«Переступи черту». Продолжение

01/04/2021  12:50:53

Все права защищены  

Продолжаем публиковать новую повесть Михаила Кербеля «Переступи черту».

В данный момент автор проживает в Канаде. Но события в повести разворачиваются во многих республиках бывшего Советского Союза до и после крушения СССР.
Михаил — практикующий адвокат по уголовным и гражданским делам, не понаслышке знающий то, о чем он пишет.
Судьба адвоката — это судьба человека, избравшего целью своей жизни — помогать людям, попавшим в тяжелую жизненную ситуацию.
И, как мы увидим, герой Михаила Кербеля не изменяет этой цели до последней страницы, которой заканчивается эта повесть.

(Редакция сайта «Ришоним»)

 

Начало

(Продолжение)

Неожиданная встреча

       Через некоторе время Марк решил съездить в Херсонскую областную прокуратуру, чтобы отвезти ордер на защиту Марии.

В Херсоне Марк очутился впервые. Такой же зелёный и жаркий южно-украинский город,   чуть побольше Николаева.  Зайдя в прокуратуру, заглянул в кабинет, на двери которого висела  табличка: «Начальник следственного отдела Верноруб», и, увидев намного старше себя мужчину за печатной машинкой, спросил:

— Добрый день! Я адвокат из Николаева. Скажите, пожалуйста, кто ведет дело по цыганам?

Следователь поднял голову:

—   Владимир Мудко.

— ЧТО-О??? –  Чуть не подпрыгнул Марк, — а вы не знаете, он, случайно, не Харьковский юридический закончил?

—   Случайно,  Харьковский, — улыбнулся следователь.

—  А где его кабинет?- Спрашивает, а у самого  каждая клеточка выбивает туш,  а сердце пляшет от радости.

—  По коридору налево.

—  Благодарю! – кивнул Марк, и направился дальше по коридору.

Вот и кабинет с табличкой: «Следователь по особо важным делам МУДКО  В.Г.»

Марк смотрел на новенькую табличку, а видел картинки недавнего прошлого,  видел себя-студента, только после армии, и своего институтского товарища  – широкоплечего брюнета с глубоко посаженными серыми глазами Володю Мудко.

Вспоминал…

 

Они учились в соседних группах, на лекциях сидели рядом, и все четыре года учёбы Володя позиционировал Марка своим другом.  Хотя парень он был немного странный, и однокурсники его не любили. Большую часть времени Володя проводил в библиотеке, упорно изучая трактаты индийских философов, притом, что юридические науки осваивал неважно.

Но это было бы еще ничего, а вот то, что он потом пытался представлять себя человеком необыкновенным и разглагольствовать  о своих «глубоких» познаниях индийской философии в общежитии  (когда надо и не надо,) ничего кроме насмешек у ребят не вызывало. Сначала безобидных, а потом всё обиднее и обиднее. И это вошло в привычку.

Марку стало  жаль Володю, и он не раз защищал его, как бы взяв под свою опеку. Постепенно насмешки в адрес Мудко поутихли. И тот не упускал возможности выразить свою признательность, не раз называя Марка  своим «единственным и лучшим другом».

     Эта признательность увеличилась во сто крат, когда однажды он сломал ногу и не мог ходить. Марк, высунув язык, оббегал весь Харьков, пока не нашёл ему костыли. Он в течение трёх недель ежедневно носил Володе  еду в комнату, пока тот не смог двигаться самостоятельно. И, конечно, после этого словами его благодарности можно было оклеить все стены их института.

Мудко был родом их Харьковской области, и потеряв с ним связь после распределения,  Марк  был уверен, что Володя сейчас работает в своём родном краю. Вот почему, услышав, что он здесь, в Херсоне, да еще и ведет дело по цыганам, он  так обрадовался. С другом ведь работать и приятнее, и легче.

 

Тяжелый  стук каблуков с подковками, разрубивший тишину коридора, оборвал воспоминания. Марк обернулся – вот он,  Володька. Во всей своей красе. В модной оранжевой рубашке с короткими рукавами  на черных кнопках и… с распростёртыми обьятиями.

— Рубин, Марик! – воскликнул он, — как я рад тебя видеть!

Они крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спинам. Наконец, прошли в кабинет.

