Праща Леонида, или О еврейском героизме в годы войны

Специфика Еврейского фронта: битва за выживание

В 1899 и 1907 годах в Гааге были подписаны различные конвенции об обычаях сухопутной и морской войны, сформировавшие костяк международного права в военной области. Если отвлечься от немецких дебютов газовых атак и случаев вероломства по отношению к нейтральным странам (в частности, Бельгии), Первая мировая война прошла сравнительно цивилизованно, под знаком соблюдения Гаагских конвенций, нашедших свое абстрактное усовершенствование в Женевских конвенциях 1929 года.

Совершенно иной оказалась Вторая мировая. Принципиальное ее отличие в том, что в качестве конечных политических целей войны впервые рассматривались не только военнослужащие противника, но и «цивилисты» — мирное население этих стран. Премьерой стал и идеологический ракурс. Человечество воспринималось под углом зрения «арийской» расовой теории и вытекающих из нее сугубо этнических эмоций — братской солидарности (с арийцами — не немцами), брезгливого презрения (к славянам) и лютой ненависти (к евреям и цыганам). Оставим здесь в стороне обусловленные этим — разной степени добровольности — угоны гражданского населения завоеванных стран в качестве принудительных рабочих в видах хозяйственного их использования в Третьем рейхе. Если в плане депортаций и эксплуатации гражданского населения (равно как и по жестокости отношения к военнопленным) Япония могла еще дать фору Германии, то в одном она безнадежно «проваливалась» — в культе государственной «лютой ненависти» к евреям, который исповедовала и практиковала Германия. Впрочем, своих евреев в Японии практически не было, а японский консул в Литве Сугихара спас своими транзитными визами на порядок больше евреев, чем их проживало в его собственной стране.

Гитлер же, не преуспев с географическим решением еврейского вопроса (Мадагаскар, Уганда, Люблин‑Ниско, Биробиджан) в начале войны, перестроился на его биологическое и окончательное решение после начала войны с СССР. Это распространялось на всех евреев, включая немецких и австрийских, но только на евреев по расе, а не по вере, что оказалось даже спасительным для караимов и части горских евреев в оккупированных областях СССР. Остальных надлежало собирать в гетто и лагеря смерти и систематически убивать, причем «полезных», то есть классных специалистов, позже, чем остальных. Впрочем, известно и яркое исключение: генерал‑фельдмаршал Мильх, банальный мишлинг по крови, был настолько нужен люфтваффе и Рейху, что ему даже подправили генеалогию, уговорив мать признаться в «грехе» с немецким аристократом! Так что Геринг отвечал за свои слова, когда якобы говорил своим кадровикам: «Кто тут еврей, решаю я!»

Короче, уничтожение европейского еврейства было одной из главных целей войн Гитлера на востоке — целью, для достижения которой к польским и советским евреям постепенно были «подверстаны» и все остальные евреи Европы, включая немецких.

Все это важно для уточнения нашей темы. Ведь еврейский героизм в годы Второй мировой — особенный, общая мерка ратных подвигов на полях сражений тут не годится, хотя и евреев в составе армий Коалиции было немало. У евреев поэтому была своя война и свое отчаянное сопротивление — битва за выживание народа.

Шла она на всех уровнях соприкосновения с врагом — в каждом гетто, каждом эшелоне с депортируемыми, каждом лагере смерти, каждом партизанском отряде, где командовали или просто участвовали евреи.

И тут евреям есть что предъявить и чем гордиться: восстания в лагерях смерти — Собиборе, Треблинке и Аушвице‑Биркенау, восстания в гетто — Белостокском, Варшавском, Новогрудковском, еврейские партизанские отряды (братьев Бельских в Белоруссии), «марш жизни» двухсот долгиновских евреев, выведенных Николаем Киселевым с оккупированной территории к своим, через линию фронта.

Праща Леонида

Но одновременно такая же битва шла и на индивидуальном уровне, когда каждый еврей держал свой личный фронт в битве за свое и за общее выживание.

Вот один такой случай — солдатская судьба Леонида Исааковича Котляра. Она не просто нетипична — она уникальна.

Но не тем, что его непосредственное участие в боевых действиях ограничилось всего одним месяцем и свелось к почти незамедлительному попаданию в плен — таких красноармейцев 5,7 млн! И даже не тем, что в плену он выжил, — это было и впрямь непросто, но удалось каждым двум из пяти, так что и таких счастливцев миллионы.

Котляр был евреем, и его и без того распоследний в иерархии пленников статус советского военнопленного следует умножать на «коэффициент Холокоста» как однозначного немецкого ответа на решение еврейского вопроса. Иного, кроме смерти, таким, как он, немцы не предлагали.

