«Переступи черту». Продолжение 5 ЧАСТЬ 2

ЧАСТЬ 2

ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ

 ЗОНА НОМЕР 1

 Отряд номер 6

         «Исправительно(???)»-трудовая колония общего режима, куда Марк попал еще с десятью бедолагами из той же тюрьмы, располагалась на полуострове, продуваемом всеми ветрами, так что заключительный отрезок пути их везли в грязном и тесном трюме  парома с позеленевшими от плесени стенами. Перед отправкой из изолятора Марк получил вещевую передачу, в которую отец вложил отличный теплый и длинный чёрный ватник и тёплые носки. Больше ничего не принимали.

—  Зона. Что ждёт меня в ней? – С тоской думал Марк, сидя в холодном ящике дрожащего парома.

В тюрьме о беспредельной и голодной зоне рассказывали столько ужасов, что многие из его камеры писали прошение оставить их в следственном изоляторе работать в хозобслуге. И беспредела нет, и свидания регулярно, и условно-досрочное освобождение не проблема. Марк тоже написал. Отказали.

— Пасюк не дремлет, — подумал тогда он, получив официальный отказ..

С парома их пешком повели в колонию, огороженную высоченным мрачным забором с колючей проволокой  в несколько рядов по верху его.  И этот  короткий путь от парома до входа в зону хоть и под конвоем, хоть и под несмолкаемый аккомпонемент захлёбывающихся от лая сторожевых собак, но по заснеженной широкой зимней дороге под необъятным голубым небом – всё-таки был глотком свежего воздуха после спёртого духа в замкнутом пространстве тюрьмы.

Марк впервые смотрел на огромные черные ворота, открывшиеся перед ним, впустившие его и закрывшиеся за ним, обозначив непреодолимый рубеж между прежним миром  и адом.  «Всё. Приехали. Удастся ли когда-нибудь выбраться отсюда… » — вопросы жужжали в голове осиным роем, не давая успокоиться после дороги.

Всех, прибывших с ним, провели в здание, где проходило распределение по отрядам и видам работ. Марк первым предстал перед лагерной комиссией: начальник колонии («хозяин»), начальник оперативной части («кум»), отвечающий за внутреннюю безопасность, типа «КГБ» в  в зоне, и начальник производства – вольнонаёмный инженер.

И если два первых персонажа производили стандартное впечатление угрюмых тюремных надзирателей, то начальник производства – крупный, с открытым взглядом карих глаз и правильными чертами лица мужчина лет 50-ти — сразу понравился. По его взгляду, по манере общения чувствовалось, работа и пребывание в зоне его не испортили.

—  Рубин Марк Захарович, — произнёс начальник производства, рассматривая папку с его личным делом, — о так у вас «образование — высшее»?

—  Верно, — быстро ответил Марк, опасаясь, чтобы не озвучили, какое именно, так как остальные осужденные, стоявшие неподалёку, могли услышать.

—   Что ж, тогда я бы рекомендовал его на работу в контору. Нарядчиком. Там нужен аналитический склад ума, а уж с высшим образованием, надеюсь его не занимать. Вы не против? – обратился начальник производства к начальнику колонии.

В это время начальник оперчасти тоже рассматривавший дело Марка, достал какие-то свои записи и, сверившись с ними, что-то быстро зашептал на ухо подполковнику, своему шефу. Тот, выслушав его, кивнул головой.

—   В шестой отряд. Первая бригада. Грузчиком на гильотину, — прозвучал, как приговор, резкий голос «кума». Следующий!

Поворачиваясь уходить, Марк заметил растерянное лицо начальника производства, пытавшегося возражать начальнику оперчасти. И когда «кум», видимо, стал объяснять причину своего решения, Марк явственно различил звук имени, слетевшего с его уст — «…Пасюк…».

Вот оно что.  «Прокурор области и здесь не оставил его своим вниманием. Я — под его контролем. Был. Есть. И буду», — подумал Марк, расстроившись еще больше. Перспектива освободиться условно-досрочно помахала ему ручкой.

Два дня нужно было провести в карантине для вновь прибывших. Там Марк выяснил, что зона разделена на 10 отрядов. В каждом отряде  — три бригады по сорок человек в каждой (почти как рота в армии и три взвода в ней). Каждый отряд огорожен колючей проволокой с калиткой для выхода на общую дорогу. В бараке три больших комнаты для отдыха каждой бригады и общая умывальная комната. Туалет во дворе. Один на весь отряд.

Еще от Николая – «наседки» он знал, что в зоне, как и в тюрьме большую роль играют землячества. Земляки, собираясь вместе, вспоминают родные места, знакомых, различные события и случаи, происходившие в их краях. В условиях тягостных зоновских будней – это как окошечко в другой мир. И это сближает.

Узнал также, что зону «держат»  херсонские, а раньше «держали» николаевские. Был «бунт» – драка между ними. Победили херсонские, которых было намного больше. Война сейчас из активной стадии перешла в пассивную, но не прекратилась. Поэтому объявлять, что он — из Николаева было опасно. Решил назваться «полтавским», откуда и был на самом деле.

Пищу в карантин им приносили зэки с зоны. С одним из них на второй день карантина у Марка завязался разговор. Вернее, первым начал тот:

—  Слышь, землячок, а ты на какой отряд пойдешь?

—  На шестой, а что?

—  Та не, я так. А не хочешь ватничком махнуться?

Оглядев его короткую потрёпанную фуфайку, Марк отрицательно кивнул головой. Брови на лице зэка с кухни сурово сдвинулись:

—   А ты, подумай. В зоне на неприятности попасть легко.  А ты ведь меня не знаешь.

— Ты тоже меня не знаешь, — в тон ему огрызнулся Марк.

— И, откедова же ты такой «борзый»?

— Из Полтавы.

При этих словах брови его собеседника заняли своё прежнее место, а губы попытались изобразить доброжелательную улыбку.

—   Так ты — полтавский и идёшь на шестой отряд?, — протянул он, — А ты в курсе, что там твой земляк? «Солдатом» кличут? Правильный «пацан». У всей зоны  в  авторитете. Ты  его по глазам узнаешь: суровые глаза. Ладно, звиняй, браток. Мне пора.

А через час старшина-контролёр уже вёл Марка по дороге, с обеих сторон которой росли тополя, а за ними толстой сеткой с входными калитками были отгорожены здания отрядов. Одну из них он открыл и, впустив его, заметил:

— Сейчас все на работе. Но кто-нибудь в отряде всё равно есть. Спросишь у них, где первая бригада.  Давай.

Марк пересёк двор и вошёл в покрашенное белой известью одноэтажное здание барака. Из коридора – три двери. Толкнул одну наугад. Передо ним было обычное довольно просторное спальное помещение с двухъярусными заправленными койками, с подушками в белых наволочках и простынями под одеялом. Тумбочка и табуретка у каждой койки. «Слава богу, хоть не голые черные матрасы и подушки, как в изоляторе», — подумал Марк.

В углу на нижней койке (самое почётное место) сидел небольшого роста широкоплечий парень с правильными чертами лица, испещрённого мелкими шрамами. Чувствовалось, что, несмотря на свою молодость, он пережил немало. И на этом лице в глубоких и тёмных глазницах огнём полыхали необычайно выразительные стального цвета глаза, взгляд которых,  казалось, пронизывал насквозь.

— Здорово! – приветствовал   его  Марк, — а где здесь первая бригада?

— Здорово, землячок! — отозвался тот, — а ты что, только с этапа? Откуда сам?

—  Из Дубен.

— Что-о? – лицо парня вспыхнуло радостью, а губы растянулись в улыбке, — а я из Полтавы. Так ты в натуре — мой земляк?!

Он еще не произнёс этой фразы, как Марк  уже понял: это и есть Солдат. Понял по его глазам. И подумал: «Не дай бог быть врагом человека с такими глазами».

—  Как кличут? – спросил тот.

—   Марк.

— А меня – Солдат. Присаживайся, — указал он на табуретку, — мы тут с тобой двое полтавских на всю зону. Был еще один. Погоняло – «Немой». Серьёзный «пацан». У него и дед, и батя ворами жили. Зона хоть и херсонскими держится, но он сумел так себя поставить, что с первого до последнего дня был в авторитете.  Номер один. Жил «пацаном». И по его понятиям было: не разговаривать с ментами. Ни при каких случаях. Вообще. Западло — «пацану». Он и молчал. Отсюда и кликуха – «Немой». Хотя каждое его неслышное слово выполнялось зэками всей зоны беспрекословно. Короче, менты его недавно в Сибирь вывезли. Авторитета его боялись. Бунта боялись. Ну, а ты сам по тюрьме-то как, косяков не нахватал? Не ссучился?

