28 июня актеру народному артисту России Александру Панкратову-Черному исполнилось 74 года

Многое считают, что Александр Васильевич – весельчак, балагур, душа компании, мастер розыгрышей и похож на значительную часть сыгранных им в кино и в театре персонажей. Но в реальной жизни он, как и большинство комедиантов, далек от своего экранного имиджа. И сам в первую очередь считает себя режиссером, лирическим поэтом. И только потом– актером.

Предлагаю самые интересные фрагменты наших интервью с Александром Панкратовым-Черным разных лет.

ИЗО ЛЬДА И ВДРУГ ИЗОЛЬДА

— Александр Васильевич, вы родились и выросли на Алтае, в деревне, где не было электричества, радио. Откуда у вас взялась такая страсть к кинематографу?

— В том-то и дело, что в мои детские годы единственной радостью было кино. Мы же жили в такой глуши, что я «лампочку Ильича» впервые увидел в десять лет… К нам изредка приезжала кинопередвижка, привозили генератор на солярке, дергали за какой-то шнур, и я смотрел свой любимый фильм про Чапая или «Мы из Кронштадта». Так что кроме фильмов, я ничего-то в жизни и не видел с детских лет. Поэтому и полюбил. С детства мечта у меня была – вырасту, обязательно буду делать кино. Потом узнал, что кино делают режиссеры, которые в основном работают с артистами. Я подумал: о, сначала надо стать артистом, а потом идти в режиссуру.

Хотите, я вам расскажу удивительную историю, немало поспособствовавшую тому, что я попал в кино?

— Еще бы.

— Однажды мороз градусов под сорок, лютая зима, ночь… Я сижу на кухне, пишу стихи. Вдруг открывается дверь и заходит… Изольда Извицкая. Волшебная женщина невероятной красоты — как фея из сказки! Представляете мое состояние?! Оказывается, наша потрясающая кинозвезда ехала с премьерой фильма «Сорок первый» – из Кемерово в Новокузнецк, у них забуксовал автобус, и они застряли напротив нашего поселка. Негде ночевать, они пошли на единственный горящий огонек.

Помню, она улыбнулась: «Здравствуйте». Замерзшая, лицо необыкновенное, — мне казалось, если прикоснуться пальчиком — там шрам останется, такое нежное у нее лицо было… Я разбудил маму, она пельменей сварила. Гости покушали, чаю попили и сразу легли спать. Когда рано утром я их провожал, Изольда подарила мне черно-белую открыточку со своей фотографией. Спросила: «Саша, что тебе написать на память?» «Не знаю». «А о чем ты мечтаешь?» «Я мечтаю работать в кино», — говорю. И тогда она написала: «Санечка, твоя мечта обязательно должна сбыться. Я в это верю. Изольда Из.». Открыточку эту я храню до сих пор…

— История имела продолжение?

— А как же? Прошли годы, я поступил в театральное училище в городе Горьком. А у Извицкой в соседнем Дзержинске родственница жила. Она приехала ее навестить, и ее пригласили на встречу со студентами в наше училище. С момента нашей встречи прошло уже лет пять.

Я к ней подошел, напомнил про ее пожелание. Она меня вспомнила, очень обрадовалась: «Вот видишь, мечта уже сбывается!»… Последний раз мы встретились еще через несколько лет — в коридорах «Мосфильма», когда она уже была, мягко говоря, в очень грустном состоянии. Никогда не забуду ее слова: «Ваша мечта, Санечка, сбывается, а моя умирает…» Спасти ее мы так и не смогли, хотя, наверное, было можно, если б ей дали работу, возможность сниматься. А с ней так же, как с Танечкой Самойловой поступили. Танечке предложили сниматься в Голливуде, но элементарная зависть – запрещали, «не пущали»…