—  Ну, ты даёшь, Вовка! – радостно воскликнул Марк, — уже три года живём рядом, и не знаем об этом?!  Не встречаемся семьями, не пьём водку, не ездим на рыбалку? Как же так, а?  Я думал, ты в Харькове остался, но ты то, наверное, знал, что я в Николаеве. Почему же не звонил?

—  Марк, ты будто не знаешь, какая  у нас загрузка. По 15 дел в месяц. Я ребёнка своего вижу, от силы,  по пол часа. Ну и не знал я, что ты тут рядом. Тебя же в Западную Украину направляли, нет?

—  Да. Но я на последнем курсе женился, жена из Николаева, поэтому перераспределили сюда. Ну, а ты как? Говоришь, ребёнок. Сын? Дочка? Сколько лет?

—    Дочка. Два годика.

—    А у меня сыну – четыре. Живёшь в Херсоне?

—    Нет. В Белозерке. Час езды от Херсона.

— Так, и когда семьями встретимся ? Хоть на твоей, хоть на моей территории?

—    Запросто, Марик, встретимся, конечно. Вот чуть разгребусь с делами… — и вдруг без всякого перехода совсем другим, деловым тоном, — а ты по цыганскому делу приехал?

«Откуда узнал? – мелькнула мысль, — а,  наверное, следователь сказал, у которого я о нём спрашивал».

—   Точно, по цыганскому. Вот ордер на защиту Марии. Слушай, а что это тут у вас в Херсоне  творится? Женщина, мать-героиня, спасая сына, разгоняет шпану детским велосипедом, и за это вы её закрываюте и «вешаете» на неё третью часть  статьи 206-й?  Ну какое к чёрту особо злостное хулиганство? Как мог быть детский велосипед признан «предметом, специально приспособленным для нанесения телесных повреждений»? До семи лет лишения свободы! Что за бред, Вова? Тут вообще хулиганством   не пахнет.

—  Марк, ты многое не знаешь. Тут такая заваруха вокруг этого дела. Бунт же был! Народ обезумел от цыганского беспредела. Приказано с самого верха «топить» цыган по полной программе. К нам каждый день поступают десятки звонков от «трудящихся города» узнать, не спускаем ли мы дело на тормозах? Народ, Марк, КРОВИ хочет! Цыганской крови!

—  Я понимаю. Но ведь ты же – нормальный юрист. Ты-то, Вова, хоть сам понимаешь, что Мария не должна сидеть?

—  Я понимаю, но этого мало. Дело на контроле в прокуратуре республики. О ходе расследования я докладываю прокурору области каждый день. А ты понимаешь, каким будет суд?! Телевидение, пресса! Да они тебя живьём сожрут вместе с твоей Марией!

Телевидения и прессы Марк не опасался. Ему не раз уже приходилось в ходе судебного процесса изменять общественное мнение. Но тут случай особый.

Город пережил абсолютно неестественное для советской действительности явление – настоящий бунт горожан против цыган, фактически поддержанный властями.

« А ведь Вовка прав. После того, как западные вражеские голоса опозорили нас на весь мир, а украинская власть уже получила разнос из  Кремля, конечно же и прокуратура и суд будут под таким давлением, что шансов на победу у меня действительно:  раз два и обчёлся, — с горечью думал Марк – и даже Верховный Суд Украины мне не поможет. Он против воли Москвы не пойдёт. »

—   Послушай, Володя, но ты же нормальный парень: честный и порядочный. По крайней мере, таким я тебя знал.   Мария – пожилая больная женщина и она невиновна.    Неужели мы с тобой допустим, чтоб её закрыли да еще и на семь лет?

Мудко встал из-за стола, подошёл к двери кабинета, открыл её и выглянул в коридор. Затем плотно прикрыл дверь, придвинул свой стул поближе и полушепотом произнёс:

— Смотри. Раз защитником по этому делу приехал, ТЫ, Марик, а ты — мой старый дружбан, есть у меня один планчик. Только, — тут он перешёл на шёпот, — кое-что нужно, — и он продемонстрировал характерный жест,  потерев несколько раз большой и указательный пальцы правой руки друг о друга.

— Деньги?– изумился Марк, — Володь, я за три года работы никогда этого не делал. Ты в своём уме? Да и что ты можешь сделать в этой ситуации?

—  Во-первых, это не для меня. А во-вторых, у тебя среди следователей хоть по одному делу был такой друг как я?

— Нет.

