Олейников Илья Львович

05/24/2023  14:59:43

Народный артист Российской Федерации (2001)
Кавалер ордена Почёта (2012)
Лауреат премии ТЭФИ в номинации «Лучший ведущий развлекательной программы» (1996)

«Я человек уже, увы, немолодой и хорошо помню те времена, когда планка была другая. Когда творил великий Райкин. А рядом — чуть ниже, чуть сбоку, но все равно это был определенный уровень — работали другие мастера этого трудного жанра. А сейчас вся эта индустрия смеха зачастую носит характер такого немецкого казарменного… не юмора даже, а определение трудно подобрать. Вот нашел: праздник жратвы смеха, пожирателей смеха». Илья Олейников.

Прологом к этому материалу о замечательной и насыщенной жизни Ильи Олейникова хочется взять фрагмент из книги самого Ильи Олейникова: «Есть такой анекдот: приходит на радио письмо. В письме пишут: «Дорогая редакция! Обращается к тебе доярка Нюша Петухова. Недавно в коровнике я познакомилась с замечательным парнем, комбайнером Васей Гришечкиным. Я провожу с Васей все свободное время. Я хожу с ним в клуб, в библиотеку, в кино, на речку, на танцы, и мне никогда не бывает с ним скучно. А знаешь почему, дорогая редакция? Потому, что Вася любит меня физически. Он делает это в клубе, в кино, в библиотеке, на речке, на танцах — в общем, везде. Вот и сейчас, дорогая редакция, извини за неровный почерк». К чему это я? Да все к тому, что меня, как и бедную Нюшу, жизнь частенько ставила во всякие неудобные позы и имела как хотела. Так что, дорогой читатель, извини, как говорится, за неровный почерк».

Илья Клявер родился 10 июля 1947 года в кишинёвском предместье Гидигич в семье шорника Льва Нафтуловича и домохозяйки Клары Борисовны Клявер. Он вырос в кишинёвском районе Магала, населённом главным образом ремесленниками.

О своем детстве Илья рассказывал: «Мы жили в деревянном доме — чем-то среднем между туалетом и африканской хижиной. Все в одной комнате: мама, папа, я и старшая сестра. Удобства же были в соседнем дворе, поэтому по ночам нужду справляли в ведро, отчего вся семья просыпалась. Напротив нас жили цыгане, они что-то всегда праздновали, и это часто заканчивалось жуткой дракой. Как-то, помню — мне тогда было 4 года, — слышим крик «Валеу!», что по-молдавски значит «Караул!». Смотрим — бежит мужик, а у него из спины топор торчит и кровь хлещет. Моя мама, Клара Борисовна, была женщиной тихой, спокойной, философского склада. Готовила очень хорошо. А папа, Лев Нафтулович, был полной ее противоположностью — такой рубаха-парень, мне казалось, его знает весь Кишинев. Да так оно и было. Еще мне казалось, что папа не столько работает (он был шорником — это человек, который изготавливает хомуты. Папа держал лавочку на рынке), сколько выпивает с друзьями. Тоже правильно казалось… А еще у папы была дама сердца, и все об этом знали — и мы, дети, и мама (она очень от этого мучилась, бедненькая. Но бросить папу не могла — любила!), и муж этой женщины. Он был начальником милиции и грозился папу пристрелить. Но потом смирился, потому что, как и все остальные, понял, что с этой страстью ничего поделать нельзя: это была стихия, как ледоход, как явление природы. Этот роман длился лет сорок. Когда мама умерла, папа уехал в Израиль к дочке, и эта женщина (а им было уже под 70) очень переживала разлуку, и папа тоже переживал. Но его подруга писала ему, что не может бросить больного мужа — как ни странно, все они были, по сути, глубоко порядочными людьми. Когда муж этой женщины умер, она начала собираться к папе. Но тут умер папа. И эта женщина не выдержала и тоже вскоре умерла. Такая вот история — не Ромео и Джульетта, конечно, но тоже очень трогательная».

Много позже Илья написал книгу, в которой тоже рассказывал о своем детстве: «Если учесть, что единственные подмостки, на которые уверенно ступала моя мама, были подмостки кухни, а папа имел к сцене более чем отдаленное отношение, становятся понятными их настойчивые попытки приблизить меня к прекрасному. Может, в них говорило неосознанное стремление самим блистать во вспышках фотокамер? Может быть. Так или иначе, усилия они прилагали титанические. С утра до вечера меня кормили записями мелодий из индийских фильмов, очень модных в те удивительные годы, а также ариями и ариетками из всевозможных опер и оперетт. Наконец папа решил, что я достиг такой степени совершенства в воспроизведении перечисленных выше произведений, что было бы преступным не поделиться этими достижениями с человечеством. Не со всем, конечно, человечеством, а с лучшей его частью, то есть папиными друзьями.

В доме стали появляться гости. В нашем доме всегда привечали гостей, но теперь их приход имел абсолютно практическое значение — они шли знакомиться с чудом. Все происходило так: когда гости брезгливо оглядывали только что уничтоженный ими стол, мой отец вскакивал и, со словами: «Сейчас мой мальчик споет нам что-нибудь значительного!», швырял меня на стул. Я, пытаясь словить равновесие, выплевывал на гостей накопленные мной пластиночные цитаты, фрагменты, диалоги, корча рожи и выделывая на заготовленном мне крохотном плацдарме всякие невообразимые па. Гости изображали восторг. Еще бы! После такого стола…

Каждый считал своим долгом прихватить меня за щечки и тягать их в разные стороны с какой-то нечеловеческой силой. К концу этой одобрительно-уничижительной процедуры щечки мои из розовых превращались в синюшные и только через несколько дней приобретали свойственный им ровный цвет. Поэтому гостей я не любил. Как, впрочем, и музыку, которую я считал своим личным врагом.

Мама с папой так не считали. Для меня был нанят учитель по игре на скрипке. Я думаю, он был неопытным педагогом, не познавшим всех тайн детской души. Он сказал мне: «Мы начнем наше обучение с игры на этом замечательном, божэствэнном инструмэнте с гамм, а уже чуть попозжэ возьмемся за преэлэстную пэсенку «Петушок». Я, конечно, не знал, как звучит ни сама гамма, ни эта «прэлэстная пэсенка», но название «Петушок» настолько меня заинтриговало, что мое знакомство с «божэствэнным инструмэнтом» я решил начать не с гамм, а именно с «Петушка». Учитель воспротивился и заявил, что так не бывает. Тогда воспротивился я.

Наш спор продолжался довольно долго. Все аргументы учителя подавлялись мной беспощадно, и, наконец, не выдержав напряжения, учитель вскочил и скрылся раз и навсегда. Тогда в дом был приглашен другой наставник — аккордеонист Эдуард Макаров. Эдуард был белокур, элегантен, пах духами «Красная Москва» и, дабы не вызвать у окружающих сомнений в своей интеллигентности, время от времени вынимал из кармана пилочку и наяривал ею по своим и без того идеально ровным коготкам. В глазах у Эдуарда скопилась буйная похоть. В них отражалось огромное количество женщин, поверженных им на своем нелегком жизненном пути, и, когда он разговаривал с мамой, становилось понятно, что и ей вряд ли удастся избежать его дивных сексуальных чар и что она падет в самое ближайшее время. Наконец, осознав, что он приглашен не для того, чтобы разрушить наш семейный очаг, а совершенно в других целях, он устало спросил:

— А где, собственно, мальчик?

— Я здесь, — тихо ответил я, подавленный величием аккордеона.