—  Нет, — глядя ему прямо в глаза, ответил Марк.

—  Уже хорошо. А в хате в семье был?

—  Был. С Саней, Лукой, Кабаном и Жердью, если ты о них слышал.

— Нормалёк! Тебе «считается» (высшая степень одобрения), – неожиданно обрадовался Солдат, — Лука и Кабан на первом отряде. «Путёвые». Правильные «пацаны».  А сам-то КЕМ жить собираешься?

Опять вспомнились «университеты» Николая в изоляторе. Любая зона «живёт» по мастям: «путёвые (пацаны)», «мужики», «козлы», «шныри», «петухи».

«Пацаны» или «путёвые» – высшая масть (как «деды» в армии). «Отрицаловка», как именует их администрация колоний. Самые безбашенные, самые дружные, имеющие связи и с контролёрами, продающими им чай, водку и импортные сигареты, и с волей, где их дружки организуют «грев», перебрасывая через колючку тот же чай, водку, элитную тюремную одежду, наркотики, а главное — деньги.

«Пацану» западло освобождаться условно-досрочно: должны сидеть до конца срока. Должны постоянно конфликтовать с администрацией, якобы защищая права зэков. Попадать за это в «шизо» — штрафной изолятор и в «бур» — барак усиленного режима на хлебе и воде. Работать можно, но нежелательно. Дружить только с «пацанами». Многие из них имели своего «шныря» – слугу, приносившего «пацану» пайку из столовой, стирающего его одежду и бельё, заправляющего кровать и так далее.

«Пацаны» между зэками – высшая масть. Если в зоновском ларьке будет стоять очередь за сигаретами из «мужиков» и зайдёт «пацан», он возьмёт сигареты без очереди, и никто слова не скажет.

«Мужики» — самая многочисленная категория. «Мужики» живут спокойно: работают, не имеют шнырей, общаются с такими же мужиками. Могут поддержать пацанов в споре с администрацией, а могут и промолчать. Если повезёт, уходят условно-досрочно или на «химию» (стройки народного хозяйства). Антагонизма между «пацанами» и «мужиками» нет. Существуют как бы параллельно.

« Козлы» — зэки, сотрудничавшие с администрацией и записанные в секции: охраны правопорядка, культурную, спортивную. У них на руках повязки – «косяки». «Козлы» – антагонисты пацанам. Но они же и первые кандидаты на УДО (условно- досрочное освобождение).

«Шныри» — работники кухни и уборщики.

«Петухи» — опущенные. Изнасилованные или геи. Они, как каста «неприкасаемых» в Индии. К ним нельзя касаться рукой  (законтачишься) – даже бить можно только ногами или камнями издали. Держатся особняком. Спят и едят в отдельных местах. Носят тряпьё.  Каждый может их обидеть, и это приветствуется. Обычным развлечением зэков в этой зоне во время построений на ежедневные проверки было метать в «петухов» камешки, и чем удачней попадание, чем больше крови, тем больший восторг толпы.

Поэтому на вопрос Солдата, кем он будет жить,  Марк твердо ответил:

— Солдат, у меня семья, сын. Мне надо выходить по УДО. Жить буду «мужиком».

Солдат понимающе кивнул.

— Ладно зёма. Хватит нам  байки травить. Землячка кровнячего угостить сам бог велел, —  и с этими словами Солдат достал из тумбочки две банки «Бычков» в томатном соусе, разломал кусок хлеба пополам, дал пол-луковицы, ложку, и они приступили к позднему полднику «вольной» едой. Щедрость Солдата Марк оценил позже: зона была «голодной», кормили зэков кое-как, почти той же тюремной баландой. Вольная еда – на вес золота.

Они еще не закончили, как барак наполнился топотом ног – зэки вернулись с работы. В комнату входили люди, по одежде которых можно было определить, кто – «пацан», а кто – «мужик». Одежда «пацанов» была из блестящего черного милюстина, сшита, как в ателье, по фигуре. «Мужики» же носили обычные мешковатые и помятые серые штаны и куртки. Так же отличались и их ватники с шапками.

Кроме Солдата в бригаде было всего три «пацана», причём все трое херсонские и с приплюснутыми боксёрскими носами. «Боксёры» сразу подсели к ним, и Солдат представил Марка как своего «кровнячего» земляка и мужика из бывшей  семьи Луки и Кабана. Один из вошедших — постарше других — отталкивающего вида и с недобрым взглядом водянистых прищуренных глаз зэк, со смуглым лицом, прорезанным глубокими морщинами, представился:

— Турок.  Какой  срок?

— Пять.

— И чё это ты, МаркО, «мужиком» жить удумал?  Твоя семья по тюрьме — Лука и Кабан – «путёвыми» живут. Солдат тоже. В авторитете.  А ты его земляк.  Полтавским у нас уважуха. «Немой» всей зоной рулил. Давай, Марко, к нам, херсонским, правильным «пацаном» станешь.  «Путёвым». И проживёшь легче.

—  Турок, у него срок – пятёра. У него — семья, дети. Ему по УДО выходить надо, — вступился Солдат, — он в первую бригаду идёт, а там, ты знаешь, одни «мужики».

—   Ну, вольному воля, — сразу потерял интерес к Марку Турок, — вон дверь в первую бригаду. Но ты помозгуй, Марко, подумай. Пятёра – не год. И не два. Всякое бывает.

С этим оптимистическим прогнозом Марк и отправился в свою первую бригаду, где были одни «мужики». Пришедшие с работы, уставшие, они приняли его спокойно. Обычные вопросы: какой срок, откуда, с кем сидел на хате в тюрьме, есть ли косяки.

Марк никак не мог понять, каким образом так быстро разлетается по зонам и тюрьмам любая информация о человеке. Ничего не скроешь. Не успеет прийти «петух» или «наседка», или еще кто-нибудь с «косяком» (тюремной провинностью) — как его уже ждут и определят согласно его статусу. И соврать – бесполезно. Только горя себе добавишь.

Вся бригада уже знала, что Марк – земляк Солдата и что он с ним «пайку хавал» — разделил ужин. И это сразу дало Марку в их глазах фору в 100 очков. И хоть внизу места не было, но из трёх пустых верхних коек Толян, бригадир, указал ему на ближнюю к печке, как раз над его койкой. Зима ведь. А если к обычным морозам прибавить жуткие ветра, разрывающие полуостров на части, то вскоре Марк вполне оценил этот жест бригадира.

На следующее утро после видимости завтрака и построения на проверку с разводом на работу, Марк оказался в производственной зоне, где часть зэков вязали сетчатые авоськи, а другая, бОльшая их часть штамповали и собирали железные капканы. Да, обыкновенные капканы на волков, медведей и других зверей. Разных размеров. Разной силы удара. Состоящие из десятка деталей.

А первичные заготовки для деталей, рубила гильотина – П-образный металлический станок с огромным широким  тяжёлым ножом и двумя рельсами, по которым листы железа подтягивались к станку. Опытный рубщик выставлял размер заготовки. Отрезал первую, замерял её, и если размер был точен, включал автомат, который каждую секунду опускал и поднимал нож гильотины, а отрезанные полосы железа (заготовки) сыпались на поддон под ней.

Уже после первого дня Марк понял замысел прокурора Пасюка: тяжелее и отвратительней работы в зоне просто не существовало. Потерять здоровье на ней – раз плюнуть. Гильотина находилась под навесом без стен, и жгучие зимние ветра пронизывали до костей.

Восемь часов подряд с получасовым перерывом Марк должен был склонившись над землёй буквой «зю» с бешенной скоростью хватать руками с поддона на полу тяжелые, грязные в масле, с рванными острыми краями заготовки и бросать их на железную тележку. А наполнив её и напрягаясь изо всех сил, бегом тащить к стеллажам, преодолевая сопротивление  леденящего ветра, двумя руками упирающегося в его грудь.

Затем быстро разбрасывать все железные полосы в соответствующие ячейки по размерам и опять же бегом назад, так как к тому времени поддон гильотины уже полон новыми заготовками. Замешкаешься – рубщик орёт не своим голосом. Ему план выполнять надо, УДО скоро.