— Был ли человек, которому ты бы доверял как мне? Да мы с тобой друг с другом за четыре года в институте не один, а сто пудов соли съели! Ты что думаешь, я бы другому адвокату предложил?  Ни в жизнь! И я, между прочим,  рискую больше тебя.

В душе, как кошки нагадили. Как будто и логично, то что он говорит. Но предлагаемая роль была настолько неприятной, что кое-как сгладив разговор, перейдя на другие темы и обменявшись телефонами и адресами, они расстались совсем не на той ноте, на которой встретились.

— А над моим предложением ты всё же подумай, — заметил Мудко на прощание, — я тебе еще позвоню.

 

Рубикон

                 Человек  предполагает, а  Судьба  располагает. И насколько легче было бы прожить,  предчувствуя,  в какую    сторону  она  повернется: лицом к тебе или  спиной.  Это  предчувствие  называют  интуицией.  И, как покажут будущие события,  постоянное обладание этой дамой  к  талантам  Марка Рубина,  к сожалению не относилось.

Вернувшись домой, он постарался забыть о разговоре в прокуратуре Херсона. До окончания предварительного следствия по этому делу было еще много времени, и он окунулся в другие дела. Но вскоре его вновь отыскала Люба.

Сначала она рассказала, как в Киеве попала на приём к Соловьёву, второму секретарю ЦК КПУ, вручила ему жалобу и попросила помочь, хотя нисколько не надеется на эту помощь. А затем напомнила то, что Марк  хотел бы забыть.

—  Марк Захарович, я была на допросе у следователя. Что же вы  сразу не сказали, что вы с ним вместе учились и что он ваш друг, — набросилась она на него, — вы же можете реально помочь моей маме. Так он мне сказал.

—  Люба, я обещал тебе, что сделаю всё возможное, и это обещание я сдержу. Но только в рамках закона. Понятно?

—   Да причем тут закон, маму спасать надо. Следователь сказал, что нужно делать. Мы готовы на это.

—    Уходи, и больше на эту тему  даже не пробуй заводить разговор.

Она ушла, и Марк решил, что вопрос исчерпан. Но плохо же он знал цыган. На следующий день Люба явилась с целым выводком своих и чужих детей, облепивших ступеньки юридической консультации, и при малейшей возможности продолжала упрашивать, не обращая внимание на его нежелание с ней общаться. И так чуть ли не каждый день.

Однажды позвонил Мудко с вопросом, когда он планирует встретиться и подумал ли Марк над его предложением.

Наступили выходные. Приятный субботний день. Жена с сыном гуляли в парке, а Марк после обеда стал собираться на рыбалку. Оделся соответственно, приготовил снасти и наживку. Выйдя в коридор, уже закрывал за собой двери на ключ.

И вдруг звонок. Прозвени он на пять секунд позже или не будь  любопытство Марка столь гипертрофированным, возможно судьба сложилась бы по-другому. Но произошло так, как произошло. Марк вернулся в квартиру и поднял трубку. Душераздирающий крик и плач стиснули душу:

—  Марк Захарович, СПАСИТЕ!!! СПАСИТЕ нас! Вы у нас единственная защита! Если в вас есть ХОТЬ ЧТО-ТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ! Вы знаете, где мы живём. Пожалуйста! Это срочно! – голос Любы захлёбывался в рыданиях, раздались короткие гудки, и это напрочь отключило его способность соображать.

Уже через минуту  Марк как был в рыбацкой одежде, так и помчался в такси по направлению к посёлку, где у родственников жили цыгане. Пару дней назад пришлось краем уха услышать, что у каких-то николаевских цыган  произошёл конфликт с херсонскими цыганами. Большая драка. Поножовщина. И первое, что в тот момент он предположил: Люба с семьей попали в эту переделку. Её крик «СПАСИТЕ!» звучал неподдельно искренне. Так кричать мог только человек в крайне опасной для жизни ситуации.

Подъехав к небольшому беленькому домику, Марк  увидел, что беременная Люба с кучей детей ждут его у калитки. Выйдя из такси, он направился к ней, но она, раскинув руки, уже бежала навстречу. Не успел он  открыть рот, как Люба бросилась к нему, крепко обхватила  за плечи и, прижавшись своим огромным животом («Боже, еще ребенка задавит!»), затараторила сквозь слёзы:

— Сегодня в Херсоне, в прокуратуре… видела мать… она при смерти… еле шевелит губами… попрощалась со мной… Марк Захарович, она не доживёт до суда! Следователь сказал, что нужно пять тысяч рублей. Но верит он только  вам.