Мало того, именно советским военнопленным‑евреям выпало стать первыми де‑факто жертвами Холокоста на территории СССР: их систематическое и подкрепленное немецкими нормативными актами физическое уничтожение началось уже 22 июня 1941 года, поскольку «Приказ о комиссарах» от 5 мая 1941 года целил, пусть и не называя по имени, и в них .

Таких — еврейской национальности — советских военнопленных в запачканных их кровью руках вермахта оказалось порядка 85 тыс. человек. Число уцелевших среди них известно не из оценок, а из репатриационной статистики: это немногим меньше 5 тыс. человек . Иными словами, смертность в 94% — абсолютный людоедский рекорд Гитлера!

Недаром пресловутое «жиды и комиссары, выходи!», звучавшее в каждом лагере и на любом построении, звенело в ушах всех военнопленных (а не только еврейских) и запечатлелось в большинстве их воспоминаний.

Но Леониду Котляру посчастливилось попасть в число и этих уцелевших. Он — один из подлинных, хотя и неприметных еврейских героев, Давид‑победитель!

Но как же он этого достиг?

Смертельная опасность поджидала его с первого же дня плена, но ближе всего смерть со своей косой стояла к нему в Николаевском шталаге во время хитроумной селекции «затаившихся» евреев и комиссаров.

Селекция шла посредством сортировки всех военнопленных по национальностям: «…Из строя стали вызывать и собирать в отдельные группы людей по национальностям. Начали, как всегда, с евреев, но никто не вышел и никого не выдали. Затем по команде выходили и строились в группы русские, украинцы, татары, белорусы, грузины и т. д. В этой сортировке я почувствовал для себя особую опасность. Строй пленных быстро таял, превращаясь в отдельные группы и группки. В иных оказывалось всего по пять‑шесть человек. Я не рискнул выйти из строя ни когда вызывали русских и украинцев, ни тем более — татар или армян. Стоило кому‑нибудь из них усомниться в моей принадлежности к его национальности — и доказывать обратное будет очень трудно.

Я лихорадочно искал единственно правильный выход. Когда времени у меня почти уже не осталось, я вспомнил, как однажды в минометной роте, куда я ежедневно наведывался как связист штаба батальона, меня спросили о моей национальности. Я предложил им самим угадать. Никто не угадал, но среди прочих было произнесено слово «цыган». За это слово я и ухватился, как за соломинку, когда операция подошла к концу и нас осталось только два человека. Иссяк и список национальностей в руках у переводчика, который немедленно обратился к стоящему рядом со мной смуглому человеку с грустными на выкате глазами и огромным носом:

— А ты какой национальности?

— Юда! — нетерпеливо выкрикнул кто‑то из любителей пошутить.

Кто‑то засмеялся, послышались еще голоса: “Юда! Юда!”, но тут же все смолкло, потому что крикуны получили палкой по голове за нарушение порядка. В наступившей мертвой тишине прозвучал тихий ответ:

— Ми — мариупольски грэк.

Последовал короткий взрыв смеха.

Не дожидаясь приглашения, я сказал, что моя мать украинка, а отец — цыган. И тотчас последовал ответ немца, выслушавшего переводчика:

— Нах дер мутер! Украйнер!

— Украинец! — перевел переводчик.

Приговор был окончательным, и я был определен в ряды украинцев. Теперь любой, кому пришла бы в голову фантазия что‑либо возразить по этому поводу, рисковал схлопотать палкой по голове. Немцы возражений не терпели» .

Так еврей Леонид Котляр «переложился» в Леонтия Котлярчука, украинца по матери и киевлянина по месту жительства. Отметим не только успешность, но и нетривиальность принятого им в Николаеве выбора: случаи маскировки под русских, украинцев, армян, татар или грузин в этой же ситуации относительно часты, а вот под цыган — единичны .

Тогда, в Николаевском шталаге, Котляр вытащил дважды счастливый билет. Лагерная комиссия под руководством «особиста» из СД освободила Котлярчука из военного плена и отпустила его, отныне свободного «цивилиста» , из Николаевского шталага домой, в Киев, снабдив на дорогу хлебом и «аусвайсом»!

«Домой», понятно, «Котлярчук» не спешил, по дороге он застревал и кантовался где только мог — сначала в селе Малиновка Еланецкого района Николаевской области — при пасеке, а потом на хуторе Петровский соседнего Братского района — пастухом. Но осенью 1942 года Украину накрыла очередная (третья по счету) волна вербовочных кампаний, и 3 октября староста Петровского закрыл спущенную ему разнарядку на угон в Германию двумя прибившимися к хутору «оцивиленными» военнопленными, в том числе Котлярчуком.