Марк  не помнил, как выдержал первый день. Потому что, вернувшись после работы в барак, не раздеваясь рухнул на койку, отказавшись идти на ужин. Не было ни сил, ни желания. Конечно, пришлось подняться на построение к вечерней перекличке, но потом сразу опять в койку и до утра. И так каждый день.

Невыносимо болела спина. Руки – все в мелких и крупных порезах, так как жиденькие рукавицы превращались в лохмотья уже через два дня, а новые выдавались раз в неделю. Ноги после работы гудели как ветер в трубах, колени разламывались. Но организм требовал своё, и через несколько дней он начал ужинать. А поскольку завтрак, обед и ужин были просто пародией на них, к концу месяца он стал похож на дистрофика из анекдота — его привязывают к кровати, чтобы в форточку не сдуло.

Приехавший на первое свидание (полчаса разговор через стекло) отец, увидев его заплакал.

—  Папа, что случилось? Почему ты плачешь?

—  Ты давно себя в зеркале видел? От тебя же одни глаза на скелете остались.

—  Не переживай. Ты сам всегда говорил: «Были бы кости, мясо нарастёт». Я ведь только месяц здесь. Привыкну. Отъемся. Ведь ты наверняка передачу привёз?

—   Привёз, конечно. Да, и перед тем, как ехать к тебе, я заглянул к Лере и Владику. Ты знаешь, в общем-то…  стало немного не по себе.

—    От чего? – спросил Марк , чувствуя, как на сердце опускается иней.

— Я заметил на кухне под столом целый склад пустых бутылок от вина. Спрашивать было неудобно. Но меня это насторожило.

—   Ну, у неё много подружек, — кинулся Марк на защиту Леры, — приходят, утешают. Ты посмотри, она и в Москву, и в Киев, и в Харьков моталась, пытаясь помочь мне. Адвокатессу из Харькова привезла. Да, и если бы я показал тебе её письма… Шлёт почти через день – весь отряд удивляется. В них столько любви и страданий из-за нашей разлуки. Я от неё такого не ожидал. Нет, па, подозревать её было бы неверно. Да и какой прок?

—   Ладно.  Дай бог, чтоб  я  ошибся.

Отец привёз передачу. 10 килограмм. Получив столько вольной еды, Марк  нес её в обеих руках, как драгоценную хрустальную вазу. И трудно передать чувство радости, переполнявшее его в тот момент. Кусок колбасы отнёс в подарок Солдату, с которым иногда пересекались, поговорить о родном крае. Остальное разделил со своим новым семьянином Иваном Волчком. Иван – крепко сложенный старше него лет на 10 блондин с правильными чертами лица и добрыми серыми глазами на воле работал инженером в Херсонском быткомбинате. Попал сюда за растрату.

Марк сразу выделил его из основной массы зэков, где редко кто мог похвастать даже средним образованием. С ним можно было общаться на равных. Правда, гибкостью Иван не отличался, чем частенько создавал себе проблемы. Он резал правду в глаза и никак не хотел смириться с идиотизмами тюремного общения. Работал и жил он во второй бригаде, где тоже были одни «мужики». Но буквально с первых дней ему удалось настроить против себя всю свою бригаду, которая и так презирала его за высшее образование. Его кличка -«Инженер» — в их устах звучала как оскорбление.

Однажды отряд стоял на вечернем построении на перекличку. Мужики из второй бригады, где работал и жил Иван, отчего-то находясь в приподнятом настроении, вместе с «пацанами» из третьей бригады сначала устроили камнеметание в ютящийся в сторонке отдельный отряд «петухов». Несколько метких попаданий, кровь и крики  несчастных – отозвались одобрительными выкриками метателей — идиотов.

Каждый раз, наблюдая это и переживая каждое попадание так, будто камень бил в него, Марк ощущал, как душа кричит от бессилия изменить что-либо. Вступиться за «петухов» означало по понятиям джунглей, что ты и сам «петух», а значит место твоё – рядом с ними. Тогда уж лучше сразу в петлю. Тем более, что ничего не изменишь.

Не успокоившись на этом, «эрудиты» второй бригады затеяли «интеллектуальную» игру: они сильно хлопали впереди стоящего по плечу. Тот, оборачиваясь, должен угадать того, кто его ударил и вернуть ему удар. Угадал – нормально. Не угадал, получи еще один удар от «невиновного».

В тот вечер чувствительные удары сыпались на плечи Ивана один за другим. Он некоторое время терпел, а потом развернувшись крикнул, да так громко, что в других бригадах тоже услышали: «Да хватит вам уже! Такой «КОЗЛЯТНИК» только в нашей бригаде!». Оп-па! ОГРОМНАЯ ошибка.

Не зря Николай учил в камере: «Главное, фильтруй базар. Если не уверен, молчи. За неправильное слово «замочить» могут».

«Козёл», как и «петух» были самыми страшными оскорблениями, за которыми должна была следовать расплата. Слово «козлятник» было воспринято как то, что Иван обозвал «козлами» всех. Оскорбил всю бригаду.

Вернувшись в барак, разошлись по спальным комнатам. Почувствовав тревогу, Марк вышел в коридор и уловил необычный гул за закрытой дверью в комнате второй бригады. И вдруг чей-то хриплый крик:

—  Так что, мужики, значит Инженер вас по делу «козлами» погонял?  Неужели тут никого не найдётся, чтобы разбить табурку на его голове»?   Ну так  это сделаю я!

Ударив дверь ногой, Марк с грохотом ворвался в комнату и увидел несколько  привставших мужиков, и одного из них — с табуреткой в руке — в проходе между койками. Все сразу обернулись к Марку. В один миг он оказался рядом с нападавшим – бугаем его роста, но пошире в плечах и крупнее. Глядя ему прямо в глаза и закрывая собой путь к Ивановой койке, Марк негромко, но твёрдо произнёс:

—  А ты сначала разбей на МОЕЙ голове. Я – семьянин Ивана. Что смотришь? — и вдруг, вытаращив глаза, метнувшие  молнию, заорал не своим голосом, — БЕЙ!!!

Мужик, выпустив табуретку, отшатнулся назад.  Не обращая больше на него внимания, Марк подошёл к Ивану, сидящему на верхней койке и бледному, как смерть. Стоя рядом в проходе, Марк положил локти на его кровать и, будто ни в чём не бывало (хоть у самого живот от волнения стянуло в морской узел) завёл обычный, ничего не значащий, но долгий разговор. При этом, ожидая атаку сзади, внимательно смотрел на Ивана, чтоб по выражению его лица угадать момент нападения.

Но, видно, неожиданное, с выбиванием двери, появление земляка Солдата окатило горячие головы холодным душем. Каждый понимал: ввязаться в конфликт с  Солдатом и его семьёй «пацанов» — боксёров с третьей бригады – себе дороже. После короткого молчания возмущенный гул еще звучал некоторое время. И лишь когда он стих, Марк, пожелав Ивану спокойной ночи и громко предуредив, чтобы звал, если понадобится, пошел в свою спальню. Долго не мог уснуть, но ночь прошла спокойно.

На следующий день было воскресенье, на работу не ходили. После обеда неожиданно в  бригаду  к Марку заглянул Солдат. Взгляд его пронзительных горящих глаз не предвещал ничего хорошего. Кивком  головы предложил выйти. Они пошли по двору.

— Ко мне приходили мужики из второй бригады, — начал Солдат, — бочку на тебя катят. Ты зачем за Инженера вписался? Ты что не в курсах, что он всю бригаду «козлами» назвал?

—  Солдат, во-первых, он мой семьянин. И ты бы первый «выписал» мне за то, что я не поддержал семьянина. Во-вторых, слово «козлы» не прозвучало. Сказав «козлятник», Иван подразумевал беспредел, идиотизм, глупость в их бригаде, что выражалось в этой дурацкой игре. В неё уже и школьники не играют, не то что взрослые мужики. Кроме того, они играли не по правилам: даже когда он узнавал, кто ударил его сзади, они всё равно его били. А это — беспредел.

—  Марк, в этой бригаде одни мужики. Блатных нет. И мужики между собой сами должны разбираться.  На первый раз я их отфутболил, но больше не ставь меня в такое дурацкое положение. Турок тоже считает, что ты – неправ. А мне новые тёрки с херсонскими не нужны. Ещё от старых не оклемался.

Марк понял, о чём говорил Солдат. К этому моменту он уже знал его историю.

