«Переступи черту». Продолжение 6 ЧАСТЬ 2

01/17/2021    20:28:34

Продолжаем публиковать новую повесть Михаила Кербеля «Переступи черту».

В данный момент автор проживает в Канаде. Но события в повести разворачиваются во многих республиках бывшего Советского Союза до и после крушения СССР.
Михаил — практикующий адвокат по уголовным и гражданским делам, не понаслышке знающий то, о чем он пишет.
Судьба адвоката — это судьба человека, избравшего целью своей жизни — помогать людям, попавшим в тяжелую жизненную ситуацию.
И, как мы увидим, герой Михаила Кербеля не изменяет этой цели до последней страницы, которой заканчивается эта повесть.

(Редакция сайта «Ришоним»)

Все права защищены  

Начало

Продолжение 1

Продолжение 2

Продолжение 3

Продолжение 4

Продолжение 5

 

ЗОНА 2

 Прибытие

         Всё путешествие в Дубенскую колонию заняло около двух недель, причём сама дорога – день из Херсона до Полтавы и ночь  из Полтавы до Дубен. Остальное время пришлось ждать этапа в Полтавской тюрьме. Перед отъездом Марк получил от отца посылку с темно-синим милюстиновым костюмом, который зоновский портной за две банки тушенки подогнал по фигуре. И когда он в нём вошёл в камеру Полтавской тюрьмы, из угловой нижней койки навстречу поднялся богатырского роста и с необъятной ширины плечами парень лет тридцати в черном милюстиновом костюме под которым виднелась вольная майка. Авторитет. Познакомились: Павел.

Камера была переполненной. Но Павел определил Марка на соседнюю койку, сразу показав всем остальным его статус. Они целыми днями делились  рассказами о пережитых днях в джунглях. Марк – в херсонских,  Павел – в полтавских. В тюрьме он был по невесёлому поводу: вскрылась ещё одна кража, которая не вошла в его прошлое дело, и теперь его пересматривали по вновь открывшимся обстоятельствам.

Павел был очень удивлён, когда узнал, что Марк – «мужик», а не «пацан». Но это не помешало добрым отношениям, а небольшой конфликт, возникший у Марка за столом с семьёй местных хулиганов, был погашен одним львиным рыком Павла.

Стояла жаркая погода. Они валялись на нарах в одних трусах и слушали беззаботную песенку Аллы Пугачёвой: «Лето, ах лето. Лето звёздное звонче пой. Лето, ах лето, лето звездное будь со мной…». И почему-то в родной области свобода показалась намного ближе, а мир по ту сторону тюрьмы значительно реальней.

Павел немного просветил Марка, рассказав о Дубенской зоне, где отсидел полгода. Там тоже была ситуация, похожая на ту, которая случилась в зоне предыдущей. Долгое время зону держали «одесские», но потом «полтавские» подняли бунт и в ожесточеннейшей драке одолели «одесских», которых затем почти всех вывезли в другие зоны.

Дубенская зона голодной не считалась и не была такой беспредельной, как предыдущая. Там после бунта администрация держала порядок, и хоть масти были те же, но зверств и убийств последний год не наблюдалось.

И вот наступила ночь отправки в новую зону. Войдя в вагон «столыпина» — допотопного поезда для перевозки зэков, Марк оказался в тесном купе на двух человек с голыми деревянными полками и остался один на один с высоким худым кавказцем, старше его лет на десять. Познакомились. У попутчика Марка каким-то образом оказалась пачка печенья, которую тот гостеприимно разделил между ними поровну. И под мерный стук колёс и непрерывное дерганье поезда (видно,  действительно времен того самого царского премьер-министра Столыпина) Юра Саркисян (так он представился) рассказал свою историю.

Они со своим братом Сашей возглавляли небольшие цеха в быткомбинатах разных районов области,  в которых шили изделия из кожи.

ЗА СВОИ ДЕНЬГИ братья выкупали кожу и другие материалы, поступавшие на быткомбинат. Из этих материалов шили дефицитные тогда женские сапожки,  доплачивая из своих же денег рабочим за сложность, а на бумаге показывали, что шьют перчатки и другую мелочь, ценой гораздо меньше, чем сапоги.

Разницу в цене присваивали.  И за это Юре и Саше, суд определил 14 и 13 лет  лишения свободы в колонии усиленного режима, квалифицировав  их действия   как ХИЩЕНИЕ В ОСОБО КРУПНОМ РАЗМЕРЕ.  К тому времени они уже отбыли по 6 лет наказания.

То, что они делали, полностью подпадало под статью «Частно-предпринимательская деятельность» с мерой наказания до 5-ти лет лишения свободы, по которой в своё время был осужден Валентин Кабиров.

Марк сразу понял судебную ошибку — хищением это быть не могло, так как они не присваивали государственные материалы БЕЗВОЗМЕЗДНО, а ВЫКУПАЛИ их, внося в кассу предприятия свои ЛИЧНЫЕ ДЕНЬГИ.  Нет безвозмездности – нет хищения! 5 лет заключения и 14 лет – большая разница, целая жизнь.

И сейчас братьев перевозили в другую зону в далёкую Сибирь. С нескрываемой горечью Юра рассказывал о своей семье — супруге и четырёх детях, которые теперь-то уж наверняка не смогут ездить к нему на свидания за многие тысячи  километров.        «Наказание — чудовищно несправедливо: убийцам столько не дают…» — думал Марк, слушая неторопливый рассказ своего попутчика, слова которого были насквозь прошиты горем и безнадёжностью.

И снова,  принимая чужую боль,  Марк проникся сочувствием к интеллигентному и добродушному Юре, располагавшему к себе с первых минут знакомства.  Понимая, что неприятностей от него ждать не приходится, Марк вкратце рассказал о себе, оставил свой Дубенский адрес с тем, чтобы тот передал его своим родственникам, и пообещал попробовать помочь братьям, когда сам окажется на свободе. В больших карих глазах Юры засветилась надежда, и он долго со словами благодарности  тряс Марку руку.

Наступило утро. В окошке промелькнул до боли знакомый перрон железнодорожного вокзала в Дубнах – родном городе Марка.  На глазах выступили слёзы – ведь до дома, где его уже столько времени ждут не дождутся самые родные люди: папа и мама — было рукой подать. Пару километров.  Вагон протянули дальше, где Марка уже ждал черный воронок для доставки в колонию, располагавшуюся в тридцати километрах от города.

Через час тряски по разбитой дороге Марк, наконец, въехал в ворота новой зоны. Короткая встреча с пожилым завхозом колонии, получение матраса, подушки, постельного белья, полотенца, и  он заходит в расположение своего нового третьего отряда.

Зона на работе, в отряде только несколько человек. Совсем молоденький, лет 18-19 симпатичный паренёк в милюстиновом костюме, сидевший на корточках у стены двора,  увидев Марка, поднимается и подходит.

— Здорово, земляк! С этапа? – спрашивает он.

— Здорово! С этапа.

—  А откуда к нам причалил?

—  С херсонской зоны.

—   С херсонской?! Так там же Немой. Знал его?