СТАЛИН И ГАГАРИН

— У вас очень «хитрая» родословная. Вы рассказывали, что все ваши предки…

— Казаки – Гузевы и Токаревы. Причем не Гусевы, а Гузевы – от слова «гузка», то есть «задница», «куриная жопка». Когда казаки отступали, и тылы надо было прикрывать, противника преследующего останавливать, — прикрывали «гузкой». Вот оттуда отцовский род и пошел — с черниговщины, от запорожцев. А материнский род Токаревых — охотничими были. Древнейшие фамилии! Четыре поколения Токаревых служили в личных охранах царей. Дед мой, Яков Трофимович, кавалер офицерского ордена Владимира за первую мировую войну, сопровождал Николая Второго, когда тот был арестован. Самое интересное, что под Екатеринбургом Николай всех сопровождавших домой отослал. Приказал: мол, голубчики, ну что меня охранять, меня новая власть охраняет. Наивный…

В 1927 году деда сослали в Сибирь, и так там вся семья и застряла. Там, в чудной деревушке из пятидесяти домов под названием Конево, я и родился. А с фамилией «Панкратов» тоже интересная история связана. Моя мама была самая младшая в семье – 1910 года рождения. И вот семнадцатилетней девушкой из ссылки с Алтая она сбежала с комсомольцем Иваном Панкратовым. По рассказам мамы, ее первый муж был военным, пропал без вести в 1946 году в Японии, где служил в военной разведке. Она оставила его фамилию, чтобы в будущем не преследовали.

— Это спасло?

— Трудно сказать. Под репрессии-то она попала, но в ссылку ее отправили в Конево – к отцу, моему деду. Яков Трофимович принял ее очень тяжело. Сказал: что, мол, большевистская сучка, добегалась?

— Он так и не простил ей побега?

— Ну конечно, потому что она сбежала, а в это время трое ее братьев погибли, трое пошли по лагерям, одну сестру застрелили, другая вообще неизвестно, как и где сгинула.

Когда мама вышла замуж за моего отца, у меня уже была сестренка Зиночка, а братик с сестричкой, рожденные мамой раньше, погибли во время войны от голода. Тяжелое было время.

— Дедушка поощрял вашу детскую мечту работать в кино?

— Я книжки читать любил, сказки слушать, сам писал стихи, сочинял, придумывал, фантазировал чего-то. Это дедушку не то что нервировало, но очень беспокоило. Он мне всегда говорил: «При большевиках живем, привыкай к физическому труду, учись пахать, дрова колоть, лес валить — тогда выживешь». Он очень за меня переживал. И очень жестоко наказывал – чуть что порол, как сидорову козу, вожжами… Когда он хватал вожжи или ремень, я — ноги в руки – и быстренько залезал на огроменный тополь, который рос у нас в палисаднике, прятался в листве так, что он меня даже видеть не мог. Помню, так как на ветках было сидеть неудобно (а приходилось сидеть иногда до вечера, пока дед не угомонится и спать не ляжет), я там смастерил скамеечку. И чувствовал себя как дома.

Что интересно, как-то я приезжал с друзьями к себе в деревню. Домика нашего уже нет, а тополь стоит. Даже «моя скамеечка» сохранилась.

— Какие еще остались яркие воспоминания детства?

— Одно из самых ярких, как ни странно, весть о смерти Сталина. Ведь наша деревня была глухая-преглухая. Газеты получали с опозданием в неделю-две, не знали ни о каких достижениях науки и техники – почти полная изоляция. Поэтому когда появлялся «глашатай» — всадник с почтой и всякими новостями, сразу становилось тревожно — не дай Бог опять война. Нам, ребятишкам, сразу говорили строго-настрого: «Из дома ни шагу». И вот я запомнил картину: вбегает дедушка (а мы с сестрой на печке сидим), огляделся, никого вроде нет. И — к портрету Сталина, который висел в красном углу и перед которым он, очень набожный человек, все время крестился перед трапезой. Я был уверен, что Сталин – это нечто великое. А тут дед, не крестясь, залез на софу, хвать портрет и… об колено. Сломал и со словами «Все, ирод!» в русскую печку бросил. А за портретом стоит наша родовая икона Николая Угодника. Вот на кого он все время крестился, оказывается.

И второе «потрясение» у меня было в 1961 году. Помню, на «грудке», это весенняя проталинка такая – «грудок» мы ее называли, я ребятам рассказывал содержание взбудоражившего всю деревню фильма «Бродяга» с Радж Капуром (кто бы мог подумать, что позже я с ним познакомлюсь?!) И вдруг смотрим: опять всадник скачет. И крик такой несется: «Лю-ю-ди! Лю-ууу-д-и, твою бога мать! Свет клином сошелся!» Мы в ужасе думаем, ну все, конец света. А он скачет, матом ругается, хохочет… Люди крестятся…

— ?!