Убежавший из армии, а затем и из штрафбата (за что и получил кличку), Солдат сначала попал во второй отряд. Там объединился в семью с двумя николаевскими путняками.  Все трое, несмотря на молодость, оказались толковыми и оборотистыми ребятами. Очень скоро они обзавелись нужными связями, и все дефициты: чай, болгарские сигареты, еда с воли, деньги и другое потекли к ним неиссякаемым ручейком.

Это бы еще ничего. Главное, их авторитет в зоне рос не по дням, а по часам. И вот уже к ним потянулись зэки  из разных отрядов  за советами и за решением конфликтов. А такого херсонские «пацаны» из первой семьи в их отряде простить не смогли — это умаление их власти, их авторитета.

Воспользовавшись тем, что Солдат заболел и находился в больнице, они  впятером ночью напали на двух спящих ребят из Николаева и измолотили их кастетами до полусмерти. Одного потом увезли в больницу, откуда он так и не вернулся.  А второго, с вбитой внутрь челюстью, Марку пришлось случайно встретить в зоновской санчасти через несколько месяцев после случившегося – жуткая картина.

Конечно, то, что произошло, было полным беспределом. Ведь по понятиям, прежде, чем «пацаны» могут напасть на других «пацанов», они должны «сделать предъяву» — обвинить в серьёзных проступках. Предъявы не было, поэтому нападавшие должны были быть осуждены своей же мастью. Но, как это часто бывает и в обычной жизни, они сумели быстро «подогреть» — подкупить —  главных херсонских авторитетов с других отрядов, и дело спустилось на тормозах.

Выйдя из больницы и узнав о случившемся, Солдат чувствовал себя убитым. А потом открыто вызвал всех беспредельщиков драться с ним один-на один, по очереди. Но те вышли против него все вместе, впятером. Тогда он побежал от них и вбил в землю первого, догнавшего его, а затем и второго. Остальные трое навалились скопом, и очнулся Солдат уже в реанимационной палате больницы.

Поскольку это сражение происходило на глазах у всех, весть о нём быстро разлетелась по зоне и добралась до воли. Вскоре с воли пришла «малява» — письмо от авторитетных воров, где выражалось неодобрение творящемуся беспределу. Поэтому семья беспредельшиков ушла в тень, а вышедший из больницы Солдат был встречен героем и переведён в шестой отряд, подальше от его врагов. Там он долгое время жил один и только недавно решил присоединиться к Турку, который давно звал его в свою семью, состоящую из херсонских боксёров. Так произошло его молчаливое примирение с  херсонскими.

— Ладно, Солдат. Я «догнал». Переговорю с Иваном. Сделаем выводы, — закончил Марк этот неприятный разговор.

Он получил еще один урок – не пытайся установить свои правила. Или выполняй общие, или не обессудь. Что и донёс до Ивана. Тот удручённо молчал. Понимал, что мог угробить их обоих. Глупо было бы лишиться жизни из-за одного неосторожного слова.  «Базар», как учил Николай,  действительно фильтровать надо.

 

Рубин—рубщик—Мопассан

       Практически каждый в зоне имел кличку. Марк тоже получил свою. Так вышло, что вся его бригада, все 40 человек, не отличались ростом. Поэтому когда бригадир впервые обратился к нему:

— Эй, Малыш, завтра твоя очередь убирать хату, — эта кличка тут же прилипла на весь срок в зоне. Не самый плохой вариант.

Заканчивался второй месяц, как он ишачил грузчиком на гильотине. Спина к этому времени сделалась гранитной. Сквозняки и морозы не брали – даже не чихнул ни разу. Кожа на ладонях превратилась в жесть, так что можно было работать без перчаток. Хотя каторжная суть работы, конечно,  никуда не исчезла.

Вскоре  Марк узнал, что его непосредственный начальник — рубщик гильотины – освобождается досрочно. Заработал УДО. И уже на следующий день Марка  вызвал начальник производства зоны Бекетов, тот, который в первый день пребывания в зоне хотел распределить  его нарядчиком.

—  Ну, что, Рубин, не надоело грузчиком пахать.

—   Надоело, Семён Игнатович. Так надоело – слов нет.

—  Тогда у меня для тебя хорошая новость. Завтра на твоё место грузчиками придут два новичка с этапа. А ты неделю попрактикуйся у мастера-рубщика. Когда он освободится, займёшь его место. Рубин – рубщик. Вот и фамилию свою оправдаешь, ха-ха-ха.

Именно в тюрьме и в зоне Марк на своей шкуре ощутил: какое же огромное значение могут иметь, казалось бы, самые пустяковые на свободе вещи и какой радостный взрыв чувств они могут вызывать у человека, попавшего в джунгли: спать на верхней койке или на нижней, ближе к углу или дальше. Поесть хоть иногда не баланду, а пищу из того прошлого мира, которого уже может быть и не существует. Получить письмо. Почистить зубы вкусной зубной пастой, а не допотопным зубным порошком. Помыться туалетным мылом, а не обмылком хозяйственного. Укрыть шею шарфиком, а не противным леденящим ветром. Получить работу чуть легче, чем та которая была.

Марк без крыльев летел на свою гильотину, и в этот день ранее неподъемные груды железных заготовок показались пухом. Смена пролетела как миг.  В мыслях о новой работе.

И хоть с самого детства любая техника и Марк располагались на космическом расстоянии  друг от друга, но в этот раз желание овладеть новой профессией было столь велико, что мастерство рубщика на гильотине вошло в него, как нож — в масло. Уже после двух дней практики он с изумлением понял, что шестым чувством ощущает, какой размер надо выставить на этой раздолбанной старой гильотине, чтобы получить заготовку заданной ширины с точностью до миллиметра. Его наставник был настолько доволен, что доверил работать самостоятельно, пропадая где-то с корешами и улаживая последние дела перед освобождением.

Назвать эту работу «сахаром» было бы неверно. Физически она была не намного легче работы грузчика. Приходилось самому стаскивать с кипы железных листов, опущенных подъемным краном, верхний огромный и тяжеленный лист, весь в грязном масле, и тащить его по рельсам к ножу гильотины. Затем, выравнивая края, устанавливать лист точно параллельно этому ножу. Делать замер, пробную полосу и только потом, включив автомат, пару-тройку минут отдыхать, пока он нарезает заготовки.  Снова упираясь изо всех сил, тащить следующий лист с кипы. И так восемь часов подряд.

Но зато отпала нужда часами гнуться до земли, сгребая заготовки на тележку, тащить её неподъемную к ячейкам, разбрасывать железные полосы по ним и снова бежать под гильотину. Сказать, что Марк был доволен новой работой – ничего не сказать. Он был просто счастлив, и будущее уже не казалось ему таким беспроссветным.

 

Прошёл месяц. Однажды Солдат подарил Марку совершенно чистую объемистую общую тетрадь с рыжей обложкой. Для писем домой. И, несмотря на тяготы тюремного быта, молодость брала своё даже здесь, в замкнутости мужского сообщества. Так, неожиданно длинными вечерами после работы, а также в выходные дни Марк вдруг с головой нырнул в сочинение романа. Эротического романа, претензиозно назвав его «Звезда появляется в полночь».

Роман о захватывающих приключениях девушки Ланы с редкой  харизмой и необыкновенным сексуальным талантом. Приключениях в Украине,  Европе и Америке.  Сюжеты рождались один за одним. Легко и быстро.

Уже через пару недель добрая половина тетради была исписана его мелким почерком сочными сценами разнообразных и необычных сексуальных «подвигов» героини с различными партнёрами: от солдат до миллионеров. Со всеми эротическими и натуралистическими подробностями («Камасутра» – отдыхает).

Прочел несколько глав Солдату, и еще не закончив чтения вдруг испугался, что тот его высмеет. Произошло наоборот:

—  Марк, да ты же Мопассан полтавский! – восхищенно обрушился Солдат, — всё путём!  Надо, чтоб ты почитал моим, когда придут с работы.

—   Ну, не знаю. Ты – мой земляк, тебе я доверяю. А чужим? Ведь пишу я просто так, чтобы мозги не засохли.

—   Не прибедняйся. Я сам не меньше твоего книжек прочитал. Вон глянь сюда: полный тумбарь забит. Смотри, вот Мопассан.  Приходи вечером, семье почитаешь. Чифирчику  попьем… Или что, западло с «пацанами» посидеть?

И хоть Марк не любил Турка и его боксёров, но спорить не стал. Вечером его ждал не меньший успех у плосконосых слушателей, плюс угощение колбаской, луком и чаем с печеньем от семьи Солдата.