Я вас умоляю… У вас тоже есть мать… Представьте, ваша мать — при смерти, и чтобы её спасти вам нужно всего лишь какие-то деньги передать… например, врачу через меня. А я бы не соглашалась… Ведь речь идёт о жизни и смерти. Смерти МАТЕРИ!!! – и на  зелёной рыбацкой рубахе Марка, к которой она всё это время прижималась, расплылось тёмное пятно её слёз.

Внезапные объятия Любы, её живот прижатый  к нему, слёзы, ручьем струившиеся из глаз и этот, прерываемый рыданиями из глубины души монолог, полный неподдельного горя – вдруг перевернули что-то в душе, и Марк отчётливо представил себя и свою маму.

«Конечно же,  в такой ситуации я бы выдирался из собственной кожи, чтоб только спасти её. И Люба сейчас делает то же самое, — скользнула мысль,  —  её мать – невиновна. Семь лет тюрьмы  убьют её. За что? За то, что спасла от смерти своего сына?

А кто спасёт её? Эх, будь, что будет… Бог не выдаст, Мудко не съест.»

—  Ладно, Люба. Неси деньги. – чуть слышно выдохнул Марк.

«Всё… Рубикон позади, — мелькнула мысль.

Люба жестом пригласила его пройти в дом. Марк впервые попал в цыганское жилище и был немало удивлён его удручающей неустроенностью: старенький ободранный деревянный стол, буфет с покосившимися дверцами и  такие же две лавки на кухне, на которых сидели двое мужчин и два мальчика лет десяти.

Все они , несмотря на разницу в возрасте, курили, и дым стоял такой, будто сгорела табачная фабрика. В большой комнате весь пол завален тюфяками и красными стегаными ватными одеялами. Ни одной кровати, шкафа или иной мебели.

«Вот тебе и цыгане. Сами — в золоте. Тысячами ворочают. А  быт и удобства для них вообще  не важны?» — про себя удивился Марк.

— Здесь пять тысяч, — быстро вернувшись, уточнила запыхавшаяся Люба, вручая завёрнутый в газету пакет,  — половину отдадите сразу, а другую, когда следователь поможет маме, — напутствовала она.

Марк взяв деньги, бросил взгляд на куривших мужчин, которые, неторопливо беседуя на своём языке,  делали вид, что происходящее их совсем не интересует. Он молча положил пакет в карман, невольно подумав: «Пять тысяч…  за такие деньги новую машину купить можно!» А затем отправился на улицу ловить такси и возвращаться домой.

Вечером позвонил Володе, пообещав назавтра приехать к нему домой.

Рыбалка сорвалась.   Как и вся его жизнь…

                              Хмурое утро

         Мозг взорвался от надрывающей барабанные перепонки сирены  дверного звонка. Веки спаяны клеем «Момент».  С огромным трудом разомкнул их.  Утро. На часах 6-00. Значит поспать удалось всего четыре часа.

Хмурое небо за окном то рыдало раскатами грома, то тихонько плакало струйками дождя, стекавшими по стеклу с обеих сторон – форточка на ночь оставалась открытой, и на подоконнике накопилась приличная лужа.

Валерия тоже проснулась и испуганно смотрела на дверь.

Невероятным усилием вырвав себя из тёплых объятий постели и еще окончательно не стряхнув липкую паутину сна, с полузакрытыми глазами, даже не спросив: «Кто?» («Скорей бы заткнуть проклятую сирену…» ), открыл замок.

В квартиру один за другим мимо него просочились двое в штатском и двое в милицейской форме. Первого сразу узнал. Это был Верноруб, тот самый начальник следственного отдела, у которого он спрашивал, кто ведет цыганское дело и где кабинет Мудко.

— Рубин Марк Захарович? – тон вопроса, как выстрел в голову.

—  Да, а в чём дело? – спросил он, хотя уже всё понял.

Верноруб показал постановление на обыск и сразу предложил:

—   Марк, давайте по-хорошему, чтоб мы тут вам все полы в квартире не ломали, где вторая половина денег Любы.

Марк молчал. Частыми и гулкими ударами ухало сердце.

