«На прошлое нужно оглядываться, но не следует прошлым жить», — говорит мне писатель Давид Маркиш, когда я прошу рассказать о событиях, происходивших более 70 лет назад.

Август для него – непростой месяц. Месяц воспоминаний. Он идет на кладбище, где похоронены мама и брат, и рядом с их могилами кладет камень в память об отце, Переце Маркише. Место его захоронения неизвестно. Классик идишской литературы был расстрелян вместе с другими руководителями Еврейского антифашистского комитета 12 августа 1952 года по личному приказу Сталина. А его родные, как члены семьи врага народа, отправлены в ссылку. О судьбе отца, о жизни в степном кишлаке, о годах отказа и о книгах мы и поговорили с писателем.

— Я думаю, что несвобода ссылки и пейзаж казахской степи подарили мне ощущение свободы, — рассказывает Давид. — В нашем кишлаке жило около десяти тысяч человек, в основном, ссыльные. Чечены, абхазы, корейцы, немцы и совсем мало евреев. А казахов вообще было не больше сотни.

Когда многотысячный табун необузданных скакунов гнали с одного пастбища на другое, он, четырнадцатилетний мальчик, видел свободу. Когда степной ветер перекатывал круглые колючки перекати-поля, он видел свободу. Свобода скрывалась вдали от кишлака, в бесконечной степи, которую невозможно было объять глазом, в обжигающем степном зное, в колючем степном песке. Но она была недоступна, ведь отходить от поселения дальше, чем на пять километров, было строго запрещено.

— Однажды я ушел, но меня поймали и отвезли в комендатуру. Я впервые увидел в государственном документе слово «каторга». Мне казалось, что это относится к царскому режиму, к приключенческой литературе. А оказалось, это правда. Но уже тогда я понял, что жить в этой стране не хочу и не буду.

До двадцатых годов прошлого века, то есть до установления советской власти, подавляющее большинство евреев проживало за чертой оседлости, на современной территории Украины, Белоруссии, Молдавии и Польши. Это был «идишленд», как называет эти земли Маркиш. Здесь рождены самые известные и значительные авторы, писавшие на идиш, среди них Шолом-Алейхем, Менделе Мойхер-Сфорим, Хаим Бялик и молодой, но очень заметный Перец Маркиш, основатель еврейского конструктивизма. По словам его сына, Маркиш сделал «переливание крови» идишской поэзии.

Давид Маркиш

Перец Маркиш воевал на Первой мировой войне, получил тяжелое ранение. После лечения вернулся домой, вступил в отряд еврейской самообороны и познакомился с будущим Любавическим ребе. А в начале двадцатых, вместе с другими литераторами, уехал в эмиграцию. Первым пунктом его путешествия стала Польша, но там он не поладил с местными властями. Незадолго до отъезда Маркиш опубликовал страшную поэму «Куча», посвященную еврейскому погрому на Украине. Заканчивается поэма такими строками:

«Прочь! Пахнет от меня! Откуда этот смрад?
Отцы и братья здесь, и дочери и внуки –
весь городок! Царапают их руки,
шевелятся… Скорее прочь! Назад!

Вся Куча доверху – мешок с гнилым тряпьём!
Хватило места всем, все уместились в нём,
все, чей оборван вопль на полуслове!..

А монастырь сидит, как хорь, напившись крови,
и свод небесный млеет, сыт и тёмен…»
(перевод Ханоха Дашевского)

До сих пор еврейская поэзия была бытописательской, «буколической», как ее называет Давид. Но Перец Маркиш написал не просто поэму о погроме, а призыв к мести и восстанию. В Польше ему припомнили эти строки и обвинили в «богохульстве» и «оскорблении религиозных чувств».