— Ну, что ж, мальчик… Для начала посмотри на это, — и он вытащил потрепанную черно-белую афишу, на верху которой было написано: «КУБАНСКИЙ НАРОДНЫЙ ХОР».

Под названием был изображен сам хор. Так сказать, непосредственно. Человек триста. От частой демонстрации афиши вся эта толпа слилась в огромное потертое пятно, из которого редкими лепестками вытарчивали отдельные физиономии.

— Видишь меня, мальчик?

В голосе Эдуарда сквозила неподдельная гордость.

— Не вижу, — искренне ответил я.

— То есть как это «не вижу»? Что значит «не вижу»?!

Эдуард был потрясен.

— А это кто по-твоему? — и он раздраженно ткнул своим идеальным коготком в размытую точку.

Точку эту можно было принять за что угодно, только не за лицо Эдуарда. Но я ощутил, что если опознание не состоится и на этот раз, то Эдуард этого не перенесет (а может быть, и не переживет).

— Теперь вижу, — прошептал я.

— То-то, — удовлетворился Эдуард.

Статус-кво было восстановлено.

— Теперь, когда ты понимаешь, кто тебя будет обучать, я думаю, мы найдем общий язык, — продолжил он.

Как ни странно, Эдуард обучал меня достаточно толково, и я научился извлекать из аккордеона звуки, не очень портившие южный ареал.

Папа воспрял. Он устроил мне экзамен, результаты коего его вполне удовлетворили, и в дом с новой силой хлынули гости. Вторая волна. Правда, папу несколько раздражало то, что он не может (как прежде) размашисто швырять меня на стул. Очевидно, он догадался, что в момент моего соприкосновения с мебелью центр тяжести неизбежно переместится в сторону аккордеона, что немедленно вызовет мое падение. Прости меня, Господи (я очень люблю своих родителей), но кажется мне, что в этот момент папа думал не о сохранности своего сына, а о сохранности инструмента. Инструмент действительно был дорогой. Немецкий. Трофейный.

Надо честно признаться, что моя игра на аккордеоне не вызывала у гостей былого прилива энтузиазма. И за щечки меня никто не хватал. Да и вундеркинд стал старше. Это заметил и отец и после очередного полуфиаско, раздраженно бросив в мою сторону: «Я просчитался! Никогда из индюшки не выйдет самолет», отстал от меня раз и навсегда. Детство заканчивалось. Начинались будни».

В 1965 году Илья поступил в Московское государственное училище циркового и эстрадного искусства на отделение клоунады, речевых и музыкально-эксцентрических жанров, которое окончил в 1969 году. О своем поступлении в училище Илья позже рассказывал: «Я очень плохо учился и понимал, что у меня нет никаких перспектив ни в плане точных наук, ни в плане гуманитарных. Поэтому и решил стать артистом, так как артисту не обязательно быть грамотным — мне так казалось. И оказалось, я был прав, выбрав из бесчисленного множества профессий ту единственную, которая принесла мне удовлетворение. В 1965 году я поступил в эстрадно-цирковое училище в Москве. Перед вступительными экзаменами ко мне подошел носатый юноша очень самоуверенного вида: «Поступать хочешь? Не поступишь! Конкурс — сто человек на место!» — «Ну а ты уверен, что поступишь?» — «Конечно», — надменно отрезал он. Это был Гена Хазанов. Тем не менее мы поступили оба. А с Геной мы подружились. Я с ним — потому что он был единственным москвичом и его мама замечательно готовила, а он таскал меня по модным тусовкам и демонстрировал как Миклухо-Маклай привезенного дикаря. Я действительно тогда говорил так, что нарочно не придумаешь: «Отдайте мне вашу банку с вареньем, я ее еще не до конца докушал». Позже Москва меня пообтесала».

О том, каким образом состоялось поступление, Илья позже рассказал в книге: «И вот я стою один на один с приемной комиссией. Со стороны это выглядело так. На подиум, подхалимски сутулясь, вышел журавлеобразный юноша с большой задницей, узкими плечами и маленькой змеиной головкой. Ноги заканчивались лакированными стоптанными шкарами и коричневыми штанами, сильно стремящимися к штиблетам, но так и не сумевшими до них дотянуться. Все оставшееся между коричневыми штанами и черными башмаками пространство было заполнено отвратительно желтыми носками. А заканчивался этот со вкусом подобранный ансамбль красной бабочкой на длинной шее. Она развевалась, как флаг над фашистским Рейхстагом, предрекая комиссии скорую капитуляцию.

— Как вас зовут? — спросили меня.

— Илюфа.

В комиссии недоуменно переглянулись.

— Как-как?

— Илюфа,— скромно ответил я, про себя поражаясь их тупости.

Следует пояснить, что поскольку первые восемнадцать лет я провел в Кишиневе, то разговаривал я на какой-то адской смеси молдавского, русского и одесского. К этому «эсперанто» прибавлялось полное неумение произносить шипящие и свистящие. Вместо «С», «3», «Ч», «Ш», «Щ», «Ц» я разработал индивидуальную согласную, которая по своим звуковым данным напоминала нечто среднее между писком чайного свистка и шипением гадюки. Что-то вроде «кхчш». Все это фонетическое изобилие подкреплялось скороговоркой, что делало мою речь совершенно невразумительной. Меня понимали только близкие друзья. По каким-то интонационным оттенкам, мимике и телодвижениям они улавливали генеральное направление того, что я хотел сказать, а уж дальше полагались на свою интуицию. Очевидно, увидев, а тем более услышав меня, экзаменаторы предположили, что я являюсь посланцем неведомой им доселе страны. Однако, посовещавшись, пришли к единому мнению, что я таким странным образом заигрываю с ними.

— Значит, Илюфа? — приняли они мою игру.

— Илюфа! — подтвердил я, ничего не подозревая.

— И откуда фе вы приефафи, Илюфа? — раззадоривали они меня.

— Иф Кифинефа,— отвечал я.

— Ну, фто фе, Илюфа иф Кифинефа, пофитайте нам фто-нибудь.

Они явно входили во вкус. «Ну, засранцы, держитесь!» — подумал я, а вслух сказал:

— Фергей Мифалков. Бафня «Жаяч во фмелю».

В переводе на русский это означало: «Сергей Михалков. Басня «Заяц во хмелю».

Ф жен именин,

А можеч быч, рокжчения,

Был жаяч приглакхчфен

К ехчву на угохчфеня.

И жаяч наф как сел,

Так, ш мешта не кхчщкодя,

Наштолько окошел,

Фто, отваливхкчишкхч от фтола,

Ш трудом шкажал…

Что именно сказал заяц, с трудом отвалившись от стола, комиссия так и не узнала. Я внезапно начал изображать пьяного зайца, бессвязно бормоча, заикаясь и усиленно подчеркивая опьянение несчастного животного всеми доступными мне средствами. И когда к скороговорке, шипению, посвистыванию и хрюканью прибавилось еще и заячье заикание, комиссия не выдержала и дружно ушла под стол. Так сказать, всем составом.

Я ничего этого не замечал, я упивался собой.

— Хватит! — донеслось до меня откуда-то снизу.— Прекратите! Прекратите немедленно!

Это кричал из-под стола серый от конвульсий все тот же Юрий Павлович Белов.

— Прекратите это истязание! Мы принимаем вас! Только замолчите!»