—   Нет. Но много о нём слышал. Он хоть и «немой», но без слов всю зону в кулаке держал. Менты его боялись и вывезли в Сибирь незадолго до меня.

—  Я смотрю, ты в милюстинчике, «пацаном» живёшь, как и я?

—   Нет. «Мужиком».

—   А сам откуда?

—   Дубенский.

—   ЧТО-О?, — парень аж подпрыгнул, и лицо его осветила широкая улыбка, — из Херсона прибыл, а сам Дубенский?

—   Ну, да.

—   Так я тоже из Дубен. Хома, — он протянул руку.

«Молодой, неосторожный. Верит первым словам. А вдруг я опущенный, «козел» или с косяками по прежней зоне? Рискованно протягивать руку, не наведя справок…» — зажатый в жесткий мундир понятий, впитанных в тюрьме и прежней зоне, думал Марк, назвав своё имя.

—  А кого из пацанов по Дубнам знаешь? — продолжал обычный в таких случаях допрос Хома.

— Чапая, Вовку Дмитриева, — назвал Марк первых бандюков города, которых действительно знал, хоть никаких дел с ними не имел.

—   Ну, так это ж центровые пацаны! – обрадовался Хома, — ладно, приколи за херсонскую  зону.

Часа два они беседовали, пока не вернулся с работы отряд. Внешне картина та же, что и на предыдущей зоне: «пацаны» в черных блестящих милюстиновых костюмах, подогнанных по фигуре, остальные в обычных серых мешковатых робах.

Хома подвёл Марка к небольшого роста светловолосому парню лет двадцати пяти с добродушным выражением лица, сидящему с книжкой в руках в углу на нижней койке.

—  Бочик, — начал Хома, — тут землячок мой пришёл с Херсона, а сам наш, Дубенский. Мужик – всё правильно. В Херсоне с Солдатом полтавским кентовался, за Немого слышал. Немой там всей зоной рулил, пока не вывезли. А по Дубнам — Марк и Чапая, и Вовку Дмитриева знает. Надо бы положить его правильно.

Бочик, как оказалось, смотрящий «пацан» в отряде, внимательно осмотрел Марка. Подумал.

—  От меня четвёртая койка внизу. Пусть занимает.

«ЧТО???! В новой зоне — сразу внизу и на четвёртой койке от угла?» — да если б на свободе Марк вдруг получил пятикомнатную квартиру, он не был бы  так  поражён и обрадован.

— Бочик, спасибо за приём. Но та койка занята, — поблагодарил он смотрящего, указав рукой на мужика лет 45-ти, чинившего свою робу и сидящего на этой койке. Бочик кивнул Хоме, который подошёл к мужику и указав ему на другое место во втором ярусе, предложил перебраться туда.

—  Я пятый год срок тяну, —  резким прокуренным голосом зашумел мужик. С каких дел мне переезжать?

И тогда из угла прозвенела сталь – негромкий, но внушительный голос Бочика:

—  А с таких дел, что я так решил. Или тебя ногами поднять?

Мужика как ветром сдуло, и уже через минуту четвертая койка от угла была свободна.

Конечно, в душу Марка залёг нехороший и тяжёлый осадок. По понятиям обычной морали, мужик был прав. Но ведь в джунглях своя мораль: кто сильнее, тот и прав. У Марка не было выбора. Отказавшись от предложения Бочика и разместившись наверху, он сразу уронил бы себя, о чём мгновенно узнала бы  вся  зона. И подняться потом  практически, нереально. А от уровня положения в джунглях зависит и безопасность, и сама жизнь. Это Марк понял еще по тюрьме. А херсонская зона утрамбовала эту истину  в его голове окончательно.

Не зря говорят, дома и стены помогают.

Мало того, что его земляками из Дубенского района оказались и новый бригадир, и завхоз отряда, принявшие тепло и по-дружески.  Эта зона радикально отличалась от предыдущей. Бытие определяет сознание, как учили по философии. Ведь посади в банку голодных крыс, они быстро перегрызут друг друга. С сытыми — этого не происходит.

Питание в новой колонии было значительно лучше, порции больше. Зэковские робы и ботинки – добротней. А главное: атмосфера общения и отношения между мастями сложились намного спокойнее, человечнее, что ли. Да, всё те же масти, но не существовало отдельного отряда «петухов», они были в каждом отряде. И хоть держались в сторонке, ели и спали отдельно, но никогда никто не бросал в них камнями на проверках, никто не обижал без причины.

Да и администрация не проявляла того презрения к зэкам и той нервозности, на которые Марк вдоволь насмотрелся в предыдущей зоне.

Работу ему определили сначала на штампах, что было небезопасно: воследствии он не раз встречался с парнями без пальцев, отрванных старыми  разболтанными штампами. Но землячок, завхоз отряда, узнав об этом, тут же добился перевода Марка в бригаду, работающую на термопласт-автоматах.

Неделю, пока он обучался, рабочее время проходило в основном в разговорах с земляками, так как сама работа — засыпать полистироловые гранулы в станок и через время вынимать и складывать выплевываемые термопластом детали – спокойно позволяла это делать.

А через неделю…

 

  Юра Свирский

       Итак, уже больше года Марк провёл в заключении. А что же друзья его юности и детства? Его бывшая «команда», которую он просто боготворил? Сделали, они хоть что-нибудь,  чтобы хоть немного облегчить ему переносить эту чёртову «петрушку» за колючей проволокой?

 

«Я полагался на друзей –

А что мне оставалось делать?

Я строил им в душе музей,

И мрамор был конечно белым…»

— строчки одной из его песен, навеянные размышлениями о друзьях.

Как оказалось, Коле Умельцеву никто так и не сообщил о том, что произошло с Марком. И тот замкнулся в Запорожье в своей семейной жизни. Как и Гена Маневич, оставшийся преподавать в Минском университете.

Толик Плоткин и Витя Белый приезжали на суд и выступали в его защиту. И только от них приходили письма. Правда, нечасто. Не баловали.

А единственным (кроме жены) постоянным конфидентом, писавшим регулярно, много и эмоционально почти каждую неделю, неожиданно  стала Витина жена Инна. Умница, историк и философ. Каждое письмо от неё доставляло удовольствие не меньше, чем то, которое Марк испытывал, наслаждаясь в юности  стихами и поэмами её мужа. Цензоры зоны, читавшие все письма, не хотели верить, что между Инной и Марком не существовал настоящий роман – такими тёплыми, глубокими и пространными были эти письма. В них изливалась не только душа молодой женщины, но и в ответ на излияния своей души он всегда находил именно те драгоценные единственные слова, которые могли его успокоить. И, конечно, благодарности Марка  не было предела.

Получая эти письма, каждое из которых  был   глотком хрустально-чистой и  прохладной воды в палящей пустыне, Марк невольно вспоминал их с Инной довольно необычное знакомство.

 

Первый и последний стройотряд в летние каникулы после первого курса запомнился Марку жуткой жарой и такой же жутко тяжелой ручной работой. Основными инструменетами на строительстве фермы были носилки и лопата. Правда, спина после этого стала каменной.

После стройотряда у него был еще месяц отдыха. Марк вернулся в Дубны уставший так, что ныла каждая косточка, и отцу   удалось раздобыть дефицитную путевку на Рижское взморье.