Весть о книжке мгновенно разлетелась по всей зоне. Уже на другой вечер контролёр, подкупленный «пацанами», тайком вывел Марка за пределы шестого отряда в расположение первого отряда, где он сразу был раздавлен медвежьими объятиями Луки и Кабана. Зайдя в их бригаду, Марк удивился обилию парней в черных милюстиновых костюмах – так много «путёвых» вместе пришлось видеть впервые.

Кабан, хоть и бандит, но довольно неглупый парень, представил Марка «высокому сообществу», и тот начал читать. По абсолютной тишине, загоревшимся глазам и дружным смешкам понял, что сюжет захватил «элиту» зоны. И когда Марк закончил, вместо аплодисментов (не принято) получил одобрительный гул и приглашение разделить «вольную хавку» с «пацанами» первого отряда.

Марк видел, что его чтения были, как космический корабль, уносивший зэков в абсолютно иной мир. Они вносили разнообразие и хоть на время разгоняли  скуку. Скуку, кротом выедающую душу независимо от масти – «пацанов», «козлов» иль «мужиков».

Возвращаясь в свой отряд вместе с тем же контролёром, они неожиданно прямо у выхода наткнулись на офицера, начальника первого отряда.

—  Почему посторонний на отряде? – обрушился  тот на контролёра, — А это что это у тебя там? – протянул он руку к рыжей тетрадке, которая оттопыривалась внутри ватника Марка.

Сердце рвануло вверх и забилось в висках зайцем, попавшим в силки. Не менее «бравый» вид был  и у сопровождавшего его сержанта. Молча подал тетрадь. Офицер раскрыл её и углубился в чтение. «Ну, всё. Штрафного изолятора не миновать:  посещение без разрешения чужого отряда,  хранение эротической литературы… А значит и УДО накрылось.» — обречённо вертелось в голове.

Наконец, офицер, оторвавшись от тетради, внимательно посмотрел на Марка:

— Кто писал?

— Я.

— Значит так. Тетрадь я забираю, — Марк похолодел, — но завтра верну, через него, — показал капитан на сержанта, — Только с условием: допишешь до конца, дашь мне дочитать.

Сердце замерло: «Неужели отпустит?» — Отпустил.

«Да, — подумал Марк, успокоившись и возвращаясь в свой отряд, — все мужики одинаковы. И на той и на этой стороне джунглей. Основной инстинкт… его никто не отменял.»

И действительно, уже на следующий день к вечеру он  держал свою драгоценную тетрадку, получив еще и комплименты от сержанта-контролёра, который тоже не удержался прочесть.

Авторские чтения продолжались и на других отрядах, так что в течение двух недель Марк существенно повысил не только свой вес в зоне, но и свой собственный вес.   Обильные угощения стали традицией.

Как-то однажды, вернувшись в отряд после очередного «выступления» и отдыхая   на своей койке перед отбоем, Марку вспомнился эпизод его школьной юности.  Свой первый литературный успех. Первое ощущение СЛАВЫ.

 

 Первое признание

     Марк очень любил свой  свой родной городок .

Город, вдоль и поперек прошитый тенистыми скверами, в которых густо растущие каштаны почти смыкались кронами, образовывая летом живой тоннель. В них в любую жару сохранялась прохлада, и можно было с удовольствием отдохнуть на скамейках. В центре города – огромный старый парк с деревьями в два обхвата, темными аллеями, летним театром, каруселями и стрелковым тиром.

« Мой город»- так называлось первое стихотворение, которое Марк сочинил в 14 лет, вернее это было домашнее сочинение, заданное в начале года учителем литературы.

 

«Солнце светит, улыбаясь,

Над прекрасною страной,

И в лучах его купаясь

Зеленеет город мой.

 

Поднятый рукой могучей

С пепла и руин войны

Был отстроен еще лучше

Город мой родной – Дубны.

 

Голубые змейки речек-

Их приятна бирюза.

Купола церквей , как свечи,

Улетают в небеса…» — и еще несколько куплетов.

 

Сочинение вызвало фурор в учительской – среди седьмых классов это было первое в школе сочинение в стихах. Поставив «пятерку», учительница посоветовала послать стих в местную газету, что Марк и сделал. Конечно, в то время для семиклассника, увидеть свои стихи в газете, которую читает весь город было несбыточной мечтой. Так что, подписывая на конверте адрес  редакции, он  и не рассчитывал на ответ. И, вдруг, буквально через несколько дней получает короткое письмо:

« Уважаемый Марк!  Ваше  стихотворение «Мой город» одобрено к печати и будет опубликовано к  Дню города .»

—  Ура! Ура! Ура !

А спустя еще несколько дней, он  держал в руках газету со своим стишком и его именем на первой странице. Сердце трепетало.

Восторг !    Вот она — СЛАВА !

С тех пор иногда домашние сочинения Марк стал писать в стихотворной форме.  «Пятерка» была обеспечена. Более того, в  следующем, 8-м классе удалось выиграть  сначала городскую, а потом и областную олимпиаду   сочинений на заданную тему. Обе олимпиады были заочными. Оба раза писал стихами.  И через некоторое время поехал в столицу Украины город Киев уже на очную республиканскую Олимпиаду.

Где-то через  месяц после этого был вызван в учительскую комнату в школе и директор официально и торжественно вручил Марку приз: часы- будильник «Слава» и Диплом за занятое первое место в Республиканской олимпиаде сочинений.

 

Информация к неприятностям

      Неприятности грянули откуда их и не ждал. Как-то на гильотину, где Марк работал, в перерыве привалили трое из его бригады: бригадир Толян, киргиз Омурбек и семьянин Омурбека, здоровенный мужик по кличке Гвоздь. Двое последних с первых дней почему-то невзлюбили Марка, и отношения с ними были напряженными, на грани конфликта. В отличие от бригадира, с которым Марк ладил нормально.

Работы было много и поэтому он, кивнув пришедшим, продолжал своё дело. И вдруг — противно-визгливый, перекрывающий шум гильотины, голос Омурбека:

—  Мужики, да всех этих юристов: ментов, следователей, прокуроров, – «мочить» надо!

Сердце застучало громче ударов ножа гильотины, ритмично с лязгом опускавшегося на толстый лист железа. Марк сразу понял, что это выпад в его сторону. Но откуда они могли узнать? Три месяца все было тихо.

—  А тех юристов, кто попадает в зону, «петушить» надо! Всей бригадой, день и ночь. Не слезая, — не унимался Омурбек, сжигая Марка полным ненависти взглядом.

Собрав в кулак всю свою выдержку,  Марк заставил себя не поворачивать голову в их сторону,  продолжая усердно рубить металл. Он понимал, Омурбек не называя его имени, ждёт, пока Марк отнесёт это обвинение к себе и ввяжется в конфликт. Выдаст себя. А киргиз всё продолжал и продолжал свои проклятия и угрозы. Пять минут. Десять. Терпение на пределе. Обеими руками Марк старался  держать себя, не сорваться. И вдруг  слышит:

—  Приходят тут, непонятно кто, падлы. Земляками — «пацанами» прикрываются… Это еще «пацаны» про юриста не знают. А узнают, сами «опустят» мента,  без базара! – и Омурбек, не прекращая монолога, почти вплотную подступил к Марку,   продолжавшему свою работу.  Смуглое и перекошенное злостью лицо уже в метре от лица Марка. На шею падают брызги его слюны.

В руке сама собой возникает длинная и острая полоса железа из-под гильотины.  Ещё миг – и Марк бы раскромсал эту ненавистную круглую рожу.  Но  тут Толян, как почувствовав это, дернул Омурбека за руку:

— Завязывай, Омурбек. Перерыв закончился. На работу пора. Вечером добазарим.

Троица убралась. Марк никак не мог успокоиться, понимая — это только начало. И самое главное, ни к Солдату, ни к Луке с Кабаном, ни к другим «путёвым» обратиться невозможно. Никто за «юриста» не впишется.

Мент, прокурор, судья, очевидно и адвокат, как объяснял Николай-«наседка», для них одинаковы. Это все юристы и по неписанному закону однозначно должны быть опущены.

Вернувшись в барак, не успел раздеться, как его подозвал Толян.

— Смотри, Малыш, тут такое дело, — начал бригадир, — Омурбек случайно услышал разговор нашего отрядного с  «кумом» ( опять «кум»), о том, что ты был юристом. Ментом или прокурором, он не понял. Как для меня, ты хлопец правильный, но я на всю бригаду давить не смогу. Скажи мне, в натуре, ты – мент, прокурор?

—  Нет.