— Оказалось, Гагарин в космос полетел!

«САНЬКА, ПОКА НЕТ МАМЫ, БЕГИ В АРТИСТЫ!»

— Чтобы поступать в театральное училище, вам пришлось сбегать из дома. Почему?

— Мама была против – она очень хотела, чтобы я стал военным. Во-первых, потому что все мужчины в роду были офицерами, а во-вторых, напуганная репрессиями, очень боялась, что «если Сашка пойдет в интеллигенцию, значит, может лишнее где-нибудь вякнуть». Боялась, что меня посадят! А в том, что эпоха репрессий вернется, она не сомневалась. Поэтому мама говорила: «Саня, иди в офицеры. Кормежка казенная, одежка казенная». Шутила: «Ты же у меня страшненький, а за офицерами всегда симпатичные девчонки ухлестывают. Глядишь, жена будет красавица».

— А почему «страшненький»?

— Я же был чудовищно конопатый, маленького роста и со стрижкой, как мы ее называли, «под барана» — волосы, когда подрастали, клоками торчали в разные стороны. Я был очень смешной. Во всяком случае, девчонки на меня внимание мало обращали. Может, поэтому у меня всегда было такое сверх повышенное внимание к женскому полу. (Смеется).

— Первую свою любовь помните?

— Еще в школе у меня была первая любовь детская – Лидочка Лысева. Очень симпатичная. Наш «роман» развивался так: она вкусные пирожки подкладывала мне в парту, а я долго не мог понять, кто меня подкармливает. И в конце концов вычислил — Лида…. Когда я приезжаю в деревню, мы видимся. У нее трое сыновей и много внуков. Не знаю, чем она сейчас занимается – на Алтае все животноводство было погублено, а раньше она работала бригадиром на животноводческой ферме.

— С друзьями детства связь поддерживаете?

— Многих уже нет. Кто-то в лагерях затерялся, кого-то пристрелили, один с собой покончил. А с двумя мы до сих пор общаемся. Один в Сормове подводные лодки делает, другой на Горьковском автозаводе. Говорят, что следят за моим творчеством.

— Александр Васильевич, расскажите про побег.

— Мама уехала в Темиртау навестить брата, моего дядю, которого освободили из лагерей и реабилитировали. Оставила нам с сестрой какие-то деньги, ну, а Зиночка, моя старшая сестра, говорит: «Санька, пока мамы дома нет, беги в артисты!» И все деньги, какие были, мне отдала. Ну я и решился. По справочнику посмотрел: везде экзамены в театральные вузы прошли. Остался единственный вариант – училище в Горьком. Вот я через всю Россию туда и поехал. Это было мое первое путешествие в жизни.

— И не страшно было? Все-таки авантюра…

— Знаете, во мне с детства жила потрясающая вера в человеческую доброту, и я ни разу не разочаровался в этой вере. Мне в жизни встречались удивительные люди, если бы их не было, я вряд ли чего-нибудь добился.

— Как вас встретил город с добрым названием Горький?

— На вокзале меня остановила цыганка и как начала хохотать. Ну, я был очень смешной – в сандаликах на босу ногу, коротеньких штанишках, простроченных желтой ниткой – самых лучших из «моего гардероба». В руках — авоська, в которой рубаха скомканная белая и в этой же рубахе в газете завернуты сэкономленные в дороге полбуханки хлеба, огурец, пара яичек. Вот так я шел в артисты поступать! Цыганка говорит: «Мальчик, давай погадаю». Я протянул руку, а сам другой рукой придерживаю трусы, где у меня пришитый сестрой потайной карманчик с десятью рублями. Ну умора! Она говорит: «Хорошая у тебя будет судьба – все сбудется. Учиться поступишь. И потом все будет хорошо». Так и случилось: я поступил. Разве можно было тогда поверить в это мне, мальчишке из алтайской деревушки, где не то что кинотеатра, клуба не было? А вот, поди ж ты, все ее предсказания стали реальностью.