В итоге поэту пришлось бежать из Польши, и он переехал в Париж. Денег не было. Ни одно издательство не было готово взяться за издание книг на идиш. Тогда он решил самостоятельно издавать авангардный журнал «Халястра», что в переводе означало «банда». В «банду» входил, помимо Маркиша, его ближайший друг Марк Шагал, который писал прозу и рисовал иллюстрации к своим рассказам. В свет вышло всего два выпуска, в Варшаве и Париже, после чего журнал прекратил существование. Маркиш пытался найти себе заработок, и однажды подвернулось очень необычное предложение.

— Он был невероятно красив, — вспоминает Давид. – Но у него не было денег даже чтобы купить приличный костюм. И одна девушка, довольно известная в художественных кругах, дала деньги, чтобы он смог взять напрокат фрак. И в этом фраке он пошел на «всенародный конкурс мужской красоты», который проходил в те дни в Париже. Это был первый день просмотра, и как только он появился, члены жюри сказали: «Завтра не надо ничего объявлять. Это и есть лауреат».

Вот так, за красоту, еврейскому поэту заплатили большие деньги, которых хватило, чтобы добраться до Лондона, а затем, через Египет, и до Палестины. Здесь Маркиш написал несколько стихотворений, сказав в одном из них «Галилея – это я». Одно из произведений было посвящено Иерусалиму. Там есть такие строки:

«Твоя земля, святой Ерушолаим,
Годится, чтоб святить лишь тех, кто распинаем –
Налоги, бурдюки, рабы, загоны, грязь…
Но из пещер спускаются к предгорьям
Босые пастухи и бодрствуют, склонясь,
В мольбе о буре перед Мертвым морем…»

(1922, Иерусалим, перевод В. Слуцкого)

Зная иврит, он мог бы остаться в ишуве, но предпочел вернуться в родную языковую среду, к «мама-лошн». В будущем Израиле в то время шла «война языков». Идиш безжалостно преследовался, был фактически под запретом, книги на этом языке буквально уничтожались.

— И в итоге в двадцать шестом году он вернулся в Советский Союз. Не из-за большой любви к большевикам или к теории Карла Маркса, которую он, естественно, не читал. А по одной причине: единственная страна в мире, которая финансировала культуру на языке идиш, была Советская Россия. Они давали реальные деньги на издательства, газеты, театры, школы и факультеты в высших учебных заведениях. Государство вкладывало огромные деньги в культуру, потому что видело в ней часть пропаганды.

Как и многие представители творческой интеллигенции того времени, Маркиш верил, что Советский Союз – это то место, которое сможет стать источником справедливости. Он понимал, что идиш, как культурное явление, может развиваться только в СССР. Он вернулся на Украину, где родился и вырос, но через несколько лет перебрался в Москву, вступил в Союз писателей, а позже – в ЕАК, Еврейский антифашистский комитет, во главе которого стоял Соломон Михоэлс.

Перец Маркиш (слева), Давид Бергельсон, Изи Харик и Соломон Михоэлс, Москва, 1935 год

— ЕАК придумал не Сталин, — рассказывает Давид. – А другие люди, которых, конечно, быстро уничтожили. Идея была в том, чтобы с помощью еврейской интеллигенции в Советском Союзе получить доступ и влияние на могущественные еврейские круги на Западе и в США, к «еврейской закулисе». И поначалу это было очень выгодно. Но по окончании войны комитет приобрел слишком сильное влияние, он стал промежуточным звеном между советскими и западными евреями. По сути Михоэлс стал «главным евреем» страны. Его так и воспринимали и внутри СССР, и за границей. Сталин, конечно, не мог с этим смириться и приказал его убить. После чего Комитет был разогнан.

Помимо этого, Сталин готовил почву для нового витка террора, направленного в первую очередь против евреев. В это же время началось печально знаменитое «дело врачей», велось «ленинградское дело». Вслед за разгоном ЕАК, в соответствии со сталинскими традициями, последовала новая кара. Членов комитета арестовали.