И вдруг открывается дверь и входит Витя Белый. Только что из Минска. Марк рассказывает ему о возможности покупаться и позагорать на Балтике, а в ответ:

—   Рижское взморье отменяется. Послезавтра мы едем в Белоруссию, в Оршу, знакомиться с моей невестой. А оттуда – в Новгород на свадьбу моей сестры Наташи.

Гром среди ясного неба! У Вити — невеста ? Марк уже свыкся с  непреходящими  страданиями друга от удара, нанесенного изменой его первой любви,  девочки, учившейся с ними в одной школе. Появление у Вити невесты было благодеянием свыше – конец горю и печали. В том числе и печали Марка, потому что все это время, думая о Вите, он не мог не сочувствовать: плохо другу – плохо ему.

Легко отказался от путевки на мор, и вот уже поезд с пересадками мчит их среди белорусских лесов и полей в неизвестную Оршу. Приехали к вечеру, отыскали дом, позвонили в дверь.

Выходит стройная (мастер спорта по гимнастике), миловидная девушка с огромными глазами и тонким носиком. Необыкновенно  приятная, располагающая улыбка:

—    Привет!  С приездом!  Меня зовут Инна.  Рада познакомиться. Витя много о тебе рассказывал.

— Плохое?

— Нет. Только   хорошее. Говорил, что вы с ним — не разлей вода.

— Это верно.  Потому и к тебе заехали вместе. Только нам скоро опять на поезд.

— Я знаю, времени у вас немного,  сейчас оденусь и выйду.

И это минутное общение,  необыкновено чистая улыбка, лучистые глаза, обволакивающе теплый и озорной взгляд, тембр её голоса, весь ее облик — очаровали Марка. Поэтому на вопрос Вити: « Ну, что скажешь?» — он, не задумываясь, ответил:  « Если не женишься ты – женюсь я».

Вскоре Инна выпорхнула из дома, и они пошли в сторону вокзала, с которого через пару часов отправлялся их поезд в Новгород. Они шли по длиннющей улице Ленина. С обеих сторон — столбы с электрическими фонарями, и ни один из них не горит. Тьма. Только луна, звезды и освещенные окна домов. Разговаривали, не умолкая, перебивая друг друга. Витя, как всегда, удачно острил, и их хохот , наверное, был слышен в другом конце улицы. Инна сразу оказалась с ними  на одной волне, и уже через десять минут Марку  казалось, что он знает её целую вечность.

Чувство радости от того, что Витя встретил такую девушку, чувство счастья за друга все росло, переполняло Марка и, наконец, взорвалось:

—   А хотите я вам сейчас фонари зажгу? – кричит Марк на всю пустынную тёмную улицу.

—    А давай ! – задорно отвечают хором Витя и Инна.

Марк поворачивается к ближайшему фонарю справа. Протягивает к нему правую руку и кричит:

—    ЗАЖГИСЬ !

Фонарь вспыхивает. (???)

Кричит ребятам:

—   Ещё?

—   Давай !

Поворачивается влево:

—   ЗАЖГИСЬ !

… Фонарь вспыхивает.(???)

—   Еще ?

-Давай !

Поворачивается вправо:

—  ЗАЖГИСЬ !…

И третий фонарь зажигается тоже.(!!!)

Приходит в  себя: «Неужели сейчас все фонари поочередно начнут загораться?»

Нет. Как только Марк остановился, больше не зажегся ни один фонарь. Все затихли. Что это было?  Совпадение ? Чудо ?  Или, действительно, взрыв энергии человеческого счастья вдохнул свет в  эти три фонаря ? Ответа нет.

На следующий день Марк с Витей уже гуляли по старейшему городу России – Новгороду. Поразил Новгородский кремль и единственный в стране памятник Тысячелетию России в виде царской шапки – шапки Мономаха – с фигурами князей, царей и других известнейших людей государства российского от древних времен до 19-го века, когда памятник и был создан. Полночи ходили вокруг него, созерцая историю в черном металле.

Хорошо погуляли на студенческой свадьбе Витиной сестры Наташи.

Расставались с объятиями и обещаниями снова приехать.

Марк снова вернулся к мыслям о друзьях: «А где же мой старый друг  Юра Свирский? Тот, которому я реально помог поступить в юридический институт. С которым прожил в одной комнате три года день в день, не считая десяти лет учебы в одном классе.»

При расставании, окончив институт на год раньше,  Марк просил его:

— Юра, иди куда хочешь, но только не следователем в милицию. Ничего хорошего кроме пьянок и постоянной необходимости причинять людям зло, ты там иметь не будешь.

Юра пообещал и через год пошел…  следователем в милицию. А еще через год в Дубнах на своей свадьбе он, хорошо подвыпив, горячо каялся, что не послушал Марка:

—  Ты представляешь, вот пьём мы водку вместе с двумя офицерами, пьём. А потом каждый скорей бежит на другого начальству накапать. В глазах только – карьера, звёздочки на погоны, должности. Кошмар.

Как сейчас сказал бы Марк:  те же джунгли – кто кого  съест.

На протяжении прошедшего года Марк иногда представлял себе: а что бы делал сам, попади кто-то из друзей на его место?

И он не предполагал, он знал, что, переживая за друга, дневал бы и ночевал и под тюрьмой, и под зоной. Любым путём завязал знакомство с кем-нибудь из администрации, через которого передавал бы и еду, и деньги и все, что понадобилось бы другу. Любыми путями искал бы возможность обеспечить ему УДО.

А его ДРУЗЬЯ? Ну ладно, Коля  не знал. Витя, Толик – не юристы. Для них всё это  – тёмный лес. Никогда с этим не сталкивались, ничего об этом не знают.

Но ЮРА! Он-то весь уголовный процесс вплоть до исполнения наказаний мало того, что в институте изучал, на практике уже три года через себя пропускает. И что? А ничего. Ни письма, ни привета, ни ответа… не говоря уже о большем. Значит, не друзьями были – приятелями. От слова «приятно». Приятно проводили время. А как грянула беда — тут и «табачок врозь».

Сказать, что эти мысли мучили Марка – нет. Просто отмечал: произошло то, что произошло. Отмечал, что некоторые вещи переосмысливает уже с позиций сегодняшнего опыта.  И тем неожиданнее было…

— Рубин, на КПП! – вызвал его из отряда старшина – контролёр.

Марк следует за ним в дежурку, заходит и видит симпатичного с чапаевскими усами и круглыми розовыми щеками старшего лейтенанта, который, протягивая руку, представляется:

—  Начальник оперчасти, Кулько. «Кум» по-вашему. Присаживайся.

Инстинктивно оглянувшись, не заметил ли кто, что он с ним за руку здоровается, Марк представился по всей форме, размышляя: «А этому-то что от меня надо? Неужели и сюда Пасюк добрался?».

—  Ну, как тебе Марк Захарович, в нашем учреждении? – слишком ласково, как показалось, спрашивает старлей.

«Марк Захарович??? Год уже такого обращения не слышал», — скользнула мысль.

—  Честно?

—   Да уж сделай милость, — улыбается «кум».