В те же годы Илья начал работать артистом разговорного жанра в Москонцерте. После окончания училища, в течение 1970 года он проработал в оркестре Саульского ВИА-66. Об этом времени Илья также рассказывал в интервью: «После училища я три месяца отработал в Москонцерте — выступал по сельским клубам в ста километрах от столицы, а потом Аркадий Арканов сосватал меня в оркестр Юрия Саульского — им нужен был конферансье. До этого Арканов видел, как я выступаю с двумя им написанными сценками, и посчитал, что я отлично справлюсь. Но одно дело выступать с монологами, написанными кем-то другим, и совсем другое — что-то говорить от себя! Я этого никогда не умел и до сих пор не умею. Поэтому первое же выступление в качестве конферансье завершилось громким провалом. Причем в самом прямом смысле: на сцене стояло 8 микрофонов, приготовленных для оркестра. И я умудрился их все повалить. Можно было бы разыграть, что так и задумано, — но по моей растерянной морде было видно, что для меня это такой же сюрприз, как и для зрителей. В итоге я пролепетал: «Извините, вот тут у меня чего-то упало. Я сейчас…» — и принялся подбирать микрофоны, ставить их на место. Это продолжалось все семь минут моего запланированного выступления. После концерта Юрий Саульский очень тихо мне сказал: «Чтобы я вас больше не видел».

Когда педагог Ильи по училищу Александр Ширвиндт сделал на телевидении новую программу «Телеинтервью», Илья принимал в ней участие вместе с Андреем Мироновым, Татьяной Пельтцер и другими актерами театра Сатиры. Участие в передаче могло дать отличный старт карьере молодого актера. Илья рассказывал: «Это был 1970-й год, и программ было не 98, а всего 2 – первая и четвертая. И любое появление на телевидении, если оно было достаточно ярким, сразу становилось колоссальным плацдармом для движения вперед. То есть, тебя в течение одного вечера узнавала вся страна. Это не то что сейчас… И вот я как-то сразу почувствовал себя популярным, как-то так хорошо мне стало. Потом неожиданно получил повестку в военкомат. И как бы сказка закончилась».

После демобилизации из армии возвращение Ильи в профессию было непростым. В это время жизненным ориентиром для него был Геннадий Хазанов. Илья в интервью рассказывал: «Поскольку это было эстрадно-цирковое училище, а не театральное, то, значит, вот первые два года мы занимались вместе. А потом начиналось то, что называется специализация. Кто-то должен был быть музыкальным эксцентриком, кто-то уходить в пантомиму, кто-то в разговорный жанр, кто-то пел. И вот кого куда тянуло, те педагогов и выбирали. У Гены был Марк Розовский, который написал ему потрясающий по тем временам номер, из-за которого у него колоссальные начались неприятности. Когда он выходил, у него в руках было три предмета. Яблоко, мячик и картошка. И он их бросал… И говорил, что вот это мои партнеры по работе: вот это Яблочкин, это Мячиков, это Картошкин. Вдруг я смотрю, у меня Яблочкин все время выше моей головы прыгает. Ну, я его и так, и сяк, а он все равно прыгает. Я его к себе вызываю и говорю – Яблочкин, давай посмотрим твою анкетку. «Зовут Шафран, отчество Штрифелевич, родственники за границей – тетка Банан» Сейчас это совершенно не впечатляет, а по тем временам безумно остро. Ну он говорит, ничего, я тебя во время работы там съем. Остается Картошкин. Картошкин, говорит, смотрю, он все время куда-то влево и влево… Короче, это был очень острый, очень хорошо придуманный номер. Его взял к себе Утесов в оркестр. И где-то вот месяца три они с ним ездили, не было города, где бы ни вышла разгромная статья, которая касалась исключительно его. Потом его вообще на полгода отстранили от работы. Я в это время ушел в армию. Пока я служил в армии, Гена за эти два года стал Хазановым. Но начинал он очень тяжело. У меня была одна задача – я хотел, так сказать, чтоб мы с ним опять встали на одну ступень. И это было для меня колоссальным стимулом. Потому что если б не было Хазанова, я не знаю, бился бы я так за себя в искусстве».

Женой Ильи стала Ирина Викторовна Клявер (до замужества Олейникова), бывшая певица, кандидат химических наук. До этого у Олейникова было два «фиктивных» брака, чтобы прописаться в Москве. В браке у Ильи и Ирины родился сын Денис, ставший впоследствии одним из солистов группы «Чай вдвоем». Супругом Илья был очень надежным. Отношения с женой у него были замечательные. Супруги не только жили душа в душу, но и позволяли себе регулярно шутить друг над другом. Олейников рассказывал: «Один раз она меня разыграла, когда я только приехал в Ленинград и у меня был такой период, когда я был никому не нужен и никем не востребован. Звонит и говорит не своим, смешным таким голосом: «Это Октябрьский зал, придите, пожалуйста, на концерт». Я прямо подпрыгнул от радости, думал, сейчас выйду, врежу, покажу всем. А потом она объясняет: это я тебя разыграла. Обиделся. Но не сильно. Мы познакомились на одном спектакле, где я выступал. Городишко был запоминающийся, там сильно пахло дерьмом. Увидел ее – сидит в первых рядах, держит книжку, строгая такая. Перехватил у выхода. Понес какую-то чушь от волнения. Нащупал в кармане последнюю трешку, развязно предложил выпить шампанского. Она ответила, взмахнув ресницами: «Я, пожалуй, выпью коньяка, чтобы снять напряжение». Живем больше 30 лет, и весь дом на ней. Не представляю, если бы она куда-нибудь уехала, я остался бы со всеми этими накладными, квитанциями, никогда в жизни не разгреб бы».

Илья Олейников с сыном Денисом.

До женитьбы на Ирине Илья был женат, но это был фиктивный брак ради московской прописки — иначе он не смог бы работать в столице. Об этом факте своей биографии Илья с большим юмором позже рассказывал в книге: «Нравственность — категория высокая. Я примеряю одежку нравственности на мое бренное тело, и мне нравится, как она на мне сидит. Но случаются иногда в жизни казусы, которые окунают твою высоконравственную натуру в такие помои, что отмываешься по окончании погружения в них ой как долго. Столь длительное вступление в данной главе я, как вы уже, наверное, догадались, затеял неспроста. Со мной, выражаясь высоким стилем, случилась та же фигня. А заключалась эта самая фигня в следующем.

Когда до окончания училища оставалось всего полгода, стало ясно — без Москвы я уже не смогу. Стало ясно, что я хочу Москву, как женщину. Что я ее вожделею. Что я готов задушить ее в своих объятиях. Но как? Для того чтобы ее задушить и сделать безвозвратно своей, нужна московская прописка. Слово-то какое гнусное — про-ПИСКА. Твердое, как каменюка.

Вариантов получения этой желанной (будь она трижды проклята) прописки было немного. Собственно говоря, всего два. Вариант первый — совершить какой-нибудь героический поступок, например, полететь в космос или задержать американского шпиона. Его я отмел сразу как неприлично доступный.

Оставался вариант второй. Он же последний — женитьба! Вот это задача так задача! Вот это я понимаю! Найти в течение 160 дней женщину, влюбиться в нее (это реально), влюбить ее в себя (это нереально), жениться на ней (совсем нереально), засадить в паспорт эту самую прописку (абсолютно нереально) и поселиться на жилплощади законной супруги, что окончательно, решительно и безоговорочно нереально. Но мы не привыкли отступать. И чем недоступнее цель, тем она желаннее…

К делу надо было отнестись прагматично, а для того чтобы прагматичность не шла вразрез с моральными принципами, надо было для воплощения идеи в жизнь найти такую же прагматичную леди. И я нашел. Звали ее Эллочка, и похожа она была на мышку. И несмотря на крохотный росток, так могла за жопу укусить, что мало бы не показалось никому. Деловая была девушка. Цепкая и деловая. Она мне сразу заявила:

— Тебе нужна прописка, а мне — свобода и двухкомнатная квартира. На квартиру не рассчитывай. Только на прописку. Понял?