— Решение уничтожить президиум ЕАК принадлежало Сталину, чтобы тем самым пресечь все возможные проявления еврейского национализма, признания в будущем Израиля, а заодно задавить зачатки алии. Для назначения высшей меры наказания не было никаких доказательств. Тогда была придумана версия о том, что члены комитета пытались «отторгнуть Крым и передать его американцам». Поэтому позже этот процесс получил название «крымское дело».

Давид рассказывает, что отец знал о приближающемся аресте. Возле дверей их дома всегда дежурили двое агентов МГБ, их еще называли «топтунами». Однажды ночью пришли люди в форме и сообщили, что министр госбезопасности Абакумов вызывает Маркиша к себе немедленно и что через пару часов он вернется домой. А через пару часов принесли ордер на арест.

— Обыск у нас в доме шел около полутора суток. Они, конечно, ничего не нашли, но квартиру разнести успели. Архив отца сложили в соседней комнате, которую тут же опечатали. А мы до февраля пятьдесят третьего года прожили в этой квартире, после чего нас арестовали и выслали.

Вместе с Маркишем были арестованы еще шестнадцать членов Еврейского антифашистского комитета, среди них писатели, артисты, переводчики, ученые и врачи.

Эстер Маркиш, вдова Переца Маркиша, пишет в книге «Столь долгое возвращение»:

«Не успела Лина Штерн пересечь порог кабинета министра Абакумова, как тот заорал:

— Нам все известно! Признайтесь во всем! Вы – сионистка, вы хотели отторгнуть Крым от России и создать там еврейское государство!

— Я впервые это слышу, — сказала Лина Штерн с сильным еврейским акцентом.

— Ах ты старая б..! — выкрикнул Абакумов.

— Так разговаривает министр с академиком, — горько покачав головой, сказала Лина Штерн».

Перец Маркиш дважды побывал в карцере. Это был каменный мешок, совершенно пустой, площадью два квадратных метра. Камера была оборудована трубопроводной установкой, через которую подавали холодный воздух. Установка включалась, холод все время усиливался и в итоге арестованный оказывался замурованным в холодильной камере без окон, в которой даже не было возможности присесть на стул. После этих нечеловеческих пыток Маркиш подписал признание в националистической и шпионской деятельности, а по сути самооговор. Позже, на суде, он от него отказался, но это уже не могло изменить ситуацию. Тринадцать человек были расстреляны.

Никаких сведений о судьбе Маркиша у его родных не было. Но каждый месяц они исправно приносили в тюрьму деньги, которые обещали передать арестованному. Его к тому времени уже не было в живых. Только однажды родственникам одного из заключенных приказали принести в тюрьму костюм. Это была радостная новость, хотя и несколько загадочная. Позже выяснилось, что в этом костюме арестованный отправился на встречу с американским певцом Полем Робсоном, который прибыл с концертами в Советский Союз. Певец поинтересовался, где те знаменитые евреи, которых он встречал в Нью-Йорке. И в качестве доказательства их благополучия арестанта одели в лучший костюм, заретушировали следы от побоев на лице и предъявили зарубежному гостю.

— Мы узнали о том, что их расстреляли, только когда вернулись из ссылки, — рассказывает Давид. – Но в ссылке тоже происходило много интересного. Там я заработал свои первые деньги, играя на тарелках в похоронном оркестре. В день хоронили несколько человек, поэтому работа всегда была. Денег мне почти не платили, зато кормили на поминках.

«Верхом кулинарных достижений моей мамы в нашем ссылочном кишлаке Кармакчи было приготовление «фальшивого жаркого», — вспоминает Давид Маркиш в своей книге «В отказе». — «Картошечка, по необъясним причинам, пленительно пахла мясом, хотя его, как говорится, «и близко не лежало».