—   По сравнению с той зоной, откуда я пришёл, у вас просто курорт. Но может это только мне так кажется – родная земля все-таки.

—  Вот-вот, и я о том же говорю! – обрадовался начальник оперчасти, — говорю нашей «отрицаловке»: вы еще пороху не нюхали. Попали бы в голодную зону, назад пешком бы прибежали. Слава богу, колонию мы изменили, порядок навели. Практически во всём.

Очень хотелось ему сказать, что изменения эти, к сожалению, основных язв зоны так и не коснулись: те же масти, та же иерархия внутри заключенных, те же привилегии одних и ущемления других. Те же джунгли, только с менее кровожадными хищниками, которых дрессировщикам удаётся держать в узде.

Не говоря уже о полной власти администрации над судьбами охраняемых ими людей: захотят – отпустят по УДО. Не захотят – задолбают фиксацией мелких нарушений и сидеть придётся до конца срока. Разница – в несколько лет лишения свободы в местах, где каждый день, как жизнь, и не знаешь, будешь к утру жив или, сказав одно неосторожное слово, не будешь. Начиная от простого контролёра и до начальника колонии – каждый для заключенных — царь и бог.

Но говорить об этом – плевать против ветра. Поэтому Марк понимающе кивнул головой, по-прежнему ежеминутно ожидая ощутить запах беды или неприятностей от человека, должность которого он с этим запахом привык ассоциировать.

И в это время с шумом открылась дверь. В комнату вихрем влетел капитан милиции в новенькой форме.  Юра Свирский?!  Бросившись к Марку, он стиснул его  в железных объятиях и, не стесняясь посторонних, разрыдался.

—  Марик, родненький, прости меня, идиота!, — доносилось сквозь слёзы, — я же сразу, как твоя Лера мне позвонила, рванул в Херсон, в прокуратуру. Попал к Володе Мудко, что с нами учился. А он мне сказал, чтоб я поскорее чесал отсюда, пока моему начальству не сообщили. Сказал, что ты за убийцу взятку дал, а его самого с семьёй угробил. Я ему и поверил. А сейчас прочёл твоё дело – там же подстава. И  подстава от него же.  От этого МУД…КА.   Прости меня, брат, ради бога: сволочи поверил…

Марк стоял, намертво стиснутый руками друга. Слышал его слова. Видел слёзы, текущие из мужских глаз.  Прислушивался к себе. И внутри  него ничто не шевельнулось. Он ничего не чувствовал. Ни радости от встречи с Юрой,  ни жалости к раскаявшемуся. Пусто в душе. «Неужели я так очерствел за год пребывания в джунглях? Неужели это навсегда?» — проскользнуло огорчённо.

Когда Юра немного успокоился, он тут же при «куме» передал Марку объёмистый пакет с едой, деньги и письмо от отца. Юра уже был старшим следователем в Миргороде и чувствовал себя в работе, как рыба в воде. Марк заметил, что начальник оперчасти обращается с ним исключительно уважительно и на «Вы». Ну что ж, каждый зарабатывает свой авторитет. И это важно.  Хоть по ту сторону джунглей, хоть по эту.

Они проговорили часа два. В это время «кум», то выходил, то заходил вновь. Наконец, улучив паузу в разговоре друзей, он вмешался:

— Марк, у нас к вам есть предложение.

«Так, — подумал Марк, – начинается. Сейчас предложит мне «стучать» на других, а иначе мне УДО не видать. Знаем мы эти «кумовские предложения». Наслышаны».

— Мы предлагаем вам должность завхоза колонии! – изрёк старлей.

Марк замер. Завхоз колонии – зэк номер один. Главная должность среди всех видов работ для заключенных. Он свободно передвигается по всей территории. Он ест отдельную еду. Он не присутствует на утренних и вечерних проверках. Он принимает этапы, обеспечивая им одежду, обувь и всё остальное. У него в подчинении несколько различных специалистов и помощников. Он – главный. Такими обычно назначают самых доверенных, проверенных и опытных зэков. И самое главное – УДО – обеспечено.

Было только одно «но». И в прежней зоне и в этой Марк жил «мужиком». И теперь он должен был выяснить, насколько его безопасность станет меньше, если он даст согласие.

— Спасибо за предложение, — наконец ответил он, глядя «куму» в глаза, — но поскольку, это совершенно неожиданно, можно я отвечу завтра? Мне надо хорошенько всё обдумать.

—  Договорились, завтра мы встретимся здесь же в 10 утра, — улыбнулся старлей.

Конечно, он всё понял. Понял причину его сомнений и настаивать не стал. Что ж, этот «кум» понравился Марку намного больше, чем его истеричный коллега на прежней зоне. Люди разные. И среди оперов в том числе.

 

 

   Новая должность

            Вечером Марк попросил Хому собрать «пацанов» из их отряда. Разложил угощение, переданное отцом. Пришли все пятеро во главе с Бочиком. Заварили чай.

— В общем, тут такое дело, — чувствуя себя немного не в своей тарелке, начал Марк, — сегодня меня вызывал «кум».

—  Предложил «стучать»?, — улыбнулся Бочик.

—   Нет. Предложил стать завхозом зоны.

Лицо Бочика озарила ещё большая улыбка, удивившая Марка больше, чем если бы тот выругался.

—   Ну, и что ты ответил?

—  Ничего, вы знаете, что я и в Херсоне  и здесь жил «мужиком» и … – улыбка испарилась с лица Бочика.

—   Малыш, — перебил он его, — ты сейчас не в Херсоне. У нас и до бунта и после него завхоз зоны с «пацанами» запросто хавал. Если он — правильный, уважуха ему. Короче, соглашайся и ни о чём ни думай. Братва, завхоз будет с нашего отряда!  Значит, и подогреешь нас, и поможешь, если что.  Догнал?

Остальные тоже одобрительно зашумели. Меньше всего Марк ожидал такой реакции, но в том, что она была искренней и единодушной, сомневаться не приходилось.

Поэтому на следующий день он дал согласие и приступил к новой работе в своём собственном кабинете, расположенном рядом со складом обуви и одежды, мастерских портного и сапожника. Кроме них у Марка было три помощника, работавших во время приёма очередного этапа, одевавших и обувавших вновь прибывших. И в тот же день на него, как из рога изобилия,  посыпался поток благ, о которых Марк даже мечтать не мог в предыдущей колонии.

Портной предложил сшить «центровой» костюм на зиму из плотного чёрного милюстина. Сапожник снял мерку и обещал за неделю сделать «ботиночки с фасоном». Художник предложил бесплатно набить на спине тату – пятиглавый собор – чего, конечно же,  Марк делать не стал.

Старший по кухне шнырь пригласил на обед в отдельный кабинет, где Марка ждали: наваристый борщ, в котором ложка стояла, как вкопанная, с крупными кусками мяса (ничего подобного он год уже не видел), котлетки с жаренной картошечкой и компот с пончиками. Марк был в шоке. «Никаких передач не надо. Да я же тут за месяц стану как три толстяка вместе взятые…» — еле отвалившись от стола, размышлял он.