—  И что мы будем делать? – задумался бригадир.

«Эх, пан или пропал» — мелькнуло в голове.

—  Я знаю, что. Зови сюда Омурбека и тех, кто еще так думает, — решился Марк.

Через пять минут его, сидящего на нижней бригадирской койке вместе с Толяном, окружили и расселись вокруг пятеро мужиков во главе с Омурбеком. Глаза их сверкали, как у голодных волков, окруживших одинокую овцу.

—  Омурбек, — начал Марк, — ты сегодня на гильотине что-то там «чирикал» (завуалированное оскорбление: чирикают птицы, «петухи» — тоже птицы) про ментов, прокуроров и судей. Было?

—   Ну…, — недоуменно промычал Омурбек.

—   А к чему ты это чирикал? Уж не предъяву ли ты сделать хочешь? А если предъяву, то кому, Омурбек? Может мне? Так делай сейчас. При всех. Только ты же закон знаешь. Сделаешь предъяву, я  у тебя спрошу: « А ты, Омурбек, за базар ОТВЕЧАЕШЬ? А если отвечаешь, то чем: головой или задницей?» — И услышав твой ответ, каким бы он ни был, я тебе скажу: «Нет, Омурбек, я не мент. Я не прокурор. И я не судья. И я за базар ОТВЕЧАЮ. Отвечаю головой. Своей головой Омурбек. А затем мне пришлют с воли мой приговор, где указано, кем я был по свободе, и который станет ПРИГОВОРОМ ТЕБЕ. Только если я по этому приговору ответил свободой, то ты, урод, ответишь своей поганой ЗАДНИЦЕЙ или своей ЖИЗНЬЮ! Ну так что, Омурбек, ты мне ДЕЛАЕШЬ предъяву??? – максимально грозным голосом с нажимом спросил Марк, поднимаясь с койки и нависая над ним.

В этот монолог он вложил всю силу и весь огонь отчаяния, которые смог отыскать в себе,  понимая, что речь сейчас реально идёт о жизни и смерти. Смуглое лицо Омурбека, на которого  обрушился Марк и который совершенно не ожидал такого нападения, сделалось белее мела. Губы его задрожали…  Видно, представил себе картину расправы в случае, если правым окажется Марк.

— Да, Омурбек, и прежде чем ты мне сделаешь предъяву, я схожу позову сюда Солдата и его семью. Чтоб было кому «спросить» с тебя, когда ты «проотвечаешься. Лично у меня на твою задницу… не встанет…», — и резко развернувшись, Марк направился к двери, чтобы позвать Солдата.

—  Стой, Малыш! – остановил его за руку Толян, — что молчишь, Омурбек? Ты будешь предъяву делать?

Длинная пауза. Омурбек затравленно оглянулся, будто надеялся найти поддержку еще от кого-то.

—    Рожай, Омурбек!!! – уже со злостью нажал бригадир.

—    Н…нет, не буду…- наконец выдавил из себя киргиз.

— Значит, базаря про ментов и прокуроров ты НЕ МЕНЯ имел ввиду? – повернулся к нему Марк, — говори.

—   Нет.

—   А зачем базарил?

—   Ну, я так в общем…

—   Ну а если в общем, то за сегодняшний твой базар, Омурбек, с тебя дачка.  Ты понял? Свою следующую передачу занесешь нам. На всех, кто сейчас слышал наш базар. А мы её схаваем. Чтоб в следующий раз сначала думал, а потом пасть открывал.  Всё правильно? – обратился Марк к окружающим.

—   По делу, Малыш.

—   Всё правильно…

— Всё  путём… —   обрадовались возможности поживиться за чужой счёт мужики.

—    Ну и лады. По расходу.

Понимая, что на каждый роток не накинуть платок, Марк решил на следующий вечер встретиться с Лукой и Кабаном. И это ему удалось. Очень осторожно, слово за слово, Марк рассказал им, что он не учитель истории, как представлялся в тюрьме, а адвокат. Рассказал им пару дел, по которым защищал николаевских ребят, о которых потом слышал, что в зоне они были в авторитете.

Кабан почесал голову, подумал и изрёк:

— Не боись, Малыш. Это раньше по понятиям любой юрист считался ментом. Сейчас времена пошли другие. Да и зона – другая. Здесь беспредела больше, чем понятий. И ты ведь реально не мент, ни прокурор и не судья! Если что, мы тебя отмажем. Да и Солдат в стороне не останется. Ты братве ничего плохого не сделал. Так Лука?

—  Всё правильно, Кабан. МаркО с нами в семье был. С нами тюремную пайку хавал. Косяков за ним не было. «Мопассан» к тому же, как говорит Солдат, ха-га-га… Всё путем, Малыш.

На том и расстались.  Только дело на этом не закончилось. И продуктовую передачу Омурбека с сушёным инжиром попробовать им так и не обломилось.

 

    Ночной гость

      На следующий вечер Солдат пригласил Марка в свою бригаду почифирить. Горький чай из крепчайшей заварки – чифирь – никогда не нравился Марку и кроме усиленного сердцебиения ничего не вызывал. Но отклонить приглашение было и невежливо, и не дипломатично: не каждого «мужика» «путняки» позовут.

Турка, к его радости, не было, и за разговорами Марк  не заметил, как выпил с Солдатом несколько чашек чифиря, закончив перед самым отбоем.

Улёгшись в свою постель и укрывшись одеялом, он слушал гулкий бой своего сердца, будто только что пробежал стометровку, и отчётливо понимал: сна – ни в одном глазу. Сон испарился вместе с выпитым чифирем.

«Ничего, — подумал он, — полежу, поворочаюсь и засну.»  Прошёл час, другой, третий. Вокруг все спали. Бессоница стала доставать (с раннего утра на работу), а храп спящего на нижней койке Толяна ещё более усиливал его раздражение.

Обычно Марк проваливался в сон, не успев коснуться головой подушки, а просыпался утром от толчка бригадира: «Подъем, Малыш!». Поэтому в течение ночи он как бы улетал из барака.

Сейчас же он впервые бодрствовал и впервые «наслаждался» запахами немытых тел, грязной одежды, постоянным скрипом железных  сетчатых матрасов, когда кто-то переворачивался во сне, и скребущим душу храпом с разных концов комнаты.

Мягко льющийся свет полной луны и раскидистая ветка берёзы, зловеще покачивающая листьями на фоне окна, создавали в комнате впечатление кинозала, с  картинкой  чёрно-белого кино на экране. Прошёл еще час. Чтобы не слышать «симфонию»  храпа, Марк, лёжа на правом боку, вынул из под головы подушку, и накрыл ею левое ухо, придерживая подушку рукой.

И в это время раздался громкий и резкий скрип железной сетки с противоположного угла барака. Кто-то встал. Сквозь полутьму, царившую в комнате, Марк  увидел невысокую коренастую темную фигуру с большой круглой головой,  которая на цыпочках, неслышными кошачьими шагами направлялась в его сторону. Ближе и ближе. Вот она пересеклась с полоской света луны из окна, и в опущенной руке блеснул металл.  Этот блеск больно полоснул по сердцу, хоть сам клинок был еще в нескольких метрах от Марка.

В мозгу взорвалась сирена и ярким светом вспыхнула мигалка: «Омурбек. Неужели ко мне?»

То, что произошло дальше, не контролировалось умом. Еще миг и Омурбек, оторожно поставив одну босую ногу на край койки Толяна, а другую — на край койки напротив, пружинисто возвысился над  Марком и занёс руку с ножом, ударить сверху. Но  на мгновение раньше, оторвав подушку от уха, Марк двумя руками толкнул её вперёд, погасив удар и отклонив руку бьющего в сторону, а левой ногой, всё так же лёжа, но подобравшись, изо всей силы пнул вверх, в открытую круглую рожу. Клацнули зубы. Всхлип — и киргиз рухнул в проход между койками, не выпуская ножа из рук. При этом  он нечаянно вспорол им кисть руки спящего внизу бригадира. Тот, коротко вскрикнув, вскочил с койки одновременно с Омурбеком, поднимающимся с пола. Чувствуя острую боль и видя кровь, стекающую из разрезанной руки, а прямо перед собой киргиза с ножом и решив, что тот напал на него, Толян, не раздумывая, впечатал свой лоб в круглое лицо Омурбека, сломав ему нос, из которого фонтаном брызнула кровь. А Марк, соскочив на пол, пнул незадачливого убийцу ногой под рёбра так, что тот,  пролетев несколько метров и выронив нож, растянулся на полу.