— Ушел в ссылку я бараном, а вернулся волком, — говорит Давид. – Наверное, ссылка сформировала меня, как личность. Я предпринимал первые попытки сбежать из страны. Это были детские, немного наивные попытки, и слава Богу, что меня в итоге за это не посадили. Хотя могли бы. Я был и остаюсь человеком действия, я считал, что нужно что-то делать, чтобы уехать, а не просто «поднимать еврейское самосознание». В итоге, уже в начале семидесятых, я оказался в отказе. Но мне повезло, я провел в отказе детский срок, всего два года. Хотя были люди, которые просидели в отказе десять, пятнадцать, а то и семнадцать лет! Кстати, однажды мне позвонил Меир Кахане и сказал, что постарается что-то сделать, чтобы помочь мне. Во время отказа я написал свою первый роман «Присказка».

Давид Маркиш в молодости

Наконец, в 1972 году, Давид Маркиш приземлился в аэропорту имени Бен-Гуриона, и его встречал лично Менахем Бегин, председатель партии «Херут».

— Я еще в Москве подал заявление на вступление в партию, ничего не зная о политическом устройстве Израиля. Для меня было важно, что это – партия еврейского народа. А как она называется, меня интересовало намного меньше. Но в «Херут» я вступил совершенно сознательно, потому что для меня Жаботинский – один из величайших евреев в истории.

Вскоре началась Война судного дня. «Слава Богу, я еще успел повоевать», — говорит Маркиш с гордостью. Он вообще с удовольствием вспоминает, как общался с Голдой Меир и дружил с Менахемом Бегиным, как познакомился с Ариэлем Шароном и даже застал в живых Бен-Гуриона.

В Израиле семидесятых Маркиша воспринимали как сына классика еврейской литературы, а не как самостоятельного и сложившегося автора. Его это, кстати, совершенно не беспокоит. За свою жизнь Давид Маркиш опубликовал десятки книг. «Около шестидесяти или семидесяти, точно не помню», — говорит он. Его романы переведены на множество языков, в первую очередь, конечно, на иврит. Сегодня Маркиш по-прежнему продолжает работать и регулярно выпускать книги.

— Я приехал в Израиль уже вполне состоявшимся писателем. И я быстро понял, что журналист может перейти с русского на иврит, а писатель не может. Я пишу по-русски и никогда об этом не жалел. Жалеть – это вообще бессмысленное занятие. Мои книги переводят на иврит другие люди. В Израиле нет другого русскоязычного писателя с таким количеством переводов. Мои книги выходят в переводах по всему миру: в Америке, Европе и Азии. Но, конечно, русский язык для Израиля – это иностранный язык. И поэтому, помните, как там у Шварца: «Тень, знай свое место!». Я знаю свое место. Если бы я писал на иврите, я бы наверняка занимал первые строчки среди имен израильских писателей. Но обсуждать это бессмысленно, и я нахожусь там, где и должен находиться.

Читатели Маркиша – это русскоязычные люди по всему миру, но, прежде всего, в России. Роман «Пес» вышел тиражом в триста тысяч экземпляров, а книга о временах Нестора Махно «Полюшко-поле» – в сто тысяч.

Его герои живут в разных странах и даже в разных исторических периодах. Это и евреи при дворе Петра Великого, и советские отказники семидесятых, и персонажи из современного Израиля. Он работает в своем небольшое кабинете, где в углу стоит старая печатная машинка, две длинные полки прогибаются под тяжестью книг, а на стене висит фотография отца – на его красивом и благородном лице отпечаток возраста и взгляд человека, многое в жизни пережившего. Маркиш садится за рабочий стол, наливает себе чай из изящного фарфорового чайника, рядом пристраивается на подушке огромный верный пес Боб, и вместе они начинают сочинять истории.

— К моим восьмидесяти пяти годам я давно уже сложился как профессиональный литератор и, по всей видимости, освоил литературное ремесло вполне неплохо. Поэтому я на своем веку написал множество произведений, в том числе брался и за частные заказы. Никаких сбережений у меня никогда не было, я человек буквы, а не цифры. Но я не жалуюсь, как вы уже знаете. Я живу в своей любимой стране, своей Отчизне, а это намного ценнее, чем просто родина. Я занимаюсь своим любимым делом и вполне здоров. Я думаю, я состоялся на своем месте.