Теперь не нужно было изнывать летом от палящего зноя, а зимой дрожать от лютого холода на утренних и вечерних проверках – перекличках, длящихся по 30-40 минут. Марк спокойно ходил по всей зоне, в любой отряд, в санчасть и в библиотеку. Причём и работы-то было немного. Оставалось время и почитать, и помечтать.

Вернувшись в отряд вечером, обнаружил, что ему уже приготовили новое спальное место в другой бригаде, … нижнюю койку в углу. (Пентхаус – отдыхает!)

В углу спали только самые авторитетные зэки. В основном – «путёвые». И «путёвые» вместе с завхозом отряда уже приготовили стол и вместе с ним отметили новую должность Марка.

Засыпая, успел подумать: «Вот уж чего не ожидал. Вовремя нагрянул Юра Свирский! И правда: жизнь – зебра. Черная полоса – белая полоса. После ужасов, пережитых в Херсоне – награда на родной земле. А джунгли-то потихоньку расступаются… Ещё полгодика и я о них забуду… Фортуна поворачивается…»

 

 Не всё так просто…

         Первые три недели прошли в нормальной работе без всяких отрицательных эмоций. Но вот однажды утром Марк получил распоряжение организовать замену части колючей проволоки вокруг зоны.

Огораживать самих себя – считалось позором. Западло. На любой зоне. Но и отказаться было невозможно. Пришлось послать на эту работу помощников, а самому сказаться больным (благо, с врачом санчастион уже успел подружиться). Никто в отряде ничего не спрашивал, но всё равно Марк переживал. И не напрасно. Вечером на следующий день к нему  подсел Хома. Выглядел встревоженным.

—  Такое дело, Малыш. Был на первом отряде. «Пацаны» прикололи: Пузырь на тебя бочку катит. Мол, посмотрите, как новый завхоз вышагивает по плацу. Раз-два, раз-два. Офицер. Ну, точно мент. Не успел прийти в зону — без году неделя — а его сразу — завхозом зоны. Да еще и колючку вокруг зоны тянет. Мент – он и есть мент. А с ментом разговор короткий – опустить его без разговоров.

О Пузыре Марк был  наслышал. Внешне – типичный председатель колхоза – полноватый, с толстыми щеками и курносым носом-пуговкой. Не «пацан» и не «мужик». Что-то среднее. Но богат и хитёр без меры. Всегда с регулярным гревом: едой, чаем, водкой и деньгами. Чем и держал половину «пацанов» зоны в своих руках. Но, слава богу,  не ту половину, в которой был отряд Марка. Поэтому, переговорив с Бочиком, на следующий день они, захватив Хому и остальных  «путёвых» из их отряда неожиданно нарисовались перед Пузырём.

Увидев их и смекнув, что гости явно не с пирогами,  Пузырь тут же кликнул «пацанов» своего отряда. Пришли пятеро. Их взгляды ничего хорошего не предвещали, а правые руки прятались в карманах костюмов.  Марк знал, что пацаны, сопровождавшие его, вооружены и не сомневался, что хозяева пришли тоже не с голыми кулаками.

«Начнётся поножовщина – никому мало не покажется…» — подумал Марк, сжав в кармане заточку, которую тоже взял с собой.

Помня разборки с Омурбеком, он, не долго думая, резко бросил Пузырю тот же вопрос:

—  У тебя ко мне предъява, Пузырь? Ты меня ментом выставляешь? За базар отвечаешь? Если «ДА», то ЧЕМ ?

Щеки Пузыря вспыхнули, как два помидора. Он понял, раз к нему пришли, значит уверены в своей правоте. В этой ситуации у него, не ожидавшего такой скорой лобовой атаки и не имевшего на руках существенных доказательств, был только один выход. Он им и воспользовался:

—  Да это был просто прикол, Малыш, — с вымученной улыбкой забормотал Пузырь. — Ты ходишь, размахивая руками, как офицер по плацу, я и прикололся. Ну а колючку-то ты в натуре тянешь. Или нет? — И он хитро прищурился.

—  Пузырь, — решительно вклинился Бочик, — Малыш уже два дня на больничке, из барака не выходит. Колючку шныри тянут, это их дело. И, между прочим, когда у тебя в семье бывший завхоз зоны был,  ты что, с ним вместе не хавал?  Нет? А он тоже не раз колючку тянул. И всё нормалёк  было? А, Пузырь? Тебе тогда никто предъяву не делал? Думаешь мы не в курсах, Пузырь, что ты сам на место завхоза рвался? А когда Малыша поставили, тебя жаба задавила?

Пузырь замолчал. Молчали и «пацаны»  его отряда.

«Грамотный наезд. Молодец Бочик!» — одобрил про себя Марк.

—  Ладно, Бочик, проехали. Непонятка вышла, — выдавил, наконец, Пузырь, — пошли, я хавку ставлю и водочку. Только что с воли подогнали. Давай кардан, Малыш, забыли… – и он протянул  свою пухлую руку Марку.

Марк взглянул на Бочика. Тот кивнул. Марк, отпустил заточку, вынул руку из кармана,  пожал  повлажневшую ладонь Пузыря, и все пошли запивать ситуацию, стоившую Марку бессонной ночи и напомнившую о худших днях в предыдущей зоне. А промолчи он да не имей поддержки, трудно сказать, что бы из этого вышло. Пузырь – враг хитрый и опасный. Нашёл бы способ разделаться с конкурентом.

Но с этой минуты Марк решил при первой же возможности с новой должности съехать. Последние полгода хотелось прожить без приключений.

И, видно, желание это долетело до небесной канцелярии, потому что уже вскоре представился такой случай.

 

  Аврал

          Был уже вечер, когда Марка вдруг вызвали на КПП. Войдя в дежурку,  увидел двоих: «хозяина» — начальника колонии, крупного с начальственным взглядом офицера в форме подполковника МВД и гражданского — начальника производства зоны. Чувствовалось, что настроение у обоих – ниже плинтуса.

—  Рубин, — начал «хозяин», — сегодня тридцатое число, последний день месяца. Зона впервые проваливает план по производству воздушных фильтров. Если к утру он не будет выполнен, нам – труба. Я тебе не приказываю, но если сможешь организовать и за ночь сшить эти недостающие чёртовы фильтры, проси чего хочешь. Ни в чём не откажу. Договорились?

—  Точно ни в чём?

—  Точно.

— Сделаю всё, что от меня зависит, — кивнул Марк,  уже соображая, что предпринять, чтобы ускорить работу, — но мне нужно от вас сто пачек чаю. В ночной работе крепкий чай – лучший помощник.

И закрутилось. В промышленную зону вывели максимальное количество рабочих. Пятерых Марк забрал даже с санчасти. Кроме того, к каждому швецу приставил помощника, расправлявшего войлочные ленты и принимавшего готовые фильтры, чего никогда не делалось раньше. Затем он пригнал на кухню поваров и кухонных рабочих, поставив им задачу готовить бутерброты с маслом, нажарить мяса и вскипятить чай. Еда должна подаваться на рабочие места каждые три часа, а чай, каждые два часа. Марк сам мотался между кухней и промзоной, разнося рабочим еду и чай, подбадривая их и по-доброму уговаривая превозмочь наваливавшуюся с каждым часом всё больше и больше ночную усталость, собрать все силы и добить план до конца.