—  Нет смысла запираться. Цыганка  нам уже всё рассказала. В деталях и подробностях. Есть и другие свидетели. Где две с половиной тысячи рублей? – нажимал Верноруб.

Марк вспомнил курящих цыган в доме Любы в момент передачи денег. Отметил, что следователю известна точная сумма – две с половиной тысячи — и понял: уходить в глухое отрицание бесполезно.

«Против моих показаний – показания Любы, её родственников, деньги, которые они все равно найдут. Да и Володю они расколят, если уже не раскололи. Он подтвердит передачу денег. Капкан захлопнулся…» — молнией пронеслось в мозгу.

И поскольку особо прятать деньги он  не собирался,  молча показал на антресоль рядом. Пакет с ними можно было просто достать рукой, что Верноруб и сделал.

—  Зовите соседей, понятых, — кивнул он милиционерам. Они исчезли и вернулись не скоро – народ еще спал. Пересчитали деньги, переписали номера купюр – все две с половиной тысячи рублей были на месте. Потом произвели беглый обыск. Обернувшись к Марку, Верноруб взглянул на настенные часы, которые показывали 9-00 и , как будто между прочим, бросил:

—  Одевайтесь, Марк Захарович. Вам придется проехать с нами.

Оделся. Рубашка и будничный костюм. Обнял жену. Вдохнул её запах. Посмотрел в глаза. В них — немой вопрос и кричащий ужас. Его под руку вывели во двор и  усадили на заднее сиденье одной из двух машин, на которых приехали Верноруб и его команда.

«Всё… Это КОНЕЦ…»  — мелькнула мысль. ЧТО привело к нему? То, что  всегда чужая боль была больнее своей? Неистребимое  желание использовать любую возможность помочь человеку, попавшему в беду? Ведь из всех юридических специальностей он потому и выбрал адвокатуру. Желание — нет, потребность, ставшая второй натурой, которую он, как воздух, впитал с самого детства, будучи каждодневным свидетелем поступков своего отца…?

И перед взором  Марка возникло лицо отца: «Папа, папа! Что я натворил?! Я знаю, как беспредельно ты меня любишь. Как переживаешь за любой пустяк, происходящий со мной. А тут… Я не могу представить, что будет с тобою, когда ты узнаешь, что я арестован. Молю только об одном: «Боже, дай тебе силы пережить это!».

Вдруг, всё вокруг исчезло. Нет ни машины, ни неприятно сопящего рядом милиционера, нет никого… Всё исчезло, кроме отца, смотрящего ему глаза в глаза …

 

Отец Марка происходил  из крестьян, но основную часть своей жизни он проработал сапожником в небольшом украинском городке Дубнах. Имел обширную клиентуру не только потому, что хорошо чинил и шил обувь, но и потому, что был он необыкновенно добрым и светлым человеком.

В то время не существовали многочисленные сейчас фонды Милосердия.  А отец – в единственном числе —  был реальным, хоть и неформальным фондом милосердия в их городе.

Звонок в дверь:

—  Простите, Захар Натанович здесь живет?

—  Здесь. Что случилось ?

—  На Школьной, старый Рабинович, Вы его не знаете?

—  Нет. Не знаю.

— Так он тяжело заболел.  А родственников нет, ухаживать некому.  Сказали люди, вы поможете.

—  Ясно. Адрес ?

Отец тут же забирает половину денег из дома, обходит соседей, беспредельно уважавших его и дающих кто сколько может, нанимает сиделку, покупает лекарства – делает все возможное и невозможное, чтобы помочь незнакомому человеку.

Через пару месяцев снова звонок в дверь:

—  Простите, Захар Натанович здесь живет ?

—  Здесь. Что случилось ?

—  На Загородной сегодня умерла одинокая старушка. Хоронить некому.

—  Адрес ?

Порядок тот же: деньги из дому, сбор по соседям, организация похорон неизвестной старушки.  И так  несколько раз в год.

Конечно, такая благотворительность, в первую очередь, была результатом потребности души. Производным трудно прожитой жизни. Отец никогда не задумывался, почему это делает. Это было как пить воду и есть хлеб.

Немаловажную роль в этом сыграла и его религиозность.  И совсем не такая уж плохая штука – эта религия, как столько десятков лет вдалбливало советское государство. Ничему плохому она не учит. Только хорошему. Учит ты-ся-че-ле-ти-ями !

