Блистательный рассказ Светланы Крючковой «Родственники»

Друзья мои, потратьте пять минут на этот коротенький рассказ, наполненный светом и теплом, пусть и давний… Ей-богу, и часа не жаль…

Двоюродные сестры Юры (Ю.Векслер, покойный муж, кинооператор), племянницы, их мужья — Нина, Бася, Изя, Сеня, Мишка, Сашка — все тут. Вот ты предъявляешь претензии: звонила до поздней ночи в гостиницу, а меня не застала. А почему не застала? По одной простой причине. Я ехала сюда и знала, что в Израиле у меня — только Юрины родственники. Но, честное слово, я не успела дойти до гостиничного номера. Как только вошла в гостиницу, портье окликнул: «Крючкова? Вас к телефону!» Я взяла трубку и услышала: «Светка?» — позвонили девочки, которые выросли со мной в одном дворе. В нашем кишеневском дворе было восемь еврейских семей, две русские, одна украинская. Слева от нас жили тетя Бетя и дядя Изя, справа — тетя Полька Бликштейн, которую мы звали «селедкой». В ее племянника, Владика, который к нам в Кишинев, приезжал из Москвы, из столицы, мы все были безумно влюблены: такой красавец! Я его вчера увидела и обалдела: такой же красивый, только седой стал.

Говорю: «Владик, помню, как я на тебя смотрела завороженными глазами, а ты толкнул скамейку, я села мимо, — и эта обида осталась у меня на всю жизнь. Я была в тебя влюблена, а ты выбил из-под меня скамейку…» Он ведь, оказывается, и не знал о моей любви… А вчера я была у девочек, ночевала у них, Лили-Сюзанны-Дорины; они накрыли замечательный стол: готовились. И мужья у них чудесные, дети дивные, все друга друга любят. Когда мы сели за этот стол, бывший москвич Владик поднял бокал и сказал первый тост: «За наше кишиневское детство, за улицу Щусева, 37».

Такого второго двора, как у нас в Кишиневе, не было. Мы организовали собственный театр, устраивали представления, собирали взрослых и детей со всех дворов. Зрители рассаживались, мы открывали занавес… У нас была своя футбольная команда, мы играли в пионерский лагерь, моя старшая сестра считалась вожатой — мы полностью были на «самоокупаемости».

Наш двор считался самым интересным, около него клубились остальные, вся жизнь концентрировалась вокруг. Тетя Поля, «селедка», которая умерла здесь, в Израиле, не имела собственных детей… Я вчера ночевала у Доринки, утром проснулась — пахнет тетей Полей: она всегда пекла, и Дорина с утра затеяла пирожок. Я спрашиваю: «Дука, ты помнишь, как тетя Поля пекла пирожок?» А для кого? Она раздавала его соседским детям. А у дяди Буки на окне стоял телевизор, повернутый экраном в сторону двора. Мы, дети, рассаживались снаружи на стульях и смотрели этот телевизор. Дядя Бука купил стол для пинг-понга. Для нас — мы все играли. Сколько было приколов!.. Дука выходила с утра, картавя, кричала «Кар-р-р!» — весь двор просыпался.

Именно с тех пор я запомнила, что любой ребенок — «любочка», «рыбочка», «мамочка, съешь уже хлебочка с маслицем!». А в России — что? «Куда пошел, зараза? Заткнись» Надоел — отойди». Мой муж всегда спрашивает: «Что ты со всеми так долго разговариваешь?»