Проснулись все. И вместе с Марком наблюдали, как бригадир и его семья ногами превращают тело Омурбека в кровавое месиво. Никто не вмешивался. Ни Гвоздь, ни два других семьянина Омурбека (?).  Пришлось вмешаться самому, иначе они забили бы того до смерти.

Наутро Омурбека увезли в больницу. В шестой отряд он уже не вернулся. А когда вышел с больницы и попал на первый отряд, Кабан с Лукой, к тому времени в деталях осведомленные о происшедшем, быстро нашли предлог и «опустили» человека, пытавшегося тайком отнять у Марка жизнь.

А быть «петухом», неприкасаемым – реально хуже смерти. Лучше повеситься сразу. Сожаления Марк не испытывал.  В отличие от стресса. Оходил от  него еще несколько дней.

 

 Свиданка

     Заканчивался четвёртый месяц в зоне. Пришел апрель, а с ним и долгожданное свидание с женой на трое суток.

Все эти месяцы и в тюрьме после суда, и в зоне письма от Леры белыми голубками как по расписанию дважды в неделю порхали в руки Марка, согревая тёплыми словами любви и нежности. Жена неизменно заканчивала их словами: «Хочу к тебе…», и душа таяла, растворяясь в предвкушении встречи. Правда, в последнее время голубки что-то замедлили свой лёт. Эмоции в письмах стали поспокойнее, а слова «Хочу к тебе…» расстаяли под теплым апрельским солнышком. Но Марк не обращал на это внимания, потому что Лера сообщила: она готовится ехать на свидание и уже взяла отгулы на работе, в детском саду.

И вот Марк проходит контроль перед входом в заветную комнату свиданий. Рыжая тетрадка с ним — хочет похвастать жене своими успехами в жанре прозы. Контролёр, обыскивавший его, улыбается: «Твой роман уже все по три раза перечитали…» и разрешает пронести тетрадь.

Марк входит в комнату и сразу попадает в обьятия своей (или… не своей(?) Леры. Неизменно красивой, но… как же он от неё отвык. Другой макияж. Другой запах. Другой взгляд  огромных карих глаз. Не прямой. Скользящий.

И все три дня Марк безуспешно пытался возродить то чувство былой близости, что объединяло их в последние два года совместной жизни. С одной стороны, они говорили, не умолкая. Читали его книжку. Перебрали всех знакомых и родственников.

С другой строны, даже лёжа на узкой панцирной койке, обнимая и лаская её, он чувствовал какую-то отстранённость. Она будто была с ним, и в то же время — в другом месте.

И хоть совершенно никаких поводов Лера не давала: писала регулярно и тепло, приехала на свидание, но, уже прощаясь, Марк вдруг неожиданно для самого себя спросил:

—  Лера, у нас всё в порядке? Я могу сидеть спокойно?

Чуть смешавшись, она отвернулась. Но потом вернула взгляд и ответила:

—  Всё в порядке…

Мгновенное замешательство жены, как будто своим вопросом он задел её  больное место, гирей легло на сердце. «Ничего, — успокаивал себя, — по следующему письму я пойму, стоит переживать или нет.»

Через неделю её письмо показало: переживать не стоит.

Марк успокоился, выбросил  плохие мысли из головы и затоптал в землю пробравшегося было в душу паучка ревности. Затоптал и забыл. Тем более, что вскоре развернулись события гораздо более драматичные, чем можно было себе представить.

 

Как организовать бунт

       Марк так втянулся в свою работу рубщиком на гильотине, что, несмотря на однообразие, она даже стала ему нравиться. Он чётко выполнял и перевыполнял дневные задания. Однажды ночью Марк проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Это был начальник производства Бекетов:

— Извини, Рубин, тут такое дело. Немного не дотягиваем план по капканам. Ты мог бы выйти сейчас поработать? На пару-тройку часов?

Еще как следует не проснувшись, взглянул на тьму за окном, потом на Бекетова.

—  Нет, ты, конечно, вправе отказаться. Заставить я тебя не могу. Могу только попросить. Уважишь? – продолжал тот.

—  Конечно, Семён Игнатович, какой разговор? А кто меня проводит в промзону?

—  Я провожу.

— Ладно. Я мигом.

Конечно, это было не просто, так как потом дневную смену никто не отменял. Но человеческое отношение Бекетова значило для Марка гораздо больше, чем любой приказ. Ведь это то, чего как раз и не хватало в джунглях.

И на протяжении следующих двух месяцев не было недели, когда бы Бекетов не поднимал Марка ночью, а тот никогда не отказывал ему.

Прекрасное летнее утро. Солнышко улыбается почти как на свободе. Перед построением бригады на завтрак Марк заметил, как мужики со всего отряда,  собрались вместе и что-то горячо обсуждают.

—  Какие дела? — Спросил у бригадира.

— Менты совсем оборзели. В ларьке сигареты продают только по три пачки на месяц. Да я сам пол пачки в день выкуриваю. Больше терпеть не будем. Решено. Бунт. Ни на завтрак, ни на работу «мужики» не выйдут, — ответил Толян.

Через несколько минут все  три бригады, кроме «пацанов», построились перед бараком. Стоят.

Офицер, начальник отряда командует:

— В столовую марш!

Никто не сдвинулся с места.

—  Вы что оглохли?! Я сказал, в столовую марш!

Результат тот же.

— Что вы стоите? Хотите на работу опоздать?

Никакого движения. Взгляды упёрлись в землю.

—  Это что, БУНТ??? – взвизгнул офицер.

В ответ – молчание. Отрядный убежал, а через десять минут вернулся с начальником оперчасти и начальником колонии, сопровождаемых десятком контролёров с пистолетами и дубинками.

— В чём дело? Почему не на завтраке? – вальяжно спрашивает начальник колонии.

Все молчат. Как воды в рот набрали.

—  Что онемели? Языки в ж… засунули? Да есть среди вас хоть один, кто не боится свою пасть открыть? – кричит, брызжа слюной, подскочивший почти вплотную «кум».

И дёрнул же чёрт…

— Люди возмущены тем, что в ларьке установили столь малую норму сигарет на месяц, — выйдя на шаг вперёд, спокойно сказал Марк, — получается  2 сигареты в  день.

Ах, какой же свирепой радостью озарилось лицо «кума»:

— РУБИН???!!! Так вот кто ОРГАНИЗАТОР И ЗАЧИНЩИК БУНТА! Ну да…, — повернул он голову к начальнику колонии, — Я так сразу и подумал. Кто же еще? Самый грамотный??? Мало тебе «пятеры» — «червончик» захотел? Это мы тебе быстро сорганизуем, — накручивая себя с каждым словом всё больше и больше, орал начальник оперчасти.

—  Давай, Малыш! Мочи ментов поганых! – вдруг загремел над головами зэков пронзительный крик Турка из открытого окна, откуда «пацаны» наблюдали за всем этим спектаклем.

«Ну, гад! «Помог», называется», — пронеслось в голове у Марка, уже осознающего всю тяжесть обрушевшегося обвинения.

—  Значит так, — командирским голосом начал «кум», — всем бригадам в столовую

ш-шагом марррш!!! – и… мужики, словно телята на бойню, понурив головы, послушно зашагали в сторону столовой.

—  А ты Рубин, останься. Пойдешь с нами. Будем оформлять на тебя материалы. Думаю, что в зоне ты спал последнюю ночь. Следующая тебя ждёт уже в тюрьме. Ты у нас в этой области грамотный. Знаешь, надеюсь, сколько тебе за организацию беспорядков в местах лишения свободы к твоим пяти годкам добавят. Пошёл.

Несправедливость происходящего и осознание тяжести обвинения ввели Марка в ступор. Ноги отказывались идти, но посыпавшиеся на него удары по рёбрам и спине дубинок контролёров, обступивших его плотным кольцом, заставили поспешить за «кумом». Марка привели в административное здание и закрыли в одной из комнат.

«Так что сидеть тебе для начала, сколько суд даст, а потом   мы еще что—нибудь придумаем.» — прилетели из прошлого слова прокурора Херсонской области. Вспомнилось и предостережение Верноруба в момент окончания следствия: «У прокурора области Пасюка — длинные руки:  и в суде, и потом в колонии – где хочешь, достанет».  «

«Вот идиотизм… Но какую доказательную базу они собираются представить? — размышлял Марк,  ожидая вызова на первый допрос. Его долго не было.