Что интересно, на экзамене я читал стихотворение Пушкина моего любимого «Буря мглою небо кроет», и вся приемная комиссия «каталась по полу», потому что мой говор был чудовищный – алтайский, скороговорчатый. То есть «буря» у меня в полсекунды «закрывала небо» и «как дитя» также быстро «плакала». Это вызывало смех — невероятный! Потом преподаватели мне рассказали, что Евгений Евстигнеев, который заканчивал это же училище десятью годами раньше, тоже на экзамене по речи читал «Буря мглою небо кроет». Только он сплевывал после каждого слова. «Буря… тфу… мглою… тфу… небо… тфу…» Когда его спросили, почему он сплевывает, Евстигнеев, не моргнув глазом, ответил: «Да холодно!» Позже судьба свела меня с Евгением Александровичем, и он мне частенько повторял: «Санька, не забывай – мы с тобой из одного гнезда!»

ЧЕЧЕТКА ПО-ПАНКРАТОВСКИ

— Чем запомнились студенческие годы?

— Жить приходилось на крошечную стипендию. Самым большим праздником было, когда получал от мамы с сестрой посылку с картошкой, салом и большущее письмо. Еще помню, что во время учебы не чурался работы. Разгружал баржи с арбузами, подрабатывал в массовках.

— Выделялись среди прочих студентов?

— Как-то приехали известные режиссеры из Москвы, а училище им демонстрировало свои достижения. Я должен был показывать фехтование и падение со стола. И так отчаянно показал, что мне сказали: «Актером вы еще не были, а самоубийцей уже стали».

— Долго пришлось ждать первой роли?

— Первая моя театральная роль — свистящий матрос. Я сыграл ее в горьковском ТЮЗе — ходил по сцене враскачку, аки по палубе, и посвистывал. Вскоре даже со стороны родственников ко мне пришло признание. Однажды я пригласил маму на спектакль по Шиллеру — она раньше никогда не была в театре. Когда на сцене в меня воткнули кинжал, и я упал, а она вскочила с места в первом ряду и закричала: «За что сыночку-то моего зарезали, гады?!» Пришлось мне поднять голову и сказать: «Я не умер». И меня унесли со сцены. Мама успокоилась: хоть живого унесли. А весь зал заржал, на сцене все «попадали»…

В кино я дебютировал достаточно поздно. Меня снимал в своей курсовой работе Коля Вырчиков, мой земляк, с которым я вместе учился на режиссерском во ВГИКе. Это была роль гармониста-пьяницы на деревенской свадьбе. А в большом кино я начинал у Андрона Кончаловского. Такое не забывается…

В «Сибириаде» снимался момент, где меня придавливает нефтяной вышкой. Кругом должно было все гореть. Ну, я же хитрый сибиряк: увидел, что огонь раскладывают в метре от меня — и заранее намочил валенки в луже. Андрон, как истинный реалист, говорит: «Саня, имей в виду, все должно быть по правде. Тебя надо вышкой придавить всерьез». Меня основательно придавили — так, что я из-под нее вылезти самостоятельно не мог, пиротехники огонь запалили — ну и валенки у меня того… закипели. Я ору: «Мужики! Вытаскивайте!» Мат-перемат! И вижу как Кончаловский мне большой палец вверх — показывает, мол, вот так!

Когда меня вытащили, я, можно сказать, уже доходил. Подбежал к тому месту, где давеча лужа была — хотел в ней валенки остудить, — а там пусто. От огня в радиусе двухсот метров испарились все лужи! Так я по этому радиусу минут двадцать бегал. Андрон кричит: «Ну, гениальный артист! Смотрите, из образа выйти не может!» Сейчас об этом вспоминать весело, а тогда было не до шуток.

— Александр Васильевич, как появилась такая «сложная» фамилия «Панкратов-Черный»?

