Зеэв Мешков — термин «отказ»

В семидесятых-восьмидесятых годах термин «отказ» означал ожидание разрешения на выезд в Израиль после того, как ты собрал все необходимые бумаги и подал их в УВИР, прождал полгода, получил отрицатильный ответ… и не сдался, а продолжаешь ждать и бороться за право вернуться на Родину…

Наши «односельчане» в поселении Неве Даниэль, расположенном на полпути из Йерушалаима в Хеврон, не один раз просили, чтобы я написал о тех десяти долгих годах, которые я и моя семья провели в отказе. Эти настойчивые просьбы исходили от людей, служивших в боевых частях Армии оброны Израиля и много раз рисковавших своей жизнью во имя еврейского народа.

«Что я тебе могу рассказать интересного? – спросил я у одного из «приставал». Ведь ты служил в спецназе морского флота, и не мне объяснять тебе, что такое борьба за еврейское дело». И он ответил мне: «Как бы ни было трудно, как бы я ни рисковал, я был гордым бойцом еврейской армии, а ты был один и без оружия, в такой ситуации, когда тебя постоянно хотят унизить и уничтожить, и не было никого, кто бы подставил плечо».

Да, он прав в том смысле, что я тоже был солдатом. В 1986 году в отделении милиции, куда я был доставлен после очередной попытки выйти на демонстрацию за предоставление права репатриироваться на Родину, переодетый в штатское сотрудник КГБ сказал мне: «Вы – иностранный агент». «Какой же я агент? — возмутился я. — Я ничего не скрываю и открыто борюсь за выезд». «Вы – агент влияния», — ответил мне сотрудник органов. А я вместо того, чтобы испугаться того, что у них уже готово обвинение, преисполнился чувством гордости — меня назвали солдатом Израиля.

По приезде в страну мне вручили удостоверение министерства иностранных дел, свидетельствующее о том, что на протяжении десяти лет я вел активную борьбу за выезд евреев из Советского Союза и занимался просветительской деятельностью. Нет среди моих бумаг более ценного документа. Он выписан на мое имя, но без самоотверженной поддержки жены – так всегда бывает — нельзя было сделать ничего. И более того, я не был один: если бы не весь еврейский народ – евреи из Англии, Америки, Израиля, Франции, Канады, Австралии, религиозные, светские, консерваторы, реформисты, раввины, профессора, бизнесмены, политики – от меня бы (не дай Б-г) и мокрого места не осталось. Так, например, члены английского парламента, требуя разрешения на выезд из СССР для нашей семьи, готовили демонстрацию, планируя во время пребывания Горбачева в Англии поставить железную клетку возле здания парламента и сидеть в ней несколько часов (визит в Англию первого секретаря КПСС не состоялся по неизвестной причине).

Лорд-рав Якубовский говорил на заседании парламента о проблемах выезда евреев из СССР, приводя в пример нашу семью, «национальный совет спасения советского еврейства» вел со мной часовые разговоры каждую неделю и публиковал всю информацию и, чтобы хоть как-то защитить меня, сделал членом академии наук США (в Союзе тогда не знали, что этот титул может получить каждый, кто сделает небольшой взнос в фонд академии). Но несмотря на все просьбы соседей, я до сих пор ничего не написал. Наверное, «отказ» — слишком сложная и болезненная тема.

Сегодня не все знают значение этого слова. В семидесятых-восьмидесятых годах оно было термином, означающим ожидание разрешения на выезд в Израиль после того, как ты собрал все необходимые бумаги и подал их в УВИР, прождал полгода, получил отрицатильный ответ… и не сдался, а продолжаешь ждать и бороться за право вернуться на Родину.

Все, кто хотел репатриироваться, подавали просьбу о разрешении на выезд с целью воссоединения семей – других прошений не принимали. Найти родственников в Израиле – не было проблем. Все Рабиновичи из Хайфы посылали Рабиновичу, умудрившемуся родиться в Союзе, нотариально заверенные подтверждения родства первой степени и приглашение приехать. Советская почта выбрасывала эти письма, но Рабиновечей было больше, чем места в урне, и они так или иначе умудрялись подсунуть один из конвертов под железный занавес. Получив приглашение, Рабинович начинал спрашивать своих друзей, что им прислать из Тель-Авива, и зазывал их допить бутылку водки, две трети которой он израсходовал год назад на компрессы жене, страдающей мигренью. Но в глубине души он знал, что эти проводы могут затянуться надолго…

Самым популярным был «музыкальный» отказ: «нет мотивов для воссоединения семей».

Но они — эти годы — не проходили даром. Они были временем, отведенным тебе, чтобы научиться тому, что так безжалостно отобрала советская власть: быть евреем. Многие скажут, что этому научиться нельзя – либо есть, либо нет. Они будут правы, но лишь наполовину. Иногда надо учиться и тому, чтобы быть самим собой.