«Ну, наконец-то», — встрепенулся он, услышав звук открываемой двери. Но это заглянул сержант – контролер, который водил его по отрядам читать эротический роман, и который им восхищался. Он выглядел встревоженным:

— Там, Рубин, на тебя дело шьют…- сделав круглые глаза, начал он, — уже пятеро «козлов» показания дали. Ты, значит, всех подбил и на завтрак не идти, и на работу отказываться. Бастовать, короче. Организатор бунта. «Кум» им всё диктует, а сам аж светится. Руки потирает. Жалко мне тебя… В общем, держись, писатель!

Дверь за сержантом захлопнулась. Настроение ухнуло в пропасть: умом он понимал, «сшить» можно всё, что угодно. Оставалось только ждать.

— Получается, одни мои показания — против  свидетельских показаний пяти человек. Ну, и кому поверит суд? Чёрт, неужели опять ничего не смогу сделать? – мысли сжигали мозг.

Часы текли со скоростью месяцев, а то и лет. И только под вечер дверь наконец открылась. Сердце провалилось в никуда. Ожидал увидеть отвратительную рожу начальника  оперчасти. Но это был всё тот же контролёр. Только на этот раз лицо его сияло:

—  Подъём, арестант! — весело крикнул он, — потопали на отряд. Амнистия тебе, Мопассан, ха-ха-ха! – Было видно, что он искренне радовался такому  неожиданному финалу.

Ничего не понимая, Марк пошёл за ним.

—  Вы знаете, что там было? – спросил сержанта, — можете сказать?

— Точно не знаю, но начальник производства Бекетов там у «хозяина» и «кума» такой скандал закатил! Потом они в ларёк все вместе ходили. Потом опять в кабинете «хозяина» орали. Не знаю. Мне приказано доставить тебя в отряд. Спроси у Бекетова сам.

В отряде Марка встретили, как героя. Собрали вольный ужин из остатков передач, что у кого было. Подошли мужики и из других бригад. И даже «пацаны» пожаловали. Они думали увидеть его избитого и замученного и были очень удивлены, узнав, что он весь день просто просидел в закрытой комнате.

И только Толян хитро улыбался. Когда все разошлись, он объяснил, что как только оказался на промзоне, они вместе с семьянином Марка Иваном сразу рванули к начальнику производства.

—  Мы объяснили ему, что ты вообще не при делах и в нашем сговоре не участвовал. И что ты даже НЕ КУРИШЬ! Напомнили, что ты безотказно работал и днём и ночью. Просили от имени всего отряда помочь тебе. Он обещал подумать. А через полчаса мы видели, как он уходил из промзоны. Это он помог, сто пудов, его работа.

Конечно же на следующий день Марк — весь  внимание — слушал рассказ Семена Бекетова.

— Когда твои дружки пришли ко  мне, я придумал план. Сначала пошёл в ларёк, где продают сигареты. Подарил продавщице (а она еще и моя соседка) духи «Москва» и договорился, что и как мы будем говорить. Потом пошёл к начальнику колонии, а там уже «писаки» из «козлов» под диктовку «кума» на тебя бумаги строчат. Я предложил зэкам подождать в коридоре, а «хозяину» и «куму» говорю: «Не мог Рубин быть зачинщиком бунта.» Они: «Это почему?» — «А потому, что Рубин еще позавчера предупредил меня, что может быть бунт из-за сигарет, хоть сам он не курит. И я пошёл в ларёк, где продавщица призналась, что это правда: что по вашему распоряжению продавать будут только по три пачки в месяц. И она это вам подтвердит, почему я у неё был и о чём спрашивал. Пошли в ларёк.»  Мы отправились в ларёк, и продавщица, не моргнув глазом, подтвердила всё, что я им говорил. Слово в слово. Вернувшись в кабинет, они пытались настоять на своём. Но я им открытым текстом заявил: «Рубина я вам не отдам! Так, как он пашет на гильотине и днём, и ночью, не пахал еще никто за мои пятнадцать лет работы в вашей зоне. Я знаю, что он не виноват. И я докажу это на любом суде. Хоть на Верховном! Плюс — продавщица своих показаний не изменит. В отличие от ваших «свидетелей», которые  в суде «поплывут» при хорошем у Рубина адвокате, как пить дать. А о том, чтоб у него был не просто хороший, а самый лучший адвокат, я позабочусь лично.»  Начальник оперчасти пытался было тявкнуть, что ты меня купил, но я намекнул на его уж слишком теплые отношения с беспредельщиком Турком с вашего отряда («Так вот где собака зарыта! Вот от кого у Турка и деньги, и чай — «грев» постоянно!), и «кум» сразу замолчал. Короче, Марк, с тебя бутылка! На свободе, конечно, — улыбнулся Семен Игнатович, — да, и еще, вот тебе мой совет: попытайся перевестись куда—нибудь из нашей зоны. Рано или поздно они тебя достанут. Слишком большой ЗУБ на тебя и у «хозяина», и у «кума».

Благодарность и невозможность ответить тем же разрывали душу на куски.       «Бекетов, совершенно чужой человек, вольнонаёмный начальник производства, как в омут с головой, кинулся   в бой с начальниками зоны. Из-за кого? Из-за обыкновенного зэка, которые десятками приходят с этапом каждую неделю? Объяснений нет. Человеческая душа – неразрешимая загадка. И сколько же бесценного добра может совершить всего лишь только одна душа. Такая, как у Бекетова, — размышлял Марк, возвращаясь к себе на гильотину.

И, конечно же, он с благодарностью обнял Толяна и Ивана, рванувших на помощь в трудную минуту. К правильному человеку. Единственному, который мог помочь и сделал это. ДРУЖБА ЕСТЬ ДРУЖБА. Что в джунглях, что на воле.

                                                                   

 Перевод           

          Слова Бекетова о том, что надо постараться любым путём вырваться из этой зоны, Марк сразу донёс до своего отца, попросив его сделать всё возможное для того, чтобы перевести его в такую же зону общего режима, расположенную в родном Дубенском районе. О ней он слышал еще в годы юности. И отец сразу взялся за это дело. Первая попытка не удалась — его просьба в адрес прокурора республики была отклонена.

Но затем судьба случайно свела его с бывшим заместителем начальника Дубенской колонии, которому он сшил отличные ботинки и который составил ему ходатайство и помог попасть на приём к министру МВД Украины. Перечислив в ходатайстве боевые заслуги отца, прошедшего с боями всю Европу и закончившего войну в Австрии, мамы, прослужившей всю войну в госпиталях медсестрой, а также их многочисленные болезни, он обосновал невозможность родителей ездить так далеко на свидания и попросил перевести сына в Дубенскую зону.

И тут Фортуна снова повернулась лицом, подарив министру МВД в день приёма отца хорошее настроение и расположение к такому же фронтовику, как он сам. Они долго вспоминали военные годы, и расчувствовавшийся министр прямо при отце наложил на его ходатайство резолюцию: «Перевод разрешаю.»

Сам перевод произошёл так стремительно, что Марк даже не успел попрощаться с теми, кто стали ему в джунглях настоящими друзьями. В разгар рабочего дня за ним на промзону пришёл контролёр и повёл на выход. Марк шёл за ним, лихорадочно соображая, какую еще ловушку приготовила ему администрация колонии. И уже перед самым КПП контролёр сказал:

— Ну что, Рубин, покидаешь ты нас. Переводят тебя в Дубны. Да еще и как срочно. Видно, длинная «рука» у тебя в министерстве. На депеше о переводе пометка: «Перевести срочно. На контроле министра МВД».

Марк даже не успел обрадоваться. Вихрь мыслей закружился в голове:

«С ребятами, с Бекетовым не попрощался. Не поблагодарил. Сколько дней или месяцев буду идти по этапу в новую зону? Когда смогу сообщить Лере о переводе? Когда удастся получить с ней свидание? Встречу ли знакомых из Дубен? Какая там зона? Хуже или лучше херсонской? Как меня там примут? Тут-то  уже хоть есть определенный статус.»

 

И вновь перед ним, как бескрайнее поле, расстилалась неизвестность. Она не была однозначной. В ней могли быть как и те кошмары, с которыми уже пришлось сталкиваться в джунглях, так и проявления глубочайшей доброты, вдвойне ценимой в этих условиях.

«В любом случае, я должен выжить. Ради семьи. Ради себя. Выжить, во что бы то ни стало!» — мелькнула мысль, когда он ставил ногу на подножку поезда, уносившего его в неизвестность…

(Продолжение следует)