— Приставка «Черный» добавилась, когда я уже закончил режиссерский факультет ВГИКа. Дело в том, что у меня есть однофамилец — племянник знаменитого кинооператора Тиссе, который снимал с Эйзенштейном «Броненосец «Потемкин». И он тоже Александр. Мы вместе работали на «Мосфильме» И вот как-то меня вызвал тогдашний руководитель студии Ермаш и заявил: «Меняйте фамилию, а то вас путают». Я категорически отказался. Тогда решили пойти на компромисс. Тот Панкратов был рыжеватым, а у меня в то время волосы были черного цвета. Поэтому меня стали называть Панкратовым-Черным, а его — Панкратовым-Белым. Но это только в титрах. В паспортах ничего не изменилось.

— Зритель привык воспринимать вас как комедийного актера. А вы-то сами что думаете о своем амплуа?

— Почему-то принято считать, что комедийные роли играют легкомысленные люди. Попросту говоря, дураки или клоуны. Это вовсе не так. На самом деле, для того чтобы сыграть комедийную роль, надо быть наблюдательным человеком, психологом, надо знать, как строить характер. Юрий Владимирович Никулин написал: «Юмор — это непросто». Абсолютная истина! Именно за это я люблю жанр комедии.

В связи с вашим вопросом вспомнился случай. Как-то я снимался в Одессе в фильме «Зимний вечер в Гаграх». Я всегда думал, что там обитают очень веселые люди. Оказалось, наоборот — крайне серьезные. Помню, я там долго и мучительно репетировал чечетку «по-панкратовски». Так одна бабушка с ведром в руках целый день наблюдала мои мучения и с жалостью спросила, сколько мне за это кидают денег. Я пошутил: мол, 27 копеек. Она тут же, приняв это всерьез, призвала одесситов скинуться мне по 3 рубля. Самое поразительное, что стали подходить люди, предлагать деньги. Но я отказался, конечно.

Меня вообще-то по киноролям знают как весельчака, а на самом-то деле я всякий-разный. В душе — человек очень грустный. И стихи у меня очень грустные.

ПОЭТ-ДИССИДЕНТ

— Расскажите полукриминальную историю, как вам запретили писать стихи.

— Обычная история… Я стихи-то пишу с девяти лет и к тому времени уже вовсю публиковался в центральной прессе – в журнале «Юность», «Комсомолке». А в 1967 году одно из стихотворений («Мы все живем, у всех есть право…») было опубликовано в газете «Советская культура», ну и пошло гулять в самиздате среди студенчества.

(Читает.)

Мы все живем, у всех есть право.

Но прав ли тот, кто врал, и тот,

Кто на правах, как ром

на травах,

На браво вырастил живот?

И восседая в тесных креслах,

О Преснях пресно говоря,

Искал подтекст в прелестных

песнях,

Всех уверяя, что не зря.

И находил, и сходу к делу

Так приступал, как наступал —

И люди пятились к расстрелу,

С ума сходили и в подвал,

Где сразу наповал…

Поэт поэтому овал

Воспринимал так туго,

И с детства угол рисовал,

Один лишь угол, угол, угол…

— Шикарные стихи!

— Так вот нашли автора, то есть меня, вызвали в КГБ, жестко поговорили. Взяли подписку, что я больше писать стихи не буду. Я был тогда уже студентом театрального училища. Словом, временно пришлось «завязать» со стихами. Писать-то я, конечно, писал, девушкам дарил, друзьям, но ничего не публиковал.

— А сейчас?

— Несколько лет назад у меня вышел сборник, 250 страниц, в серии «библиотека поэта». Тираж небольшой, но он каждый год переиздается. А тут, что меня поразило, еще и «левые» издания появляются. Как-то раздается звонок в дверь, открываю, стоит мужичок: «Здрасьте, я из Смоленщины. Подпишите книгу». Я смотрю: книга стихов, автор Александр Панкратов-Черный. Те же самые стихи из моего сборника, но перетасованы в совершенно другом порядке и без выходных данных. Спрашиваю: «Где взяли?» «А на вокзале в Смоленске».

ГЛОБА ПРЕДСКАЗАЛ МОЮ ГИБЕЛЬ И УБИЙСТВО ТАЛЬКОВА

— Людмила Петровна Сенчина рассказывала про сбывшееся предсказание Павла Глобы насчет вас и Игоря Талькова. Хотелось бы услышать из ваших уст, как было на самом деле?