А тот, благополучно пройдя два чистилища медосмотров (обоих врачей, кроме отсутствия признаков венерических болезней, ничто более не заинтересовало), уже через несколько дней сидел вместе с другими остарбайтерами в эшелоне, направлявшемся из Вознесенска в Германию, куда и прибыл (в Нюрнберг) 12 октября. Попав по распределению на завод «Зюддейче Кюлерфабрик Юлиус Фридрих Бер» в Штутгарте, изготовлявший всевозможные радиаторы для двигателей внутреннего сгорания, он проработал на нем слесарем все полтора года, что отделяли Штутгарт от 19 апреля 1945 года — дня освобождения города американцами.

Селекция в Николаеве — лишь один из эпизодов, связанных с выяснением национальности автора. Всего же таких «эпизодов» было как минимум шестнадцать: шесть в лагерях для военнопленных, восемь во время вольного батрачества по украинским селам и еще два — медицинские проверки на пути в Германию. Каждый из них запросто мог завершиться разоблачением и смертью.

Но ни один из эпизодов не был чистым везением. Всякий раз Котляр делал или говорил то и только то, что могло бы отвести опасность и спасти. И это не было актом инстинктивного и любой ценой выживания — это было его борьбой и его подвигом, смыслом его жизни и, если хотите, его пращой Давида. «Если еврей, — писал он, — с сентября 1941‑го все еще не разоблачен немцами, если он проявил столько изобретательности и воли, мужества и хладнокровия, <…> то он уже просто не имеет права добровольно отказаться от борьбы. Такой поступок означал бы акт капитуляции человека, дерзнувшего в одиночку вступить в единоборство с огромным, четко отлаженным механизмом массового истребления евреев» .

И Леонид Котляр не капитулировал: крошечный Давид одолел жидоеда Голиафа.

Ташкентский фронт?

7 августа 1945 года Леонид Котляр начал свой репатриантский путь из Штутгарта в Киев: дорога растянулась на бесконечные 16 месяцев, домой Котляр приехал 5 декабря 1946 года. И сразу же — лоб в лоб — столкнулся с антисемитизмом, пусть и не жидоморским, как у немцев, и не погромным, как в начале века в России. Еще до истерик с «безродными космополитами» и «убийцами в белых халатах» фирменным знаком послевоенного антисемитизма в СССР были байки типа «ташкентцы», «Ташкентский фронт», «Иван в окопе, Абрам в коопе» . Жиды, мол, наши в Отечественную не воевали, отсиживались в тылу, в эвакуации, когда русские и остальные за них кровь проливали. В этом контексте и сами слова «эвакуация», «эвакуированные» (или, как их еще называли, «выковыриванные») — какие‑то презренные и гнилые, замешанные на трусости и чуть ли не на предательстве.

И когда эти «выковыриванные» начали понемногу возвращаться в свои разрушенные города и разграбленные квартиры, всегда они находили в них непрошеных новых хозяев, заселившихся по немецким ордерам при оккупации и никуда не желающих уезжать. Тогда законные хозяева превращались в просителей или истцов, отнимающих у солидных людей жилплощадь по липовым, наверняка купленным документам и наградным листам (мол, а как же оно еще у жидов?).

Что ж, разберемся. Давайте подойдем к еврейскому героизму военных лет еще и с общей, то есть нееврейской меркой, взяв за мерило, например, присвоение звания Героя Советского Союза. Самые первые герои‑евреи — генерал‑полковники Григорий Михайлович Штерн и Яков Владимирович Смушкевич — оба получили свои звeзды за Халхин‑Гол, причем у Смушкевича это была уже вторая (первая за Испанию). Оба погибли в один и тот же день — 28 октября 1941 года, в разгар немецкого наступления на Москву. Обоих… расстреляли на даче НКВД в поселке Барбыш под Куйбышевом (Самарой).

Ограничимся Великой Отечественной войной и РККА, то есть сухопутными войсками СССР. По данным переписи 1939 года (проведена в январе, то есть до начала Второй мировой и советских аннексий), 3 млн советских евреев были седьмой по численности национальностью в СССР — после русских, украинцев, белорусов, казахов, узбеков и татар. Среди пехотинцев‑героев было 157 евреев (один — полковник Давид Драгунский — дважды Герой): это пятый результат — после русских (8875), украинцев (2188), белорусов (228) и татар (162). Если же нормировать эти абсолютные цифры по довоенному населению, то евреи будут даже четвертыми.

Большинство (54) получили свою звезду в 1945 году, в 1943 и 1944 годах, соответственно, 38 и 35, а в 1941 и 1942 годах — всего‑то 3 и 4 кавалера. Из 157 евреев‑героев 59 погибли на поле боя!

Такой вот «Ташкентский фронт». 

lechaim.ru/academy/prashha-leonida-ili-o-evrejskom-geroizme-v-gody-vojny/