— Понял-понял! — пробормотал я, озадаченный напором и силой этого серого антипода кошки.

— Но для родителей — никакого фиктива. Для родителей мы натуралы. Муж и жена. Если почуют подвох — извини-подвинься. Ни тебе прописки, ни мне квартиры… Поехали знакомиться.

И, схватив меня в охапку, сначала выкинула за дверь, потом на улицу, затем вкинула в такси, соответственно по приезде — выкинула из него и наконец уже окончательно вкинула меня в двери отчего дома.

Родители очаровательные, милые люди. Скромные труженики науки. Даже как-то неудобно было их обманывать, но… Такая уж, видно, моя планида. Уж слишком высока была ставка. На кону стояла ее величество московская прописка. И мы начали изображать всякими доступными средствами влюбленную парочку. Омерзительно сюсюкающую влюбленную парочку. Вскоре мы добились такого автоматизма, какого не встретишь и в синхронном плавании.

— Элюсик, любовь моя, если не трудно, передай мне, пожалуйста, соль и винегретик.

И чмок в щечку.

— Илюсик, роднулька, а может быть, оливье?

И тоже — чмок!

— Нет, Элюсенька, винегретик.

И опять — чмок в щечку.

— А мне, милый, водочки!

И снова чмок в щечку, чмок в щечку, чмок в щечку. Тьфу! Вспоминать противно. Вообще, все складывалось настолько хорошо, что в душу начали вползать мрачные предчувствия. Предчувствия меня не обманули.

Беда, товарищи, пришла, как в плохом романе.

Неожиданно и гомосексуально. То есть сзади. Удар пришел со стороны моего родового гнезда, сиречь — циркового училища. Дело в том, что у Эллы был брат. У брата был друг. У друга была девушка. А у девушки была мама, которая у нас преподавала (это ж надо, как мне повезло) сценическую речь. И когда Элла сообщила брату о грядущей свадьбе с будущим артистом Клявером, то есть со мной, брат рассказал об этом другу, тот исповедался перед девушкой, девушка — своей маме — педагогу по сценической речи, а та, всплеснув руками, как залопочет:

— Как за Клявера? За этого подонка отдать нашу Эллочку? Да девочка слеза как чиста. То есть чиста как слеза. К Кляверу?! Да уж лучше волку в пасть, чем к этому развратнику (это они все про меня. И чем я ей не угодил? Вроде учился неплохо). Да все знают, что этому мерзавцу прописка нужна. Штамп ему нужен. В паспорт. А как получит этот штамп, и Эллочку бросит, и квартиру заберет, и всю их семью по миру пустит. Он такой!

Ну девушка друга все это выслушала с почтением и, как водится, понесла эту радостную весть непосредственно другу, друг — брату, а уж за братом не заржавело. Он, братик, все это преподнес родителям в таком свете, что они заперли Эллочку намертво и поменяли в квартире все замки. Вот так Элла вместо вожделенной свадьбы попала под домашний арест. А я вместо прописки — то, что мне показала мама Наташи. Печально, не правда ли?

Я, как говорят в таких случаях в Кишиневе, был на грани от чайника. Два Ватерлоо в течение трех месяцев — это круто! Я так застрессовал, что вынужден был купить и выпить бутылку водки,— доза для меня непозволительно большая. Наутро я проснулся с больной головой, но здоровой душой. В запасе было еще два месяца. Я вдохнул полной грудью и пошел по следу, как обученная борзая.

И я нашел свою принцессу. На Плющихе. Красотой она, правда, не блистала. Не блистала она красотой. Уж чего не было так не было. Признаю. Страшнее нее, пожалуй, только морской окунь в период нереста. Личико рябенькое, ножульки тоню-ю-юсенькие, над кроличьим ротиком нависают усики. Ну, не красавица, в общем. Но с другой стороны — не щи же мне с ней хлебать. Или, не приведи Господь, в одной постели кувыркаться. Тут уж не до грибов, как говорится. Да, не красавица! Но зато, что крайне отрадно,— сирота. Родителей нет. Помешать, стало быть, некому. И мы расписались. Свершилось!!! Раз в месяц я высылал ей почтовым переводом 40 р. и был счастлив, как даун. И главное, все по-честному. Я ей деньги, она — прописку. Все гламурненько, уютненько и никаких претензий. И что же?..

Опять грянула беда, и опять откуда не ждали. Звонит моя суженая и говорит таким загадочным голосом:

— Илья-а, а я беременна!

Меня как табуреткой по темечку. Первая мысль — от кого: нормальный дееспособный мужчина на такую полезет только по приговору трибунала. Но кто-то же полез?! Видимо, от отчаяния. Эта мысль не давала мне покоя.

— А от кого забеременела, если не секрет? — нервно спросил я.

— Как это — от кого? — пропела ненаглядная.— От мужа своего! Законного мужа!

Мне плохо стало.

— От какого мужа, корова? — прошептал я не по-джентльменски.— Я же тебя всего два раза видел. Когда договаривались и на свадьбе. Что я тебя, по почте, что ли, трахнул? Или, может, по телефону?

— Не знаю, не знаю,— урчала красная девица.— Только от алиментов ты теперь не уйдешь.

Что вам сказать, господа? Бросил я трубку, примчался на Плющиху к своей принцессе, прихватил ее за кадычок и прошипел натужно: «Задушу, гадина! Задушу!»

Очевидно, я так задушевно это прошипел, что нас развели уже через неделю. А тут как раз и армия подоспела. А в армии, как известно, прописка не нужна».

Так как Илья потерял московскую прописку, он после армии вернулся на родину, в Кишинев, где устроился работать в фольклорный ансамбль «Зымбет», что в переводе с молдавского означало «Улыбка». Коллектив постоянно гастролировали по городам необъятного СССР. Во время одной из таких поездок Илья и познакомился в Славянске с Ириной Олейниковой.

В ЗАГСе с супругой Ириной.

Ирина беспредельно доверяла своему супругу. О чем рассказывал Олейников: «Она меня даже к женщинам не ревнует. Мы недавно смотрели передачу про Визбора, где рассказывалось о его личной жизни. Я говорю жене: «Это ж надо, песни писал замечательные, а по отношению к женщинам был сволочью». А она мне отвечает: «Перестань говорить глупости. Такие люди — национальное достояние, они могут себе позволить все что угодно». – «Я тоже?» — «Конечно. Ты принадлежишь не только мне, ты принадлежишь всем». Так что индульгенция мне выдана». Но Илья этой «индульгенцией» не пользовался.

Илья Олейников с супругой Ириной.

С 1974 по 1990 год Илья работал в Ленконцерте. Уже тогда проявился его незаурядный талант эстрадного артиста — в 1977 году он стал лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады. О том времени Илья позже рассказывал: «У меня начались разногласия с телевизионным начальством из-за национальности, и мне просто пришлось поменять фамилию. Вернее, взять псевдоним, по паспорту я все равно Клявер. Правда, сейчас, когда ко мне обращаются по фамилии, я не сразу понимаю, к кому это они. До такой степени я привык быть Олейниковым». Свой сценический псевдоним Илья взял, использовав фамилию жены Ирины Олейниковой.