Отвечаю: «Саша, я же — с юга». Он говорит, что у меня вкус — как у мексиканской проститутки. Он прав: мне нравится все яркое, блестящее; я люблю разговаривать с людьми, люблю огоньки горящие, музыку зажигательную…

Почему мне в Израиле хорошо? Конечно, страна неисчерпаема, каждый раз открываешь что-то для себя новое, но сейчас говорю не об этом. На каждом спектакле меня ждет сюрприз. К тому, что у меня были сюрпризы в прошлый раз, я уже привыкла. Думала, они уже кончились. Но не тут-то было. Вдруг ко мне в Хайфе подходит женщина: «Света, ты меня не узнаешь?» Я смотрю — до боли знакомое лицо: «Ради Бога, извините, не узнаю». Тут она достает фотографию, где мы втроем. Три подружки, стоим в лесу в городе Кишиневе. Я, Фанька Бейнер, которая здесь живет уже тридцать шесть лет, и Галя, которая живет в Ленинграде. Смешно, но я не узнала Фаню Бейнер, с которой мы учились, с которой мы жили рядом — сумасшедший дом какой-то! И вот я увидела себя на снимке — уже забыла, какой я была…

…Жаль, но я забыла, какой была в детстве. Как отрезало: не могу приехать в Кишинев, потому что там все чужое, как у Ахматовой: «люди, вещи, стены». Нас никто не знает, мы не туда попали, Боже мой! Приезжаю в Израиль — и попадаю в Кишинев моего детства, понимаешь? Здесь — все, что считала забытым, куда-то ушедшим. Но встречаются друзья, а ведь общая биография — и есть наша жизнь.

Близкие люди вдруг стали мне рассказывать про меня, Я узнала, что к Сюзанке, замечательному доктору по прозвищу «Стена плача», весь квартал бесцеремонно ходит лечиться. Она ведь работает, приезжайте к ней в больницу, в поликлинику, — нет: они предпочитают идти домой. А самое главное, что еще жива тетя Ниночка — Сюзанина мама. Она говорит: «Светка, я помню, как заплетала тебе косички. Ты была такая маленькая…» А сейчас я обнимаю тетю Нину — ее голова мне только до груди доходит…

У меня умерла мама, бабушка — я родоначальник своей семьи, за моей спиной никто не стоит. У меня никого нет: я держу на руках всю свою семью. А здесь, у вас, я вновь чувствую себя маленькой девочкой, меня называют «Светкой», а не «Светланой Николаевной».

Конечно, мне в Израиле хорошо. И всякий раз, когда уезжаю, со мной случается истерика. В прошлый раз уехала, рыдая, и чувствую, что сейчас будет то же самое…

Сюзанка у нас была золотая медалистка, поступила без всякого блата в медицинский институт. На вступительном экзамене написала обо мне сочинение под названием «Солнышко» — я тогда, пятнадцатилетняя, впервые постриглась — и была рыжая-рыжая… Такой у нас был уникальный двор. Вчера, когда я пришла на этот званный обед, собрались с соседних улиц… Кишинева. Они как-то умудрились сохранить дружбу. Какие дивные у них дети!

Сколько добра в их домах, тепла!.. Даже собаки добрые — члены семьи. Дука постоянно своей собаке Пицце говорит: «Ма питом? Бои-бои!» Есть же люди светлые, добрые, которым все удается. Дука мне вчера сказала: «Я встретила Алика в восемнадцать лет — и больше уже никогда никого не видела вокруг».

Тридцать лет вместе прожили, дети выросли… А какие у них в саду растут лимоны с грейпфрутами! Хорошо: это — настоящая жизнь, которой должен радоваться человек. Я выхожу утром из спальни, где спала в Яночкиной комнате, а Дука идет навстречу, обнимает меня, целует: «Доброе утро, мамочка!» «Ласточка», «солнышко» — только на юге так говорят, понимаешь? Мне очень важно, чтобы меня приласкали, обняли, улыбнулись мне.
​
В Израиле всюду продаются магнитики: две точки и улыбка от уха до уха — вот вам мое лицо. Я привезла сыну такой магнитик, там улыбка, кипа и надпись:

«Don-t worry, be Jewish» (Не печалься, будь евреем). И Митька у себя в комнате повесил эту прелесть, эту суть израильского народа…