И во всех этих актах милосердия отца всегда поддерживала и помогала мама  Марка —  Глафира Марковна, работавшая медсестрой. А сына она назвала в честь своего отца, дедушки Марка, который прожил 87 лет. Небольшого роста, крепко сбитый с голубыми глазами дедушка однажды рассказал интересный эпизод,  как в первую мировую войну он получил высшую солдатскую награду – Георгиевский крест, которым так гордился и он, и вся его семья.

Несколько месяцев подряд они кормили вшей в окопах. Ни вперед, ни назад. Дожди, ветра, холода, грязь, голод. Проклинали всех и вся. Настроение – убийственное. За триста метров от них —  немцы в таких же окопах.  Даже как-то привыкли к ним. И вдруг команда: завтра  в наступление, в штыковую атаку, выбить немцев с их позиций.

Когда дедушка прибежал в  землянку, то не нашел своей подушки: все уже были расхватаны. Солдаты запихивали их спереди  под шинель, чтобы прикрыть грудь и живот от пуль. Пули, вращаясь, застревали в перьях подушек. Делать нечего, отыскал кусок толстой доски и приладил ее под шинель, чтобы защитить грудь если не от пули (доску прошьет легко), то хотя бы от штыка.

Ночь без сна. Еще даже не рассвело –  команда: « В атаку !!! Вперед !!!»-

Выскочив из окопов,  побежали.  Молча.  До противника 300 метров. Смертельных метров.  Атака была столь внезапной, стремительной и в полной тишине, что немцы даже не успели открыть огонь.

Они  бежали, бежали, бежали, и этот бег казался бесконечным.

Бегущие солдаты вокруг дедушки падали, теряя сознание просто от страха. Страха простых людей, которым никогда не приходилось вонзать штыки в человеческое тело, убивать и слышать предсмертные хрипы. Людей, вдруг осознавших, что сейчас, в эту самую минуту, в этот миг, их самих могут пронзить вражеские штыки и пули, и это будет всё, конец — смерть, страшная и мучительная.

А дальше с дедушкой случилось что-то странное. Необъяснимое.

Он абсолютно потерял ощущение реальности. Его подхватила и понесла вперед неведомая сила, рождённая единственной целью — выжить и победить. Победить во что бы то ни стало! Ибо  он не помнил, в деталях что и как делал сам.  Не помнил, кто и что делал с ним Он стрелял, колол и бил прикладом в серую массу немцев, время от времени возникавших перед ним. Он  абсолютно не помнил ни своих мыслей, ни своих чувств. Скорее всего, было только одно всепоглощающее чувство – смесь ярости и страха, которое сжало, спрессовало в ноль все его мироощущение. Но, к счастью, не его волю.

Потому что когда дедушка пришел в себя, все уже закончилось, а он, хоть и был ранен, но остался жив. Они победили, заняли позиции немцев, хоть больше трети его товарищей осталось в той земле навсегда.

А в почти расколотой доске, которую  дедушка засунул под шинель и в самой шинели,  насчитали 12 крупных дыр от ударов штыками и кинжалами. Поэтому командиры, решив, что он расправился с двенадцатью врагами,  представили его  к высшей награде Российской империи – солдатскому Георгиевскому кресту, который он  благополучно и получил.

 

Следственный изолятор (тюрьма).

        — Приехали, гражданин адвокат! О чем задумались?  Теперь у вас будет достаточно времени для размышлений, — прервал воспоминания Верноруб.

Машина въехала в Херсон. За окнами замелькали сначала беленькие частные домики, а потом и многоэтажки. Марк вернулся к действительности. И тут же ощутил, как череп  стиснуло, словно стальными тисками – вот-вот треснет.

И сквозь эти тиски протекло  осознание: «БОЖЕ! ЧТО ЖЕ СО МНОЙ ПРОИЗОШЛО?!  Я — успешный и уважаемый адвокат. Семья, любимый сын, друзья, любимая работа, любимый город – все это превратилось в прах? В ничто? А  впереди? ЧТО впереди? – в воображении со всех сторон горным обвалом на него рушились мрачные стены тюрьмы, которую не раз приходилось посещать на свиданиях с подзащитными, — Я не хочу этого «впереди»! Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!!! Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!!! НЕ ХОЧУ…». Сила вмиг появившегося  желания уйти из жизни, разрастаясь, заполняла всё больше и больше, а потом вдруг взорвалась так, что он и вправду стал исчезать из этого мира. По телу заметались миллионы мурашек. Его медленно свело судорогой …   И — тьма… Тьма… Уже не ощутимые — тишина и кромешная тьма.