В 1988 году Илья начал регулярно сниматься в кино. Но дебют в кино у него состоялся еще в 1968 году в фильме «Трембита». Появляясь на экране, он каждый раз вызывал улыбку зрителей. Он снялся в комедии «Тонкая штучка», где сыграл криминального авторитета Мотю. Вместе с Юрием Стояновым он снялся в фильме «Алхимик» — комедии, снятой в стиле «Городка». В фильме Владимира Бортко «Мастер и Маргарита» Илья Олейников сыграл финдиректора варьете Римского.

В середине 1980-х годов Илья впервые появился на телеэкране с юмористическим номером. Его партнером тогда был Роман Казаков. Олейников рассказывал: «У меня был партнер Рома Казаков, мы с ним 12 лет проработали. И у нас был номер — такая развернутая музыкальная пародия на «Ромео и Джульетту». Когда мы привезли этот номер на один серьезный конкурс, зал чуть не рухнул от смеха. Увы, нас отсеяли уже в первом туре. Потом к нам вышел Райкин и рассказал, что наш номер ему очень понравился. Но члены жюри Штепсель и Тарапунька заявили, что эти два человека (то есть мы) — опасные личности с развязанными языками и мозгами. Сегодня, дескать, они замахнулись на Шекспира, а завтра замахнутся на политику партии и советского правительства. А против такой формулировки устоять, как вы понимаете, совершенно было невозможно».

После смерти Казакова Олейникову пришлось искать нового партнера. Как он сам признавался, партнеров менял как перчатки, пока не встретил Юрия Стоянова. Стоянов и Олейников познакомились в Ленинграде на творческом вечере в Доме журналиста. Олейников служил в Ленконцерте, Стоянов был актером БДТ. В тот вечер Юрий исполнял пародию на актера Владислава Стржельчика. «Юра настолько точно передал интонацию Стржельчика, – вспоминал Олейников. – Я даже подумал, что это его сын. Помню, пришел домой и сказал жене: «А я сегодня видел сына Стржельчика!» «Я тогда и подумать не мог, что эта встреча может к чему-то привести, и уж тем более – к такому успеху!» – говорил Стоянов.

Скоро они встретились снова – на съемочной площадке картины «Анекдоты». Главный герой фильма попал в сумасшедший дом, пациенты которого мнили себя историческими персонажами. Стоянову досталась роль Александра Второго, Олейникову – Максима Горького. Роли были ничтожно маленькие: у каждого – по одному слову. Зато в этот день оба принесли на съемочную площадку по бутылке спиртного – в честь дня рождения. Актеры мгновенно прониклись друг к другу симпатией и были крайне удивлены тем фактом, что родились в один день, но с разницей в 10 лет. Олейников даже не сразу поверил Стоянову и требовал показать паспорт – в этом было что-то судьбоносное.

Начиная с 1991 года, совместно с Юрием Стояновым они начали выступать в телепрограмме «Адамово яблоко» на питерском телевидении. Сам Илья Олейников признавался, что те программы были еще очень сырые и слабые: «Нам казалось, что мы делаем классную передачу. И только теперь видим, как это было плохо».

Программа «Городок», после которой о дуэте Олейников-Стоянов сразу заговорили все, появилась в 1993 году. Сын Олейникова Денис Клявер рассказывал: «Юра Стоянов со своей семьей пришел к нам в гости, и мы вместе с моими родителями в нашей маленькой чудесной ленинградской квартирке встречали Новый 1992 год. У папиного друга была видеокамера – настоящая диковинка в то время. На камеру сняли веселую историю. Утром папа пересмотрел эту кассету, позвонил Юре и сказал: «Давай попробуем сделать что-то вместе». Вот так в нашей квартире родился «Городок».

Эта юмористическая программа, выходившая на Ленинградском телевидении с 17 апреля 1993 года, была настолько удачной и смешной, что уже в июле 1993 года «переехала» на канал РТР. Изначально с апреля 1993 года она выпускалась студией «Новоком», а с марта 1995 — студией «Позитив ТВ». Олейникову к тому времени было 45 лет, и его путь к успеху был непростым. Но усилия стоили того. В 1996 году «Городок», очень скоро завоевавший симпатии зрителей, был отмечен телевизионной премией «Тэффи».

Их дуэт со Стояновым сложился сразу и очень удачно. Один участник телевизионного дуэта был круглый и мягкий, другой – длинный и горизонтальный. Один был бодрячком, другой – пессимистом, один был активным, другой — интуитивным. Юмор у Олейникова и Стоянова был мягкий, грустноватый, за шутками всегда виделась какая-то извиняющаяся интонация, их героями в сюжетах были недотепы-алкаши, техники, работяги, немолодые тетки и другие понятные простым зрителям персонажи.

Стояновские герои были поинтеллигентнее, олейниковские – попроще. Но все они были незадачливые, жуликоватые и неунывающие. Невезучие, но обаятельные. В этой типажности заключалась причина успеха «Городка» – Олейникову и Стоянову удалось уловить секрет непотопляемости нации, ее пессимистического оптимизма. «Быть бок о бок вместе столько лет и не поругаться – это что-то из области фантастики, – рассказывал Денис Клявер. – Общение с самого начала было настолько тесным, что две наших семьи слились в одну. Раньше мне казалось, что папа и Юра очень разные. Но со временем стало понятно: они очень гармонично дополняют друг друга. Если мой папа – человек компромиссный, уступчивый, то Юра обладает лидерскими качествами, напористостью. Он взял бразды правления в свои руки. Он – замечательный режиссер и прекрасный организатор, не говоря уже о том, что фантастический актер».

Юрий Стоянов на фоне Олейникова казался более востребованным и популярным актером. «Из-за этого его немногословия, скупости внешней у меня получается иногда быть чуть ярче, – говорил Стоянов. – Когда в паре есть такой один «Жан Габен», то рядом должен быть тот, каким я стараюсь быть в кадре – более подвижным, дерганым, нервным… Качество Ильи уникальное совершенно – быть комедийным актером, используя очень скупые средства. Это огромное искусство, Илья очень большой партнер. Ему бы в «Двадцати днях без войны» сняться у Германа. Но «Двадцать дней без войны» уже сняты… Вот если бы сегодня был востребован подобный уровень пронзительности… Но нет такого режиссера. Может, таким режиссером для Ильи буду я». И добавлял при этом: «Мы уже не сможем оторваться друг от друга. Даже если предположить, что не станет «Городка», наша пара все равно не распадется».

В свою очередь Илья Олейников рассказывал о Стоянове: «У нас нет лидера – мы два человека, запряженных в общее дело. Но я всегда прислушиваюсь к советам Юры как режиссера. Конечно, не бывает совсем без конфликтов. Мы – два страшно нервных, вспыльчивых, эмоциональных человека, и, естественно, случаются всякие срывы. Но если бы не было Юры, не было бы нашей пары, не было бы в итоге «Городка», и вообще непонятно, куда бы пошла моя жизнь. Мы с ним как единое целое. Юра – просто часть меня. А я – его. Вот Юра говорит, что относится ко мне как к отцу. А я к нему отношусь как к матери!».

Стоянов и Олейников много времени проводили вместе на съемочной площадке, но вне ее старались проводить время раздельно. Им хватало общения во время работы. Съемки шли в разных местах. Тогда и обнаруживалось, что актеры не только на экране, но и в жизни имели совершенно разные характеры. Олейников рассказывал: «Во всяком случае, на парашюте за катером я бы не полетел. Правда, на водный мотоцикл Стоянов меня все-таки усадил. Он гоняет на нем как ненормальный, а я равнодушен ко всему, что едет само по себе. Я даже машину не вожу. Так вот, он уговаривал меня дня два. А когда я сел, Стоянов был потрясен. Я почесал километров 70 со всякими виражами. А в Турции нас посадили в резиновые лодки, и мы сплавлялись по горной речке километров 20. На маршруте перевернулись все лодки, кроме нашей. Причем инструктор сам сел в эту лодку только второй раз. Я чувствовал себя победителем, как в американском фильме: «Я сделал это!». Но такие припадки героизма случаются у меня редко».