К восьми утра работа была завершена. С красными от бессонницы и постоянной беготни глазами Марк стоял перед начальником зоны, пошатываясь от усталости, но улыбающийся и счастливый.

—  Молоток, Рубин! – похвалил «хозяин», — так о чём бы ты хотел попросить?

—  Я слышал, освободилось место нарядчика по питанию, переведите меня на эту должность.

Брови начальника колонии прыгнули вверх:

—    Это же понижение… А чем тебе не нравится твоя нынешняя должность?

—  Это личное. Вы обещали выполнить любую мою просьбу. Я вашу просьбу – выполнил. Слово за вами.

—  Ладно. Хоть и не хочется мне с таким завхозом расставаться, но слово держать надо. Ты прав, — он повернулся к своему заместителю, — с понедельника переведите его нарядчиком. Подберите нового завхоза колонии, и пусть Рубин сдаёт ему дела.

Не раздеваясь, Марк плюхнулся в койку и, не успев насладиться радостью новой удачи,  погрузился в сон.

 

«Опять по пятницам – пойдут свидания…»

         Новая работа была не хуже прежней. Та же свобода в пределах зоны. Еда в отдельном кабинете. В любое время – душ. И никаких проверок-перекличек. Их было четверо нарядчиков в отдельном домике — конторе. Нормальная атмосфера. Нормальные ребята.  С одним из них –молодым дагестанцем Вадиком Вашхебой – Марк быстро подружился. Поскольку всё питание колонии было в его руках, он иногда помогал и «пацанам» и другим просящим, выделяя большее количество улучшенных паек (включавших мясо) на ту или иную бригаду.

Его авторитет между зэками рос, как на дрожжах, а у администрации — тем более. Уже после двух месяцев в зоне Марк получил свидание с родственниками на трое суток, что было в джунглях наивысшей радостью и удачей. Сообщил отцу и жене. Готовился, как к самому светлому празднику.

Свидание начиналось в 11-00. А  часом раньше ему вручили письмо от Леры:

«Марк, привет! Я очень огорчена, но с работы меня не отпустили, как  ни просилась. Сказали, что у них и так завал с кадрами. Работать некому. Поэтому приехать к тебе не получается…» — и дальше обычное сообщение о делах дома, о Владике и т.д.

«Что значит не отпустили?! Какая там работа? Личное свидание в зоне – как манна небесная! Ведь так неожиданно появилась счастливая возможность побыть вместе! Да я бы плюнул на любую работу!» — запылала в душе волна возмущения. Но потом, остыв, подумал: «Работа – это единственное, что сейчас кормит и её, и Владика. Может действительно там завал, и некому работать.» — и с этими мыслями он  отправился на свидание с отцом, который конечно же приехал.

Вид у отца был далеко не радостный:

— Марк, Лера не приехала, — расстроенно произнёс он вместо приветствия, будто сам был в этом виноват.

—  Да знаю уже, она меня предупредила. Не отпустили с работы, — Марк  заставил себя улыбнуться и, не возвращаясь больше к этой теме, с удовольствием погрузился на трое суток в ауру человека, которого любил и уважал больше всех на свете и который больше всех на свете любил его.

После этих дней не прошло и месяца, как однажды к ним в нарядную зашёл начальник колонии. «Хозяин» был в хорошем настроении и, впомнив успех Марка во время ночного аврала, с барского плеча подарил ему еще одно внеочередное личное свидание на трое суток. Не помня себя от счастья, Марк  написал отцу и Лере и затаился, ожидая от неё письма о невозможности приехать вновь.

Письма не было. И он отправился на свидание в самом лучшем расположении духа.

В комнате для свиданий сидел отец. Один. Сердце стиснулось в гармошку. И не разжалось.

— А где Лера? – наконец почти шепотом спросил Марк.  Отец огорчённо пожал плечами: « Не знаю, сынок.»

Черная тьма заполонила душу, пробралась в каждый её уголок. Все трое суток они сидели, как на поминках, почти не разговаривая. Поминках по его семейной жизни. Марк полностью ушёл в себя. В своё предчувствие БЕДЫ, надвигавшейся медленно, но неуклонно.

 

Развязка

      Письмо от Валерии пришло через несколько дней после окончания свидания с отцом.

« Марк, я понимаю, что тебе будет больно читать эти строчки. Но на свидание я НЕ ПРИЕДУ. У меня сейчас другая жизнь, и я не хочу её менять.»

Коротко и ясно. Не желая сдаваться без боя, Марк тут же бросился строчить ей письма одно за другим: «Какая другая жизнь?! Лера, ты только вспомни, как хорошо нам было вместе в нашей уютной маленькой квартирке! Какое озеро любви и нежности окружало нас всё это время! А Владик? Для него же и папа и мама – одно целое, как и он для нас самый дорогой человечек!…» — и так далее, и в том же духе.

Ответа не последовало. Как не было его и еще на последующие пять писем, в которых он судорожно пытался остановить лавину, несущуюся на его дом. На его МИР.  Потому что все эти месяцы в тюрьме и зоне, Марк, думая о семье, неустанно ИДЕАЛИЗИРОВАЛ Леру, помня, что она сделала всё возможное, чтобы помочь ему в трудную минуту. ОН ВСЕМИ СИЛАМИ УКРЕПЛЯЛ В СВОЕЙ ДУШЕ ЗДАНИЕ ИХ ОБЩЕГО МИРА, представлявшегося совсем ИНЫМ, по сравнению с тем, которое он оставил полтора года назад.

Всё это время Марк не расставался с фотографией жены и сына, рассматривая их милые черты по несколько раз в день, и каждый раз проникаясь щемящим чувством разлуки с родными людьми. И постепенно, в гнетуще унылой и тягостной атмосфере джунглей им овладело чувство, которого Марк так и не испытал за весь предыдущий период жизни с женой. Теперь он был уверен, что ЛЮБИТ её.  Любит по-настоящему.

Постоянно слушая рассказы зэков о том, что «все бабы — б…ди», бросающие своих мужей в заключении, Марк с пеной у рота доказывал, что исключения есть, они  бывают.  И его жена – одно из них.

Ошибся? Но надежда всё еще оставалась в сердце. Ведь надежда умирает последней.

Сгорая от нетерпения, Марк отправил письмо Толику Плоткину в Кременчуг с просьбой немедленно навестить Леру и попытаться поговорить с ней. Ответ не заставил себя ждать. Толик тут же съездил и прислал телеграмму: «ВСТРЕТИЛСЯ С ЛЕРОЙ, ПЫТАЛСЯ ОТГОВОРИТЬ, ОНА СОЖАЛЕЕТ,  У НЕЁ ДРУГОЙ МУЖЧИНА».

Удар! Ещё удар! И всё равно Марк заставлял себя не верить, что это конец. Пока однажды в нарядную не пожаловал начальник спецчасти и не вручил зелёный бланк заявления в ЗАГС Валерии Рубин о разводе с Марком Рубиным.