 

Первое ощущение, после того как  очнулся — мокро… отвратительно мокро. Вся одежда — рубашка, пиджак —  хоть выжимай. И стойкий запах пота. Его пота. Возвращению к жизни Марк был обязан врачам больницы, случайно оказавшейся на пути в тот момент, когда он потерял сознание и куда его занесли на руках. А молодой организм пожертвовал десятком  литров пота и почти всем запасом сил, имеющихся в нём до отключки. Потому что из больницы назад к машине его тоже почти несли. Еле передвигал ногами. Да, нужно признать, что к такому удару он оказался не готов.

«Люба – Люба… Как она могла?  Как там следователь сказал: «Цыганка нам уже всё рассказала. Во всех деталях и подробностях»? Сколько я её знаю?  Меньше месяца. А что я о ней знаю? Да ничего! Да, она страстно хотела спасти свою мать. Но, видно, услышав от Володи о предложении взятки, решила одним махом убрать и следователя, и меня, показав свою лояльность органам и таким образом облегчить участь своей матери? Цыгане, ведь они психологи еще те! Так разводят людей на улицах и вокзалах, что те им сами отдают всё до последнего гроша. И Люба, мастерски сыграв на самых тонких струнах души, сначала заманила меня в этот капкан, а потом и сдала. И меня и Володьку. Володя, наверное, тоже арестован, и его заставили признаться. Они на это мастера!  Иначе, откуда бы они узнали, что половина денег у меня дома. Я должен спасти хотя бы его! — неожиданно вспомнилась маленькая голенькая доченька, сидящая  на крыльце Володиного дома во время их последней встречи, — что будет с ней и с его женой?!» –  переживал  Марк, позабыв о своей семье.

И к моменту первого допроса решение было принято. В кабинете Верноруба он сразу попросил ручку  и бумагу, сказав, что о происшедшем напишет сам.

— На чьё имя писать заявление?.

—  На имя прокурора области Михаила Ивановича Пасюка, — ответил Верноруб.

—  А где сейчас Владимир Мудко?

—  В соседнем кабинете. Его допрашивают. Он даёт показания.

Сердце, ударов которого Марк после приступа вообще не слышал, загрохотало  с частотою залпов «Катюши»: «Боже! Угробил  Вовку! Нужно срочно что-то делать! » —

—  Вы только учтите: Я пишу признание, но Мудко ни в чём не виноват. Он отказался принять деньги. Я, уходя из дома, бросил их в угол коридора. Он этого не видел. – Со всей возможной искренностью зачастил Марк.

Верноруб и его коллега переглянулись. В их взглядах читались и недоумение, и ирония. «Не верят…» — понял он.

— Поверьте, я говорю правду. Мудко ни в чём не виноват. Я признаю, что предлагал взятку, но он её не принял. Отказался. – настаивал Марк.

—  Ладно, Рубин, вы пишите. Суд разберется, кто виновен, а кто не виновен.

Ручка дрожала в руке, но теперь уж не от волнения, а от слабости, и корявые буквы вытанцовывали на белом листе бумаги признание, упорно отводя от Владимира Мудко угрозу обвинения в получении взятки. Уверенность в том, что цыганка Люба предала его, лишила Марка способности сопротивляться и попытаться хоть как-то обелить себя. Адвокат, всегда находивший самые невероятные пути оправдания или смягчения участи всех без исключения своих подзащитных, оказался бессилен защитить самого себя.

Когда Марк закончил писать, Верноруб продублировал суть заявления в официальном протококоле допроса и взяв эти два документа повёл Марка на второй этаж в кабинет прокурора области Михаила Пасюка, где отдав документы своему шефу, пошептался с ним и вышел из кабинета.

Марк стоял у стола, за которым сидел худощавый подтянутый мужчина с густой шевелюрой и довольно правильными чертами лица, лет на пятнадцать старше,  и читал его заявление и протокол допроса. Наконец прокурор закончил читать и соизволил поднять глаза.