Для самого Ильи «Городок» не был обременением — Олейников стремился к постоянной востребованности. Актеры «Городка» получали приглашения на корпоративы и концерты. График гастролей был очень напряженным и требовал много усилий. На вопрос, не надоел ли «Городок», Олейников ответил как-то, что как к жене после 16 лет брака, невозможно испытывать такой же градус желания, так и тут: «когда столько лет смешишь людей, воплощая при этом множество разных персонажей, сильно устаешь от юмора».

Олейников реализовывал свои разнообразные таланты не только в актерском ремесле. В 1997 году вышла его книга «До встречи в Городке», написанная в соавторстве с Юрием Стояновым. В 1999 году в издательстве «Вагриус» вышла в свет мемуарная книга Ильи Олейникова «Жизнь как ПесТня», в которой он продемонстрировал читателям свой незаурядный литературный талант. «Захотелось, чтобы читатели получше узнали меня, а заодно посмеялись, — так объяснил Илья Олейников свой литературный замысел. — Я еще года четыре назад начал записывать разные истории из своей жизни. Набралось их много, и все веселые. Это я проверил на жене Ирине. Я читал ей каждую главу. И даже она смеялась, хотя жена у меня человек с очень своеобразным чувством юмора. Осенью 2006 года я собрал и довел до ума все главы».

Вот отрывок из этой книги: «Когда один мой знакомый, человек с большим уголовным прошлым, узнал, что я лечу на гастроли в Афганистан, он по секрету сообщил, что туда «надо везти две весчи, всего две! Водки и виски для наших, шампанское и слесарные инструменты для ихних». Конец цитаты. С водкой и шампанским проблем не было. Эту продукцию я достал сразу. Как ни странно, не было проблем и с виски. Его ни с того ни с сего забросили в близлежащий универсам. Это можно было квалифицировать исключительно как чудо, так как виски ни до того, ни после в нашем универсаме больше не появлялось. Никогда.

Что касается слесарных инструментов, то с ними тоже проблем не было. Я купил их двадцать наборов. На всякий случай. Запас карман не тянет. Собрав все это богатство воедино, я понял, что экипирован по высшему классу, и испытал от этого факта большое моральное и физическое удовлетворение. Правда, в аэропорту мое удовлетворение несколько снизило потенцию и дало трещину. Встретившись с родным коллективом, я был крайне удивлен, увидев, что не было ни одного индивида, не взявшего с собой в дорогу ставший мне столь родным и дорогим джентльменский комплект. А именно: водку, шампанское, виски и, конечно, слесарные наборы…

…Поселили нас всех в одной большой комнате в Доме офицеров… На следующее утро неизвестно откуда появился жуликоватого вида прапорщик и предложил скупить весь товар оптом. Расплачивался он чеками. Такими же чеками платили зарплату военным, и они, приезжая домой, отоваривали эти чеки в специальных магазинах, куда простому советскому человеку вход был категорически запрещен. Но… Но… Парадокс заключался в том, что если эти чеки обменять на местную валюту, которая называлась афгани, то в кабульских лавках на эти деньги можно было купить товара, во-первых, гораздо больше, а во-вторых, значительно более качественного. Стало ясно: чеки надо менять! Но где? Но как?

Через несколько дней мы улетели в Шинданд. После концерта — традиционный банкет. За столом рядом со мной оказался огромный мужик с казацкими опущенными усами. «А это, — горделиво, но в то же время с опаской сказал командир полка, — наш Ваня, Ванечка. Ванечка лично задушил сорок душманов. Во-о-от. Причем, что характерно, задушил исключительно руками». Эта важная подробность нас приятно порадовала…

…Я смотрел на него и думал: «Вот он, могучий русский характер! Вот он, былинный герой, могущий одной рукой разметать сотню врагов, а другой — вторую сотню. Нам бы тысчонки три таких Вань, и проблема обороноспособности страны была бы решена раз и навсегда!» От патриотических мыслей меня отвлек капитан, которого до этого не было среди нас.

— Я слышал, вы чеки хотите обменять? — тихо спросил он.

— Хочу, — сказал я.

— Мы только что с воинской операции. Кое-что изъяли у врагов. Так что афгани у меня есть.

— Много?

— Гм… — ухмыльнулся он. — На вас хватит.

— Мы завтра улетаем. В восемь утра. Может, сейчас ченчнемся?

— Не, — сказал он, — я же не здесь живу. В Михайловке.

— Где, где? — удивился я.

— В Михайловке, а где же еще?

— А что, в Афганистане уже Михайловка появилась?

— Дык, обживаемся потихонечку, — буднично сказал капитан.

— Тогда, значит, я должен к вам приехать?

— Да тут езды-то всего ничего. Сначала по этой дороге, — и он показал куда-то вдаль, — потом свернешь направо, увидишь три модуля — это Михайловка и есть. Средний модуль мой. Комната 12.

— Ладно, — решился я. — В шесть утра я у вас.

Я нашел шофера командира полка, отвел его в сторону и спросил:

— В Михайловку отвезешь? Туда и обратно. Двести афгани заплачу.

— Не вопрос, — кивнул он.

— В пять тридцать завтра. Не позже, иначе на самолет опоздаю.

— Ну я же сказал, не вопрос, — промолвил он зевая.

Я собрал все чеки, заработанные моей братвой в праведной битве с жуликоватым прапорщиком, сложил их в дипломат и уснул. А наутро ровно в пять тридцать, как и было условлено, я уже стоял у гостиницы. Прошло пять минут. Шофера не было. Прошло еще десять. Шофера не было. К шести часам стало ясно, что если я не уеду сию минуту, то вся кредитная история накроется медным тазом. На мое счастье, впереди запылила машина. Машина была такая старая и грязная, что ее марку невозможно было определить. За рулем сидел афганец…

…Я голоснул. Он тормознул.

— В Михайловку, — сладко пропел я. — Заплачу.

Вы не поверите. Мы поехали.

И вот уже тот самый поворот, а за поворотом столбик, одиноко стоящий у дороги, а на столбике написано: «Михайловка».

Я вышел и направился к модулю. Шел, как и было указано, к среднему. Захожу. Узкий темный коридор. Ага! Вот она, комната номер 12. Я стучу. Никто не открывает. Опять стучу. Опять никто не открывает. Нервы на пределе. Толкаю дверь ногой. В нос ударил жуткий запах блевотины, мочи и пота. Передо мной предстала комната метров трех с половиной. В комнате кровать. На кровати — мертвецки пьяный знакомый капитан, а с ним две бабы в таком же состоянии. Я начинаю его тормошить. Наконец он открывает глаза.

— Афгани давай, — взволнованно зашипел я.

— Какие афгани? Что за афгани? Ты как сюда попал? — с бодуна не понял он.

— Ты что, забыл?

Нервы уже были не то что на пределе, мне казалось, что еще секунда, и они взорвутся к чертовой матери.

— Ну мы же вчера договаривались, капитан!

