь взбрыкивать, моя норовистая кобылка?» Завести ребенка удалось — и даже не одного, а двух: сына Клода и дочку Палому. Но вот развестись с Ольгой Хохловой — нет. Процедура оказалась намного сложнее, чем представлял Пабло, тем более что развода Ольга не давала. И лучше б он этого вообще не затевал: жена словно обезумела!

Где бы ни появлялся теперь Пикассо со своей Франсуазой: на пляже, в гостиничном холле, просто на улице — за ними тащилась «мадам Пикассо», опустившаяся, постаревшая, с седыми космами и путаными речами, осыпая Франсуазу оскорблениями и тычками. Теперь Ольга и правда походила на фурию. При этом повсюду трубила о том, что она и есть единственная законная супруга Пикассо. И уверяла, что Пабло вот-вот к ней переедет.

Могла ли выдержать все это самолюбивая Франсуаза? Тем более что она случайно узнала: Пабло по-прежнему тайно навещает Мари-Терезу, да и не её одну. Зимой 1953 года Франсуаза сбежала от Пикассо вместе с детьми. А вскоре нашла молодого и порядочного человека, за которого вышла замуж. Она почти сумела ускользнуть от Пикассо без потерь. Но нет! Тут как раз умерла Ольга Хохлова. Узнав об этом, Пабло возликовал: «Вот теперь эта кошмарная женщина действительно исчезла!» И принялся осаждать Франсуазу раскаянием и клятвами. Долгих 6 лет убеждал вернуться, говорил, что это ради детей, которым он наконец-то на законных основаниях сможет дать свою фамилию. Франсуаза сдалась и развелась с мужем. Дождавшись этого, мстительный Пабло взял да и женился на другой. Испанке Жаклин Рок. Это было даже и разумно с его стороны – Пикассо был уже не молод, а Жаклин умела заботиться и лучше всех годилась в сиделки.

Жаклин и другие наследники

Последней своей жене Пикассо почти не изменял (не считая редких встреч с Мари-Терезой). И дело тут не в большой любви 80-летнего художника к 34-летней цветущей женщине. И не в том, что Пабло по возрасту растерял свой пыл. Просто Жаклин сумела запереть мужа за высокими стенами роскошной виллы. Сад с пальмами, вид на море, заботливая жена и возможность творить — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? Так считала Жаклин и упорно оттесняла от Пикассо всё остальное человечество. Теперь к Пабло не могли прорваться даже родные дети. А ведь старший сын Поль ещё недавно был с отцом почти неразлучен, поскольку служил у него личным водителем. К великому разочарованию отца, первенец был лишен каких-либо талантов. Мечтал стать автогонщиком, да Пабло ему запретил, потому что сам боялся скорости. Ослушаться сын не посмел: этот двухметровый гигант боготворил своего крохотного отца и хотел во всем на него походить. Напрасно Ольга в свое время старалась избавить Поля от дурных манер, перенятых у Пабло, — как и отец, сын запихивал еду в рот пригоршнями, а ногти полировал не пилкой, а о шершавую стену дома. И вот он лишён возможности видеться с обожаемым отцом. Привратник по приказу Жаклин сообщал, что маэстро то спит, то работает, то его нет дома. Поль и раньше злоупотреблял выпивкой, теперь же стал пить запоями.

Немногим лучше складывались отношения Пабло с младшими детьми и внуками. Клода и Палому он удалил от себя, когда их мать Франсуаза Жило написала книгу воспоминаний, в которой Пикассо досталось. Правда, дочь от Мари-Терезы – Майю, а также внуков, детей Поля — Марину, Паблито и Бернара — Пикассо принимал, но нечасто. Он ведь и сам был не против затворничества. Ему было некогда отвлекаться — он рисовал теперь с поистине маниакальным упорством. За год — более 300 картин. Они приносили ежегодно по несколько десятков миллионов, из которых отпрыскам не перепадало ничего. И все же каким-то непостижимым образом они все продолжали любить этого бессердечного человека, благодаря которому появились на свет.

Когда на 92-м году жизни Пикассо не стало, Паблито умолял Жаклин позволить ему присутствовать на похоронах. Вдова отказала, и внук с досады выпил пузырек деколоранта — жидкости для обесцвечивания волос. Три месяца врачи боролись за его жизнь, без конца оперируя и пересаживая ткани. Оплачивала всё это не кто иная, как заклятая соперница его бабушки – Мари-Тереза Вальтер, для чего продала несколько картин Пикассо. Тщетно! Паблито умер. Это было лишь первое несчастье в длинной цепи подобных. Через два года от цирроза печени скончался Поль Пикассо. Еще через два в собственном гараже повесилась Мари-Тереза. Наконец, в 1986 году, накануне открытия помпезной выставки Пикассо в Мадриде, в гостиничном номере застрелилась Жаклин. А ведь она была основной наследницей Пикассо, и немалая часть его 260-миллионного состояния досталась именно ей — жить бы, казалось, да радоваться… Такое впечатление, что и мёртвый минотавр не утратил своей силы.

Но вот кому родство с Пабло Пикассо пошло впрок, так это его дочери Паломе. В отличие от внуков маэстро — Марины и Бернара, получивших по две десятые доли наследства, ей, как внебрачной дочери, досталось только право выбрать для себя одну из отцовских картин. Палома выбрала удачно, сумела свою картину дорого продать и на вырученное создала собственный бренд духов — «Палома Пикассо», процветающий и поныне. Интересно, что к отцу Палома была привязана меньше других детей…

Ирина Стрельникова