«Писал Сталину – просто пообщаться»

Был ли Пастернак антисемитом, почему остался в СССР, зачем писал Сталину, а тот ему звонил – мы узнали у ведущего специалиста по его творчеству филолога Анны Сергеевой-Клятис.

Широко известны негативные высказывания Пастернака о евреях. А перед началом работы над «Доктором Живаго» он якобы произнес: «Я свожу в романе счёты с еврейством». Как нам это понять и принять с учётом еврейства самого Пастернака?
– Представление о Пастернаке как об антисемите, безусловно, ложное. Оно основано на превратном понимании того, что он говорил и писал. Начать надо с его родителей, которые были евреями и по рождению, и по вероисповеданию. Я недавно читала лекцию, посвящённую национальной и религиозной идентичности его отца – Леонида Осиповича Пастернака. С одной стороны, она абсолютно еврейская: тот отказался креститься, хотя это упростило бы ему жизнь, и чувствовал себя иудеем в течение всей жизни.

Но при этом Леонид Осипович вырос в тенденциях ассимиляции – в силу своей профессии живописца. И семья очень рано выбыла за пределы традиционного еврейского круга, переехав из Одессы в Москву. И хотя Леонид Осипович считал себя верующим человеком, но он не был верующим иудеем в строгом смысле этих слов. Христианские наслоения в его представлениях о мире и Б-ге были очень значительны. Так, на Пасху в доме красили яйца и пекли куличи, а на Рождество – наряжали елку. Да и люди, среди которых вращался Леонид Осипович, были христианами – к примеру, Лев Толстой и его семья. И поскольку эти новые ценности не отвергались, то происходило врастание детей в эту почву.

Вопрос, который часто задают в Израиле: зачем Пастернак крестился? Но этот выбор был совершён за него. Пастернака самостийно крестила няня – об этом потом рассказывал сам Борис Леонидович. Никто из семьи не знал о его крещении. Но, очевидно, это произвело на него впечатление: позже он принял христианство как свою религию. Он был верующим, но насколько воцерковленным – сложно сказать. Однако мемуаристы отмечают, что он дословно знал церковную службу. А перед смертью просил жену, чтобы его отпевали. И вот эта двойственность всегда была в нём. И с этих позиций надо воспринимать Пастернака. Он еврей, но ассимилированный. Еврей по рождению, но христианин по вероисповеданию.

А как воспринимать его призывы к ассимиляции евреев?
– Надо понимать, что он смотрел на существование евреев как религиозной общности глазами христианина, а не иудея. Он опирался, в частности, на цитату из апостола Павла – «нет ни Эллина, ни Иудея». Её смысл в том, что после прихода Иисуса уже совершенно не важно, к какой национальности ты относишься, так как наступило, условно говоря, всемирное братство. И поэтому Пастернак считал, что если определенные национальные общности – включая еврейскую, наиболее близкую ему – замыкаются в себе и не хотят выходить за рамки своего мировосприятия, то они показывают узость своего мышления. Отсюда его желание исключить себя из этой общности. Не потому, что он её презирает – нет! Он просто по-другому смотрит на мир.

Тут важен ракурс зрения: изнутри еврейской общины или снаружи – это два разных мира. В мультикультурном мире Пастернака не имеет значения, атеист ли Чехов, православный ли Достоевский – они говорят на одном языке, исповедуют одни и те же культурные, этические и нравственные ценности. А для евреев как общества важны иные ценности: пронесенная через века и заслуживающая уважения собственная идентичность, ощущение себя единым народом. Это имеет огромное значение с учётом того, что делали с евреями на протяжении веков преследований, гонений и уничтожения. А кто это делал? Отсюда и отторжение христианства, и активное развитие сионистского движения в ответ на страшные притеснения, которые не кончались.

Любопытно, а семья самого Пастернака сталкивалась с антисемитизмом?
– Власть тогда была антисемитской: она поддерживала и поощряла черносотенные организации, которых было полно. Евгений Борисович Пастернак – сын писателя – рассказывал мне, что его отец не раз вспоминал о погроме, который пережил Леонид Осипович в Одессе. И для Бориса Пастернака это была незаживающая рана.

К слову, Пастернаку ставят в вину: как он мог ничего не написать о Холокосте? Но есть воспоминания: когда в семье касались этой темы, Пастернак начинал плакать. Он не мог даже говорить об этом – слишком большое горе и страдание.

Был эпизод и с самим Пастернаком в молодости, когда он только входил в литературу. В ранние годы он писал очень сложно – и по языку, и по структуре текста. В литературно-художественном кружке, где он вращался, один из товарищей заявил, что эта «непонятность» связана с плохим знанием русского языка – что Пастернак пишет на «аптекарском диалекте». Это было, очевидно, антисемитское обвинение. И Пастернак это прекрасно понял – он вызвал оппонента на дуэль. Поединок в итоге не состоялся, но важен сам факт – то, как Пастернак это воспринял.

Что самое неочевидное в жизни и творчестве Пастернака? Что вас, как исследователя, удивило?
– Семья моя была диссидентской, и я помню, как всё детство мама стучала по печатной машинке, перепечатывая запрещённые произведения. Я много читала самиздата, но «Доктор Живаго» прошёл мимо меня. Когда я, собственно, узнала Пастернака, то была уже взрослым человеком. И роман меня потряс! Это произведение художественно формулировало всё то, что существовало в моём представлении о мире. При этом язык его прозы и поэзии абсолютно исключительный: звучание слов, соотношение между звучанием и значением. Пастернак был музыкантом с тонким слухом, вкусом и чутьем. И его художественный язык поражал.