— В конце восьмидесятых мы отдыхали в Ялте. У Игоря были концерты, у меня съемки, жили мы в одном отеле. Однажды вечером в ресторане к нашей веселой и шумной компании присоединился Павел Глоба и начал разговор об астрологии. Мол, великая наука, все знает наперед. А поскольку мы на грудь приняли уже крепенько, Игорь говорит: «Врешь ты все. Докажи!» Глоба посмотрел наши руки и сам удивился: «Странно, знаки Зодиака у вас разные, а погибнете в один день!» Конечно, мы оба несерьезно отнеслись к этому предсказанию и быстро о нем забыли.

Вспомнил я об этом лишь седьмого октября 1991 года. Днем раньше, измотанные ночными съемками, мы с коллегами возвращались из Адлера в Сочи. Попали в жуткую аварию. Машина — вдребезги. Я переломал ребра, проломил голову. Не знаю, как остался жив, верно, чудом. И лишь потом в новостях я услышал, что вечером 6 октября Игорь Тальков был застрелен в Санкт-Петербурге. Много позже Джуна объяснила, что у меня очень сильное биополе, оно-то и спасло от гибели. Но с тех пор я машин боюсь.

— Считается, что у вас очень сексапильный голос, но правда ли, что при этом у вас совершенно нет музыкального слуха?

— Не совсем. В юности мне по носу кастетом шибанули, а на кончике носа, оказывается, расположены некие нервные окончания. И у меня не столько слуха, сколько музыкальной памяти нет. Я же в театральном вокалом занимался, и в ноты попадал, а вот воспроизвести мелодию – не могу. Не запоминаю.

— Как же вам удалось спеть песню «А ну-ка убери свой чемоданчик» в фильме «Мы из джаза»?

— Композитор Анатолий Кролл с пеной у рта доказывал Шахназарову, что петь должен только сам Панкратов, потому что такого тембра голосового в природе больше не существует. А Карен ему отвечал: «Толя, я знаю Сашу со ВГИКа, он не споет». Но тот настаивал. Мне налили для храбрости два стакана водки. Я встал к микрофону и как заору! Бедный Кролл чуть не упал. Вся группа хохотала до слез. А потом Владимир Карлович Шевцик, оператор картины, вышел и один в один «повторил» мой голос. А все сих пор все думают, что это я пою.

— Многие думают, что роль в этой картине – ваша самая любимая. А на самом деле?

— «Мы из джаза» – уже давно называют культовым фильмом. И роль, которую я в ней сыграл, веселая, более легкая для восприятия. Но мне, пожалуй, дороже образ, созданный мной в ленте «Десять лет без права переписки» (между прочим, выдвигавшейся на «Оскара!»). Я очень тяжело его делал, и спасибо режиссеру Наумову, что он мне разрешал импровизировать. Сыграл одноногого придурка так натурально, что даже зрители в письмах иногда спрашивают: действительно ли я ампутировал ногу специально для съемок. После премьеры в США американцы, встречая меня, первым делом опускали глаза. Я долго не мог понять, в чем дело, потом догадался — ноги мои пересчитывают.

СЖЕГ 15 ЧАЙНИКОВ

— У вас такая фактурная легко узнаваемая внешность. Наверное, на улице прохода не дают?

— Узнают всегда. Но были и трагикомические истории. Одна – ну просто невероятно смешная. Правда, я ее не раз рассказывал…. Однажды я, Боря Хмельницкий и Толя Ромашин сидели в ресторане в Ленинграде в гостинице “Советская”. За соседним столом сидел мужик какой-то, в унтах — наверное, с Севера приехал. Поставил на стол шампанское, коньяк, водку, икру черную… Вдруг заметил нас. Берет меню, подходит: “Мужики, дайте автограф”. Толя Ромашин на него смотрит: “Ну, и с кого начнете?” А он: “С Михаила Боярского”. И показывает на Борьку Хмельницкого. Мы сидим, умираем со смеху. Хмельницкий пишет пожелание и расписывается: “Боярский”. Потом мужик мне меню протягивает: “Никита, напиши”. Я написал «Никита Михалков». А Ромашин вовсю заливается: “А вы думали, что такие популярные, что вас ни с кем не спутают”. Сам к дядьке обращается: “Ну меня-то вы, наверное, знаете?” “Конечно! — не моргнув глазом, отвечает тот. — Ланового вся страна знает!”. (Хохочет.)