Он начал медленно приходить в себя. Помотав головой, выпил воды из грязного графина и, кряхтя, залез под кровать, откуда выгреб огромный фибровый чемодан. Чемодан был забит афганями. Такого количества денег я не видел никогда. Наконец с расчетами было покончено, и добрая четверть чемодана перекочевала ко мне. Деньги я сложил в пакет и, не попрощавшись, выбежал из модуля.

Машина стояла. Я сел, залез в пакет рукой, не глядя, вынул оттуда пачку денег, сунул их афганцу и сказал: «Обратно. Только быстро, умоляю!»

Афганец рванул. Вернулся я за пятнадцать минут до отлета. …

…В самолете я раздал всем сестрам по серьгам, то есть каждому свою долю. Раздав, закрыл глаза и подумал: «Какой же ты дебил! В стране, в которой идет война, садишься в незнакомую машину с аборигеном. Да он мог увезти тебя куда угодно, и далее, как в песне, «и нихто не узнает, иде могилка твоя». Но ангел-хранитель спас меня и на этот раз, а я получил почетную кличку — герой Афганистана».

Илья Олейников на презентации своей книги.

Своим любимым местом Олейников считал деревню Порошкино в 20 километрах от Санкт-Петербурга. В интервью он рассказывал: «Я там живу. Потрясающее место, заменяющее мне любой туризм. Я открываю окна, и мне никуда не хочется уезжать. Окна выходят на озеро, а за озером виден Питер. Я люблю смотреть на Питер издали. Это красиво. Город там, а ты здесь. Но и в деревне среди коз я не могу долго жить, и мне надо опять в город. Это такая иллюзия, будто я сельский житель. Поэтому живу в деревне, а работаю в городе… У нас здесь большой участок — полгектара, и одному физически не справиться. Так что раз в неделю приходят два человека, которые стригут газон. Деревья и цветы. Березы, дубы, елки разные… Наши «владения» уже напоминают маленький ботанический сад на пересеченной местности. Тут, конечно, и дизайнер руку приложил. Вся эта красота создана искусственно, и каждый камень — привозной. Одна часть территории плоская, а вторая огромным склоном с террасами спускается вниз к озеру. Это такой симпатичный декоративный водоемчик, разделенный на три части, и там растения всякие плавают, а вот рыбок я туда не пускаю — потому что померзнут зимой. Зато есть цапли. Но они, правда, деревянные. Еще на участке у нас огромная стена из известняка. Мы на ее фоне два или три сюжета «Городка» сняли как-то… Малина есть, яблоки, сливы. Яблоки горькие, сливы маленькие… А малины мало, так что я ее редко ем».

В Порошкино.

Олейников сочинял музыку и исполнял песни. О своем увлечении музыкой Олейников рассказывал: «Есть такое место – там, где стоит мой рояль. Лучше места для меня в доме просто нет, я провожу там очень много времени: играю, отдыхаю, сочиняю… Вообще, с годами мое увлечение музыкой, композицией все усиливается. Я никогда не бросал этих занятий, но в последнее время они стали занимать почти все свободное время. Тем более, что современная техника позволяет не корпеть теперь над нотными тетрадями. С помощью компьютера я могу сразу записать то, что придет мне в голову. Так что ждите хитов».

Олейников написал музыку к фильму «Испанский вояж Степаныча», в котором снимался. Песни, написанные Олейниковым, были в репертуаре Эдиты Пьехи, Надежды Бабкиной и его сына Дениса Клявера. Олейников рассказывал: «У меня есть один альбом, который называется «Мой шансон». Но там совершенно другая музыка, там она такая действительно ближе к шансону. Сейчас я выпускаю другой, еще один альбом. Если говорить о музыке, я дважды был лауреатом «Песни года», просто об этом никто не знает, поскольку для меня это никогда не было главным. Ну, просто было хобби такое».

Еще Олейников играл в антрепризных спектаклях. Он рассказывал: «У меня три пьесы. Две в Москве – «Идеальное убийство» и «Тысяча вторая ночь», новый спектакль, на днях выпускаем. И в Питере еще один спектакль. Невероятно смешная комедия. Народ буквально вылезает из зала, рыдая от смеха».

Илья Олейников в спектакле «Идеальное убийство» с Ольгой Аросевой и Натальей Селезневой.

Спектакль «Идеальное убийство» в театре Сатиры поставил Андрей Житинкин. Партнершами Олейникова стали актрисы Ольга Аросева и Наталья Селезнева. Илья Олейников рассказывал: «Когда мне позвонил Александр Анатольевич Ширвиндт и предложил попробовать себя в спектакле вместе с ней (АросевоЙ), я, естественно, сразу согласился. Во-первых, мне было безумно интересно что-то сыграть с ней непосредственно. И потом, все-таки я живу в Питере, а попробовать себя на московской сцене тоже достаточно так необычно. Поэтому я как бы отбросил все свои дела, поскольку деньги не самое главное в этой жизни, и уже практически дней 30, как я уже здесь в Москве нахожусь. Я как бы полностью погружен в этот процесс и практически больше ничем не занимаюсь. Причем, к сожалению, репетируем мы всего по три часа в день, а там совершенно колоссальное количество текста, где-то страниц 50 или 60. Поэтому я после репетиции приходил к себе в номер и занимался тем, что где-то часов с шести вечера до двенадцати я въезжал в этот текст. Я вообще не могу работать, если я не знаю текст досконально. Когда я его знаю, я тогда не думаю, а просто проживаю на сцене. Я просто, что называется, живу себе и живу. Поэтому мне очень важно все это дело освоить. И когда где-то дней через 17 я понял, что я уже его знаю, я почувствовал такое первое облегчение. Второе, я надеюсь, будет на премьере».

В спектакле «Идеальное убийство» с Ольгой Аросевой.

Олейников сочинил, поставил и продюсировал в 2006 году мюзикл «Пророк». Кастинг исполнителей и постановка спектакля проходили в Белоруссии. Там Олейников встретился с митрополитом. Сценарий мюзикла, написанный Николаем Дускиным, митрополиту понравился. Илья Олейников рассказывал о работе над мюзиклом: «Действие происходит на свалке, символизирующей «дно» жизни, где на кучах мусора живут опустившиеся люди. Мы замахнулись на притчу о настоящем и будущем человечества. А главным героем стал слепой старик (его играет Дускин), он предчувствует скорую кончину и отправляется на поиски пророка, чтобы исповедаться и узнать, что ждет его в загробной жизни. Не подозревая, куда забрел, он останавливается на свалке. Вожак бомжей, которого я играю, – циник в дьявольском обличье. Он зло шутит над незрячим, притворяясь тем самым пророком… Это история о нравственном перерождении человека, о его пути к Богу… Получив благословение, мы ощутили подлинную радость творчества, ведь в глубине души каждый из нас обращается к Творцу. К постановке был привлечен известный любимец Бродвея поляк Януш Юзефович – режиссер таких шоу, как «Иствикские ведьмы» и «Метро». Он украсил «Пророка» компьютерной графикой: три огромных экрана создают «глубину пространства», в одном из эпизодов создается иллюзия, что вся сцена горит в огне. Всего в шоу 12 тонн декораций и 50 актеров – танцовщиков и певцов. На постановку затрачено примерно два с половиной миллиона долларов. Эту сумму я частично занял, частично выручил, продав квартиру».

Близкие и родные Олейникова считали, что работа над этим мюзиклом стала причиной возникших у Ильи в дальнейшем проблем со здоровьем . Олейников очень переживал, что постановка оказалась не столь востребована. Первые спектакли прошли в Минске. Публика встречала их овациями и вставала в финале. Петербургская премьера состоялась 27 марта в ДК имени Ленсовета. Но настоящей мечтой Олейникова был показ шоу на Бродвее. Однако ей не суждено было сбыться.