Ну и, конечно, его трудолюбие. Пастернак умел не распыляться. Понимал, что призван для чего-то великого. Когда он начинал писать, то не отвлекался. Его нацеленность подобна летящей из лука стреле. И она должна достигнуть своей цели – так он жил. Вот, скажем, планировали они с Цветаевой поехать к Рильке, но он не позволил себе этого, поскольку отвлекло бы от работы. Он думал: доделаю дело и тогда награжу себя поездкой. Но не успел – Рильке умер.

И у Пастернака была какая-то невероятная сила личности, потому что очень многих эпоха скручивала: люди замыкались, сходили с дистанции, спивались, кончали с собой – если их, конечно, не расстреливали. А он – нет. И в итоге он полностью реализовал себя – выполнил своё предназначение.

Зачем, по-вашему, Пастернак писал Сталину, просил о разговоре?
– В своей книге о Пастернаке, вышедшей в серии ЖЗЛ, я посвятила целую главу его отношению к Сталину. Оно неоднозначно. С одной стороны, Пастернак понимал личную ответственность вождя за всё происходящее. С другой стороны, у него была некая очарованность его «гениальностью». Его привлекало всё, что выходит за рамки среднестатистического уровня, а в Сталине начала 30-х годов он видел что-то крупное, значительное. Этим вызваны письма, которые Пастернак писал вождю, некоторые – чтобы просто пообщаться с ним.

Известен эпизод, когда Сталин позвонил ему относительно Мандельштама. И вдруг, уже в конце разговора, Пастернак ему говорит: «Мне хотелось бы с вами поговорить». «О чём?» – спросил Сталин. «О жизни, о смерти», – сказал Пастернак (Сталин в ответ на это повесил трубку. – Прим. ред.). Как будто нет никого другого, с кем он мог поговорить о жизни и смерти! (А с кем, как не со Сталиным, говорить о смерти? Кто в тот момент в этом больше понимал? – Прим. ред.) Почему? Потому что у него было это ощущение значительности личности. Но позже отношение Пастернака к Сталину изменилось – оно стало очевидно негативным.

Однако надо отметить, что у Пастернака был и момент очарованности размахом преобразований, которые повлекла революция. В его книге «Второе рождение», вышедшей в 1932 году, хотя она и посвящена любовной коллизии в его жизни, есть и социальный подтекст: настоящее тяжело, трагично, но чётко выражена и надежда человека на будущее. Однако надежда не оправдалась, и появляются другие тексты.

Во время войны в обществе было ощущение, что старое в прошлом – возникла иллюзия единения власти с народом. Увы, она была разрушена уже в 1946-м, когда начался новый виток репрессий. В тот момент Пастернак и уходит из общественного поля, отвергает прежние знакомства и замыкается на даче в Переделкине. Пишет «Доктора Живаго» и считает это своей главной целью. При этом понимая, что в Советском Союзе такое произведение вряд ли опубликуют.

Он понимал, что ему самому чудом удалось избежать репрессий?
– Пастернак был включён в качестве обвиняемого в одно из сфабрикованных дел, связанное с Мейерхольдом. Его должны были арестовать, но почему-то он «выпал» из дела. Искать объяснение тому, почему он выжил, бесполезно. Потому что сам механизм репрессий был алогичен и случаен.

Я часто слышу, что страшная судьба была у Цветаевой и Мандельштама, а у Пастернака-то все хорошо! Дача, личный шофер, квартира в писательском доме, хорошие деньги, признание советской властью. Значит, что-то не так с ним? Наверное, делал что-то нехорошее?

Конечно, Пастернак понимал, в какое время живёт. Тяжело ударил по нему 1930 год – самоубийством Маяковского, которое он правильно воспринял. Не только как трагедию личной жизни Маяковского, но и как трагедию Маяковского-поэта, решившегося в какой-то момент сотрудничать с властью. И с 1932-го вплоть до войны Пастернак занимался только переводами. Этот период в его творчестве так и называют: «уход в переводы». Уход, потому что невозможно писать в такой ситуации.

Почему, несмотря на всё это, Пастернак предпочёл остаться в Союзе?
– В начале 1920-х годов он провел у родителей в Берлине полгода и, конечно, присматривался. Уезжали ведь многие, но были и те, кто вернулись в Советский Союз – например, Андрей Белый и Алексей Толстой. Пастернак примерял на себя эмиграцию – и она не пришлась ему впору. Об этом замечательно написал Виктор Шкловский, который тоже вернулся: «Никуда не едет русский Берлин. Мы не беженцы, мы выбеженцы». В Берлине не было будущего у их литературы: в эмиграции она становилась маргинальной, существовала в своём узком кружке. А основной литературный поток, движение происходили там – в Советской России, невзирая на весь творившийся ужас. Пастернак это чувствовал и решил вернуться.

Каким Пастернак был в быту?
– Он не был небожителем. Он был укоренен в быту. И привержен простой, земной и домашней жизни. Его первая жена была художницей, и за хозяйство в основном отвечал он. Когда приходили гости, то он ставил самовар. Если они уезжали куда-то, то именно он собирал чемоданы. Обожал собирать грибы! Евгений Борисович – его сын – вспоминает, как они ездили за грибами, и это был целый ритуал. Выезжали рано, в машине нельзя было разговаривать – все молчали. Когда возвращались, грибы обрабатывали – и это тоже был ритуал.

Любил принимать гостей, праздновать семейные торжества в Переделкине. Известна фотография, где счастливый Пастернак держит рюмку, а за обеденным столом – его вторая жена Зинаида Николаевна, Чуковский, Нина Табидзе. Они отмечают присуждение ему Нобелевской премии – это ещё до того момента, когда началась травля. Кстати, выпить он любил. Коньяку. А ещё – блистать в общении с молодыми красивыми женщинами.