—  Ой, какой-же ты молодой еще, Марк Захарович, — с удивлением и иронией проговорил он, — а знаешь ЗА ЧТО ты будешь сидеть?

—  … За посредничество…

—  Нет, —  ухмыльнулся прокурор, — сидеть ты будешь вот за что…

Он открыл верхний ящик своего стола и перед Марком легла… копия ЖАЛОБЫ, которую он написал и отправил с Любой в Центральный комитет Коммунистической партии Украины.

—  Ты, хлопчик, чуть мою карьеру не угробил. По крайней мере, притормозил. И надолго. Меня ведь только-только назначили прокурором области. А я такого не то, что тебе, я б и брату родному не простил. Ты понял??? Так что сидеть тебе для начала, сколько суд даст, а потом   мы еще что—нибудь придумаем...

Прокурор нажал невидимую кнопку, и в кабинет вошли два милиционера. .

— В следственный изолятор, — коротко бросил Пасюк, и потом, повернувшись к Марку —  а у тебя, бывший адвокат, теперь будет достаточно времени подумать, на кого можно жалобы писать, а на кого нельзя.

 

Зэк

            Милиционеры: офицер и сержант сопровождали Марка в машине-автозаке в его новый «дом». По пути офицер пробовал шутить:

— Не растраивайтесь, товарищ адвокат.  Всё проходит. Раньше сядете – раньше выйдете. И в тюрьме люди живут.

Отвечать не хотелось. Потрясение сменилось торможением. Мозг спал. Ни мыслей, ни чувств. Его завели в здание изолятора и подвели к окошку, где офицер предъявил документы, а сидевшая внутри женщина стала оформлять задержание. Закончив, она выдала какую-то справку офицеру. Тот положил её в полевую сумку, повернулся к Марку и неожиданно заорал:

— Что стоишь,  ЗЭК  ё…ный!  Пшёл,  сука!  Пшёл! – он махнул рукой на дверь, у которой уже ждали контролёры изолятора.

Марк оцепенел, в ужасе  глядя на офицера: «Неужели это ТОТ ЖЕ человек, который двадцать минут назад вежливо и с сочувствием успокаивал меня в автозаке???»   И, словно в озарении, он понял: великий и единый советский народ тоже делится на касты. И он сейчас из высшей касты рухнул в низшую. Из «товарища адвоката» стал — «зэком».

Зэк — слово, вызывающее у людей, живущих на свободе, только два чувства: презрение и страх. Марк вспомнил, как у него самого что–то вздрагивало в душе, когда попадал в компанию человека, о котором говорили: «Он сидел». Чем-то неведомо  опасным веяло от таких людей.

И это несмотря на то, что ему нередко приходилось общаться с подзащитными, бывшими под стражей, и даже участвовать на выездных заседаниях суда в колонии. Просто, очевидно, генетически было заложено представление о тех, кто попал в заключение,  как о людях, побывавших в другом, почти потустороннем мире. Страшном и неестественном.   И вот в одно мгновенье Марк тоже стал частью этого мира.

Отчаянным усилием воли подавил в себе рвущийся наружу протест и, как будто на смерть, поплёлся к ожидавшим его «ангелам» в зелёной форме с малиновыми погонами на плечах.

День отсидел в карантине – пустой камере, где рама кровати была перехвачена решёткой из железных полос, покрашенных в темно-зелёный цвет. Ни матраса, ни подушки, ни одеяла. Своеобразная пытка: ни лечь, ни повернуться.

Мысли – одна страшнее другой – роились в голове, а картины будущего рисовались всё мрачнее и мрачней.

« Как же так?  Адвокат, после трёх лет работы уже  избранный в «золотую десятку» области, попался на такую простую провокацию полуграмотной цыганки?! Пожалел людей, об изворотливости и хитрости которых был столько наслышан, хоть и не сталкивался с ними лично. А себя, свою семью, сокурсника и друга Володьку, его семью – не пожалел Что будет с ними? И зачем принял ничем не оправданный риск и поверил незнакомой по сути женщине. Сам себя сунул в капкан, выход из которого даже не просматривается.» — казнил себя снова и снова.

Часы тянулись бесконечно. Мозг, взорванный арестом и всё это время кипящий в поисках выхода, катастрофически нуждался в торможении. Марк закрыл глаза, и перед его взором,  поплыли счастливые картинки  его детства и юности.

(Продолжение следует)