МИР РУХНУЛ… РУХНУЛ ДОМ…

Два дня Марк лежал на кровати не вставая. Не ел, не пил, не спал. Это было состояние комы, прострации, еще чего-то. Он ни о чём не думал. Не видел никого вокруг себя. Не слышал ничьих голосов. К нему никто не подходил. И слава богу.

Обида и боль от ощущения того, что его, намертво связанного колючей проволокой, Валерия безжалостно хлещет по чём попало, по голове, по сердцу, не останавливаясь, а он, закрытый в джунглях, не может, не в состоянии остановить её, даже просто поговорить с ней — могильной плитой придавили к постели душу и тело. Впервые за много-много лет Марк плакал. Хоть ни одна слезинка не выкатилась из его глаз. Он плакал внутри себя, навеки хороня своё чувство к жене, взлелеянное каждым днём невыносимых душевных мук в двух тюрьмах и в двух зонах.

Все знали об этом. Вадик Вашхеба делал за него всю работу. Зэки молчали. Администрация, просматривавшая все письма и оттого знавшая всё и обо всех, тоже не беспокоила. Это было ГОРЕ. Настоящее ГОРЕ. И это горе уважали.

Когда Марк пришёл в себя, он был уже другим человеком. Последний розовый романтический дурман унёсся из его души в бескрайнее синее небо. Осталась пустота и холод. Безразличие ко всему вокруг. И только три желания: свобода, свобода и свобода.  Тем более, что до УДО оставалось всего два месяца.

условно-досрочное освобождение не светило. Опасались, что еще не совсем остывшие горячие головы нагрянут к бывшим жёнам с местью.

Для того, чтобы избежать развода через ЗАГС надо было сообщить, что имеется спор об имуществе. И это было первое, что придя в себя, сделал Марк.  Но уже через неделю пришло новое заявление Леры о разводе. На этот раз в суд.

И тогда пришлось взять бумагу и ручку и написать Лере короткое письмо, ясно ощущая при этом, что пишет он совершенно далёкому  и чужому человеку:

« Валерия, если ты станешь добиваться развода, ты ПРОДЛИШЬ МОЙ СРОК еще на ТРИ ГОДА. Я у тебя этого не заслужил. Потерпи всего два месяца. Я скоро освобожусь, и ты сразу получишь развод».

Её ответ был таким же кратким: «Заявление в суд отозвала. Я делала и буду делать всё, чтоб облегчить твоё положение».

Добавить нечего. Еще одна страница жизни превернулась и закрылась навсегда. В этом он был уверен.  К худшему или лучшему?  Жизнь покажет.

 

  Воля

         Прошли последние два месяца. Время лечит. И оно действительно  постепенно лечило душу. Не имея за прошедшие двадцать месяцев  ни одного нарушения режима, Марк вполне подходил для условно-досрочного освобождения на стройки народного хозяйства. По простому – на «химию». И администрация колонии не подвела.  Материалы на УДО поступили в Дубенский районный суд вовремя.

И снова удача: председателем суда оказался земляк  и сокурсник — Саша Хорошенко, который вместе с Марком в тот же  год ехал поступать и поступил в юридический институт. Тёплые, товарищеские отношения между ними сохранялись все годы совместной учёбы. Саша учился в той же группе, что и Мудко. Но какими же разными оказались эти два однокурсника!

Увидев в деле фамилию «Рубин», Хорошенко на следующий же день, вне графика,   назначил судебное заседание и вынес решение об освобождении Марка. Более того, он тут же сам сообщил об этом его родителям.

5 мая. День печати. Солнце в ярко-бирюзовом небе по-летнему щедро дарит своё тепло по эту и по ту сторону ворот зоны. Марк — уже в своей цивильной одежде и кепке – еще по эту сторону. Вдалеке стоят и машут руками те, которые были с ним последние полгода. Делили радости и горе.

Перед Марком – чёрные ворота, закрывавшие весь мир. Такие огромные, что, кажется, своими зловещими краями они подпирают девственно голубой  небесный свод майского неба. И вдруг, как в голливудском кинофильме, обе черные громадины — створки этих ворот, символизирующих вход и выход из ада, из ненавистных ДЖУНГЛЕЙ, начинают медленно-медленно расползаться в стороны.

Будто дыханием бога его вынесло на волю, где со слезами на глазах к нему кинулся отец, и Марк с пронзительной ясностью ощутил:

СВОБОДА!!!

ВЗРЫВ АТОМНОЙ БОМБЫ!

        Каждая клеточка его души пела, трепетала, впитывала, упивалась и захлёбывалась потоком ослепительно-ярких лучей СОЛНЦА и СВОБОДЫ.

Он бросился в бездну этого ощущения, как в теплые и нежные волны южного моря, плавал, переворачивался, нырял и никак не мог насладиться своим счастьем.   Счастьем  — вновь чувствовать себя  СВОБОДНЫМ.

Ещё один миг СЧАСТЬЯ. Настоящего СЧАСТЬЯ! Счастья ЖИЗНИ!

 

 

 « Химия»

         Еще в 1963 году ЦК КПСС принял курс на химизацию народного хозяйства. А позже в законодательство было внесено положение, позволяющее освобождать лиц, совершивших преступления, не являющиеся тяжкими, условно-досрочно с обязательным привлечением к труду на стройки народного хозяйства.

Этими стройками первое время в основном были химические заводы,  поэтому такое освобождение и получило название «химия».

И вот Марк, наконец-то, дома. Вскрик, объятия и слёзы мамы, с которой они не виделись более двух лет. Еще дольше не виделся он и со всем остальным, таким родным и милым:  желтыми оленями на алом плюшевом коврике над своей кроватью, семейными фотками на стенках, вытертым паласом на полу в зале, стареньким диваном-книжкой, книгами на деревянной этажерке – к которым привык с детства.

Он дышал и не мог надышаться запахами родного дома. Ел и не мог насытиться любимыми мамиными котлетками, медовиком с корицей и узваром из сушёных груш. Говорил, и не мог остановиться, чувствуя как светлеет душа, освобождаясь от накипи, покрывавшей её всё прошедшее время.

Три часа пролетели, как одна минута.  Нужно было ехать и становиться на учёт в комендатуру, располагавшуюся в общежитие на окраине города, где теперь ему  предстояло жить и работать в лучшем случае еще двадцать месяцев.

Начальником комендатуры служил капитан Тропкин. Лет 35-ти высокий полный мужчина, с короткой стрижкой тёмно-русых волос и суровым взглядом светло-серых глаз на лице, которое крайне редко посещала улыбка. Капитан заочно заканчивал юридический институт и, познакомившись с Марком сразу предложил ему сделать для него курсовую работу.  А, получив согласие, он тут же назначил Марка председателем совета общежития – органа, состоявшего  из пяти человек и решавшего все внутренние проблемы. Основная задача: рассмотрение нарушений дисциплины «химиков»: пьянок, драк, невыхода на работу, самовольных отлучек и вынесение наказаний вплоть до возврата обратно в зону.

И хоть заниматься этим Марку улыбалось меньше всего, но спорить было бесполезно да и об УДО надо было не забывать. Тропкин теперь для него — царь и бог. И от него зависело: пойдёт Марк на условно-досрочное освобождение или — обратно в зону,  отбывать оставшиеся сорок месяцев срока.