— Поклонницы сильно одолевают?

— Всякое бывает! Одна девчонка из Сибири прислала мне письмо со своими фотографиями, где она в обнаженном виде. В письме она призналась мне в любви и предупредила, что если не отвечу ей взаимностью, она покончит с собой. Я написал ей, попытался успокоить, объяснив, что не стоит путать экранный образ с реальным актером. И вот через несколько лет я приехал в этот сибирский город. Как раз накануне здесь прошел фильм «Перед рассветом», где я сыграл вора в законе Ваську Штыря. На этой творческой встрече получаю из зала записку: «Как хорошо, что я не связала свою судьбу с таким жуликом и прохиндеем». Прочитав записку, я обратился к залу: «Пожалуйста, пусть встанет та женщина, которая ее написала». В поднявшейся женщине узнал ту самую девушку, которая прислала мне когда-то письмо со своими фотографиями.

— Во многих фильмах вы — герой-любовник. А как складываются ваши отношения с женским полом в жизни?

— Я человек любвеобильный, и чувство любви для меня — чувство святое. К тому же я — человек увлекающийся. От всех своих женщин я уходил сам. Потому что любил их и понимал, что жить со мной — это мучение. Я человек капризный, нервный, с закидонами. А женщин надо любить и лелеять.

— Быть женой Панкратова-Черного – тяжелая ноша?

— Неподъемная. 16 лет мы с Юлей пробегали по чужим углам, плюс к этому я долго еще и на работу не мог устроиться. То у мамы жили, то еще где –то.

Сейчас Юля занимается всеми моими делами. Она мой и ангел-хранитель, и вышибала, и менеджер, и секретарь. Она отгоняет ненужных людей, кормит меня с ложечки, потому что я много говорю и ничего не ем… Без нее я голодный и несчастный. Если Юля на три дня остается на даче, дома просто караул. Я звоню всем моим друзьям и говорю: «Монахова меня бросила». За мной нужен глаз да глаз. 15 чайников. Юля подсчитала, я сжег, забывая выключить.

— Какие самые невероятные байки вы о себе слышали?

— Ой, каких только слухов о себе я не слышал – книгу впору издавать! Мне лично «нравятся» два. «Панкратов-Черный известный российский мафиози и подпольный мультимиллионер» И такой. «Панкратов-Черный нищенствует, живет на крыше и стреляет деньги у знакомых режиссеров»… Какая-то газета написала, что я самый высокооплачиваемый актер в России. После этого мне стали звонить друзья, коллеги и просить в долг тысчонку-другую долларов. А когда я отказывал, они возмущались: вот, мол, жадина! Кстати, однажды я в интервью рассказал про эти слухи и сказал, что на самом деле у меня даже и телевизора-то нет. Что же вы думаете? Из Воронежа мне в шутку прислали в подарок новенький телевизор. Очень хороший, он у меня до сих пор на даче стоит.

— Вы известный актер, режиссер, поэт, член Союза писателей. В какой сфере вы больше всего реализовались?

— Ни в какой. И не успею, наверное.

— Почему?

— Основная моя профессия — кинорежиссура. А я за всю свою жизнь снял только четыре полнометражных и три короткометражных художественных фильма. Но ни одну картину я не закончил так, как хотел! Все кромсали, сценарии приходилось по нескольку лет «пробивать». Правда, грех жаловаться — имею 18 премий и призов за свои работы. Мог бы сделать больше, но не получилось. Сначала по цензурным соображениям. Теперь — по финансовым.

— То есть вы не из тех, у кого много богатых друзей и покровителей?

— Да я их и не ищу. Не умею ходить с протянутой рукой и клянчить — гордый, знаете ли, очень. У нас в Сибири это как-то не принято. И потом мне некогда этим заниматься. Я работаю. Играю в антрепризных пьесах. Недавно выпустили премьеру. Есть приглашения — снимаюсь. Нет приглашений — пишу.