Илья Олейников в мюзикле «Пророк».

Олейников рассказывал: «Наверное, моей ошибкой было то, что я сразу как-то сориентировал себя на Дворец спорта и сказал Янушу об этом. Януш снял спектакль, несмотря, что это была большущая сцена Дворца спорта и там декорации, 12 декораций, три экрана, один центральный, два боковых. Графику делали, вообще, поляки, которые делали графику…. там все было очень серьезно. Поэтому мы его играли, этот спектакль в Ленинграде, играли мы его два раза в месяц. И те, кто приходил на спектакль, уходили совершенно потрясенные. Мы когда репетировали, приходила Лариса Удовиченко, Катя Стриженова, не помню, приходило очень много народу, там была какая-то такая очень хорошая такая, ну, такой синтез, так сказать, музыки, слова и зрелища. Очень эмоционально срабатывало. Ну вот. Поскольку мы не смогли его раскрутить так, чтобы он выходил так, ну, хотя бы у нас… То вот мы его сыграли в течение года раз 30, наверное, и буквально две недели назад мы сыграли последний спектакль и я сказал – все. Потому что больше не могу тратить все, что зарабатываю».

Когда мюзикл прекратил свое существование, Олейников это сильно переживал. В 2008 году он надеялся сняться в драме «Тарас Бульба» режиссера Бортко. Олейников рассказывал: «Он мне позвонил и сказал: я пишу роль для тебя. И вот, когда он уже написал сценарий, там оставалось месяца три до начала съемок, вдруг он мне позвонил и говорит: Илья, ты знаешь, продюсер хочет, чтобы ты сделал кинопробу. Там очень серьезная роль. Он очень боится, чтобы не было таких параллелей с «Городком». Он пригласил меня и еще человека три прошли эту кинопробу. Где-то через две недели он позвонил и говорит: Илья, знаешь, у тебя проба хорошая, но они все равно боятся. Поэтому ты не будешь играть… Он ее отдал, в Питере есть такой актер Сергей Дрейден. Он играет там кабатчика-еврея, янкеля, который Тарасу Бульбе помог к Андрию попасть в Польше. Роль была не очень большая, но она была достаточно емкая и очень интересная. Я фильма не видел. Мне кажется, что у меня бы получилось».

Летом 2010 года артисту стало плохо накануне свадьбы сына Дениса, и он не смог на ней присутствовать. В дальнейшем, по словам друзей актера, Илье Львовичу, который проболел все лето 2010 года и лежал в клинике на обследовании, осенью стало гораздо лучше. Но в конце октября Олейников был госпитализирован со съёмочной площадки с диагнозом «воспаление лёгких». Спустя некоторое время он впал в кому и был подключён к аппарату искусственной вентиляции лёгких. До этого актер прошел курс химиотерапии.

Как выяснилось, болезнь отступила временно. Позднее выяснилось, что у него были две серьезные проблемы со здоровьем. Первая — онкологическое заболевание горла, от которого Олейников осип, что было слышно в кадре в последних выпусках «Городка». Вторая — у него нашли атеросклероз сосудов. Обе эти болезни усугубили проблемы с сердцем, с которым у артиста также были проблемы.

Врач Валерий Савельев, близкий друг Ильи Олейникова, рассказал, что медики скрывали от артиста смертельный диагноз, и пояснил, почему они это делали. По словам Валерия Савельева, негативные известия покойный принимал близко к сердцу. «Конечно, он не знал на сто процентов своего диагноза, с чем было связано его заболевание… Это, может, и к лучшему. Потому что постоянно предполагал какие-то другие болячки — такое было у него свойство характера, — рассказывал Савельев. — От него и от его супруги Ирины скрывалось, что все так серьезно. Вообще, те, кто имеет медицинское образование, и видели его анализы, понимали. Времени у него уже не было — это я вам говорю как врач. Заканчивается это все однозначно. Лично я молил, чтобы Бог дал ему как можно больше жизни. В сентябре у меня был с ним откровенный разговор. И он в сердцах меня спросил: «Ну что со мной такое?» Я ему начал объяснять, что после такой жесткой терапии, как у него была, надо отходить. «Устал я от этого ужасно, мучиться больше не могу», — говорил он. А я ему в шутку говорю: «Лучше всего умереть во сне. Ты засни и не просыпайся, и не узнаешь, что умер». Илья отреагировал с юмором, что было редко за последнее время. Рассмешить его было невозможно — ничего его не трогало. И в итоге так и вышло — он умер, не приходя в сознание». Врач также рассказал, что Олейников курил практически до последних дней жизни по несколько сигарет в день. Артист также работал, несмотря на тяжелое состояние. «Я ему говорил, что ему надо восстанавливаться, отдыхать. А он говорил да, и все равно бегал на работу», — отмечал Валерий Савельев.

Илья Олейников скончался 11 ноября 2012 года в больнице в медсанчасти № 122 в Санкт-Петербурге. Последние дни его жизни рядом находились жена Ирина и сын Денис.

Причиной смерти врачи назвали острую сердечную недостаточность, осложненную воспалением легких. «Причиной смерти стало курение. Именно из-за него так быстро стала развиваться пневмония с такими осложнениями. Инфекция и проблемы с сердцем ускорили смерть пациента», — сообщили медики.

Прощание с актёром прошло 14 ноября 2012 года в театре Эстрады в Санкт-Петербурге. Илья Олейников был похоронен на Казанском кладбище в городе Пушкин.

В 2012 году об Илье Олейникове был снят документальный фильм «Трагедия грустного клоуна».

Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.eternaltown.com.ua
Материалы сайта www.kinozal.tv
Материалы сайта www.peoples.ru
Текст книги Ильи Олейникова «Жизнь как песТня, или Все через Жё»
Текст интервью с Ильей Олейниковым, автор Павел Давыдов
Текст интервью «Мечтаю показать «Пророка» на Бродвее», автор И.Златов
Текст интервью «Моя учительница теперь играет мою любовницу», автор А.Плешакова
Текст интервью «И думать не хочу, чтобы жить в городе!», автор А.Балуева
Текст интервью «С головой у меня не в порядке…», автор М.Суранова
Текст интервью «Жена влюбилась в Стоянова, и мы развелись», автор А.Майская

Фильмография:

1968 Трембита
1988 Приморский бульвар
1990 Анекдоты
1991 Влюбленный манекен
1996 Карнавальная ночь — 2
1999 Тонкая штучка
2000 Алхимики
2000 Мифы. Подвиги Геракла — короткометражный
2003 С ног на голову
2003 Колхоз Интертеймент
2004 Игра on-line
2005 Тайский вояж Степаныча
2005 Мастер и Маргарита
2005 12 стульев (Украина)
2006 Трое сверху — сериал
2006 Испанский вояж Степаныча
2006 Жизнь и смерть Леньки Пантелеева
2007 Трое сверху — 2 — сериал
2007 Перстень наследника династии
2007 Королевство кривых зеркал
2007 Закон зайца
2008 Гитлер капут!
2009 Демон и Ада
2010 Старики
2010 Искатели приключений
2010 Идеальное убийство -фильм-спектакль
2010 А мама лучше!
2011 Ласточкино гнездо(Украина)
2011-12 Молодожёны -сериал
2012 Мексиканский вояж Степаныча

10 июля 1947 года – 11 ноября 2012 года

Похожие статьи и материалы:

Олейников Илья (Документальные фильмы)

chtoby-pomnili.net/page.php?id=3343