Над Бабьим Яром памятников нет.

Мне кажется сейчас —я иудей.

Вот я бреду по древнему Египту.

А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне — следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус — это я.

Мещанство —мой доносчик и судья.

Я за решеткой.Я попал в кольцо.

Затравленный, оплеванный, оболганный.

И дамочки с брюссельскими оборками,

визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется —я мальчик в Белостоке.

Кровь льется, растекаясь по полам.

Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам.

Я, сапогом отброшенный, бессилен.

Напрасно я погромщиков молю.

Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!»-

насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! —

Я знаю — ты п о сущности интернационален.

Но часто те, чьи руки нечисты,

твоим чистейшим именем бряцали.

Я знаю доброту твоей земли.

Как подло, что, и жилочкой не дрогнув,

антисемиты пышно нарекли себя «Союзом русского народа»!

Мне кажется —я — это Анна Франк,

прозрачная, как веточка в апреле.

И я люблю. И мне не надо фраз.

Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть, обонять!

Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.

Но можно очень много —это нежно

друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?Не бойся — это гулы самой весны — она сюда идет.

Иди ко мне. Дай мне скорее губы.

Ломают дверь? Нет — это ледоход…

Над Бабьим Яром шелест диких трав.

Деревья смотрят грозно, по-судейски.

Все молча здесь кричит,и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею.

И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных.

Я — каждый здесь расстрелянный старик.

Я — каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне про это не забудет!

«Интернационал»пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.

Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам,как еврей,

и потому —я настоящий русский!