История народа, Израиль – страна обетованная, вера и обычаи предков – все это живет в генах и требует, чтобы ты вытащил это из подсознания на свет. И ты вытаскиваешь… Но это ужасно раздражает окружающих. Тебя выгоняют с работы и не берут на другую, и ты становишься свободным человеком, подобно твоим предкам в Египте, избавившимся от ига фарона еще до исхода. И если к тебе домой приходит милиция и знакомые стараются держаться от тебя подальше, то все это к лучшему. Потому что помогает разорвать связь с прошлым и, не оглядываясь назад, устремиться в будущее. Самое большое преимущество твоего нового статуса – это возможность ходить в синагогу и не опасаться, что тебя запишут в черный список кандидатов на исключение из института или на увольнение с работы, который совсем не похож на книгу жизни. Почему же не уволят с работы? Да потому, что уже давно уволили и ни в одно другое место не возьмут…

Теперь пора перейти к самому главному, так как сказанное до сих пор – только предисловие. Я не собирался рассказывать ни о налетах милиции на занятия, ни о слежке, ни об избиениях, ни о поездках по городам Советского Союза в одиночку, если не считать сопровождающего гебешника, а только об одной необычной встрече в Израиле.

Шесть лет мы не получали писем. То ли почта не справлялась с доставкой иностранной корреспонденции, то ли еще какие причины… Но вот в один прекрасный день мы обнаружили в почтовом ящике письмо из Канады. Кроме штампа почтового отделения Ванкувера на нем была жирная надпись красными чернилами по-английски: «Если это письмо не будет доставлено, канадское правительство будет его разыскивать».

Невооруженным глазом было видно, что эта надпись не подкреплена никакими международными соглашениями, и канадскому правительству ничего о ней не изветсно. Но это сработало!

Содержание письма было самым мирным: в нем были рецепты выпечки хал и какие-то сведения о еврейских праздниках. Мы подумали, что невозможно излечить евреев во всех свободных странах от одной общей болезни: уверенности в том, что в Советском Союзе белые медведи ходят по улицам, и только от них можно почерпнуть сведения как об общей культуре, так и о еврейской традиции. Мы даже не пытались отвечать – все равно советская почта не справится с доставкой нашего ответа.

Через некоторое время, к нашей великой радости, мы получили еще одно такое письмо. Но на этот раз оно было очень теплым, очень личным. Это был целый рассказ о семье, которая живет в Ванкувере, в доме, окруженном несколькими дунамами лесистого участка, и о девочке по имени Авива. Эстер, автор письма (видимо, отчаявшись получить наш ответ, не посланный, как вы помните, в связи с перебоями в работе советской почты), обращалась к нашей старшей дочери, Мирьям. Мы не могли не отметить для себя удивительное сходство интересов двух девочек: любовь к чтению, игра на пианино, продолжительные прогулки, уход за животными.
Больше таких писем не приходило…

Прошло два года, и настал тот долгожданный день, о котором мы всегда говрили: «В одно прекрасное утро мы проснемся, а за окошком – город Йерушалаим». Еще через год мы переехали в йешув. С Йерушалаимом расставаться было трудно… Но Неве Даниэль, в котором в то время жило тридцать шесть семей (мы были тридцать седьмой) и в который нужно было пробираться через арабский Бейт Лехем, казался настолько родным, что не оставалось сомнений: две тысячи лет назад здесь построили свои дома наши предки, и их привязанность к этому месту передалась через генный код.

Мы приехали поздно вечером на грузовике, вместившем весь наш незатейливый скарб. Все наши будущие соседи порасхватали вещи, в одну секунду собрали шкаф, подсоединили стиральную машину, и в караване под непонятным номером 620 началась еще одна новая жизнь.

Пока вещи перебегали с грузовика в комнаты, ко мне подошел мужчина лет сорока, высокий, полный, чуть хромающий на правую ногу. Он спросил меня, не знаю ли я отказника из Ленинграда по фамилии Мешков. Я немного обиделся и сказал, что я знаю несколько евреев, носящих фамилию Мешков в разных частях света, но отказник Мешков был только в Москве, и это я. Мой новый сосед посмотрел на меня непонимающими глазами и отошел, ничего не сказав.

Утром раздался стук в дверь – на пороге стояла женщина с пирогом в руках. Представившись и поздравив нас с приездом, она протянула моей жене клочок бумаги, на котором был записан адрес, и спросила, не знаем ли мы этих людей.

Это был наш московский адрес. На пороге стояла Эстер. Ее семья переехала в Неве Даниэль за три месяца до нас. Конечно же, моя жена побежала за тем удивительным письмом, которое собиралось разыскивать канадское правительство… Наши караваны оказались рядом, и дома мы также построили на соседних участках.

Такое бывает только в Израиле. Святая Земля объединяет всех.