В пятиэтажке, довольно чистой и благоустроенной, жили «химики» — бывшие зэки — из разных областей, разных колоний и с разных режимов: общего, усиленного, строгого. И никакой химией они не занимались, а строили комплекс коровников в двадцати километрах от города, куда каждое утро рабочих отвозили автобусами.

Работали с восьми часов утра и до пяти вечера с часовым перерывом на обед. Зарабатывали как обыкновенные строители. Возвращались в общежитие в 18-00, и до 22-00 можно было располагать своим временем как угодно и где угодно. Конечно, Марк мчался домой, проводя вечера с родителями.

Вскоре он с радостью узнал, что старый друг Коля Умельцев, как особо ценный инженер, возвращается в Дубны возглавить филиал Ленинградского НИИ на одном из заводов города. Как приглашённый специалист Коля сразу получил на свою семью трёхкомнатную квартиру, в которой теперь они часто встречались по вечерам и выходным: субботу и воскресенье можно было проводить дома.

В один из дней Марк решил зайти в суд, поблагодарить Сашу Хорошенко за своё освобождение. Шёл и переживал, стесняясь и чувствуя лёд в животе, как у набедокурившего школьника: как встретит Саша? Ведь он сейчас – председатель районного суда — один из самых влиятельных лиц в городе.  Марк же всё еще по инерции относил себя к нижней касте общества. Хоть и бывших, но — зэков. Время выбрал поближе к концу рабочего дня, рассчитывая, что людей в суде будет поменьше и их встреча пройдёт незаметно.

Вот и одноэтажное здание суда. Войдя внутрь, Марк прошёл прямо к кабинету председателя и, постучавшись, аккуратно приоткрыл дверь. Кабинет был пуст, но на стуле висел пиджак, принадлежавший, очевидно, Саше. «Может в канцелярии?» — подумал Марк. Оглянулся на дверь канцелярии, но, зная, что там работают и секретари суда, и секретари судебных заседаний, решил подождать, пока Саша вернётся в свой кабинет.

В это время дверь канцелярии отворилась, и из неё вышли улыбающийся и продолжавший что-то говорить председатель суда в рубашке без галстука… в сопровождении трёх женщин – судьи и двух секретарей. Все они наглядно знали Марка, как и он их.

В тот же миг чувство смущения и неловкости обожгло душу: как быть, как здороваться?  За руку или просто словами?  Наверное, словами. Марку казалось, что все смотрят на него, как на инопланетянина. Заблудившегося и случайно оказавшегося на чужой планете.  «Во попал! Ещё Сашу подставлю…» — мелькнула мысль.

Но в это время на круглом усатом и добродушном лице председателя суда, который наконец,  узнал в коротко стриженном и возмужавшем Марке своего земляка и однокурсника, засияла такая широкая и радостная улыбка, будто он родного брата увидел. Брата,  с которым не виделся много лет.

— МА-АРК! – заорал он на весь коридор и, раскинув руки бросился к нему, сжав в такие же крепких объятиях, как полгода назад Юра Свирский на КПП в зоне. Только сейчас Марк чувствовал совсем другое.

Горячая волна благодарности и радости залила душу. Он понял, что его принадлежность к низшей касте слетела  вместе с тюремной робой, и в глазах Саши он всё тот же земляк и приятель Марк, с которым немало пива выпито и немало воблы съедено в студенческие годы. «Нет, — ликовала душа, — неистребимо добро на свете. А когда оно так неожиданно, так внезапно, оно – ценнее  вдвойне.»

Женщины тоже приветствовали Марка, и улыбки их были искренними.

 

Уже через три дня Марк позвонил в Николаев Лере и дал согласие на развод, предупредив, что по возможности приедет забрать вещи и книги. Разговор занял три минуты. Боль от нанесённого ею удара хоть и не прошла, но притупилась. Слишком много новых эмоций и впечатлений хлынули на свободе. Осталась лишь незаживающая рана из-за разлуки с сыном и цепочка воспоминаний о приятных моментах, проведенных с женой в теперь уже далёком прошлом.

Стройка, где Марк сейчас работал, находилась в чистом поле в обрамлении густого леса. Воздух вокруг: пей – не напьёшься. Стояли тёплые солнечные майские деньки. С обнажённым торсом и  лопатой в руках он с удовольствием принимал эти целительные солнечные ванны, в которые так давно не окунался. Простая мужская работа: копать глубже, бросать дальше. Или разбрасывать по площадке бетон, а затем трамбовать его. Машина за машиной.

В перерыве – обед по-домашнему, приготовленный сельскими поварами. Двойная порция вкуснейшего борща, или горохового супа с мясом, пол-булки хлеба, мясное или рыбное второе с гарниром и компот или кисель. Ешь – сколько влезет. И снова за лопату. Никто не понукал. Но даже в процессе, казалось бы, такого простого монотонного труда, душа постоянно пела, упиваясь сладким ощущением свободы. И вспоминалась татуировка на руке у Солдата: «Тот не знает цену свободе, кто не был её лишён». Теперь Марк знал эту цену. И дорожил ею по-настоящему.

Всё вокруг казалось другим, сияло яркими красками: пробуждение утром –  радостным, солнышко – золотым, травка – малахитовой, небо – бирюзово-снежным, а близлежащий лес, на который раньше бы и не обратил внимания, сейчас манил тенистою прохладой, журчаньем холодных ручьёв и сказочными тайнами.

Его длинное и вечно худое тело с каждым днём наливалось силой. И уже через несколько месяцев интенсивного труда и двойных обеденных порций стали заметны вздувшиеся бугры мышц на руках и плечах. Спина – вообще гранит: ломом не пробьёшь.

И вновь ему с удивлением довелось убедиться, как быстро и чётко работает связь в криминальном мире. Его авторитет с зоны как будто сам собой под копирку перенёсся сюда, в общежитие, хоть его обитатели и были с разных зон и областей Украины. Только звали его здесь не «Малыш», а (с лёгкой руки капитана Тропкина) — «Захарыч», что конечно же звучало для Марка намного приятней. Немалую роль в этом сыграло и то, что только один Марк был из Дубен, а значит за ним незримо стояла стена поддержки родного города, земляков, с которыми «химикам» рано или поздно приходилось общаться: на улицах, в парке, на танцах или по делам.

Курсовая Тропкина, написанная Марком и отправленная в институт, получила отличную оценку, и поэтому комендант не возражал против его поездки на три дня в Николаев.

Знакомый перрон Николаевского вокзала. Сойдя с поезда, Марк сразу позвонил Лере, договорился о встрече и попросил взять с собою  сына. Лера пришла с Владиком.

С горечью видел, что за два года разлуки шестилетний мальчик позабыл его, стеснялся, хотя и напряженно прислушивался к их разговору — пытался вспомнить. (Когда Лера сообщила Владику о будущей встрече «с папой Марком», он, удивлённо хлопая глазами, спросил: «А что я должен буду делать?»)

И тогда, прогуливаясь по аллеям парка, Марк тихонько затянул незатейливую песенку, которую часто пел, когда они все жили вместе:

 

«Маленький Владик — гулять собрался в парк,

А дома его ждали мама Лера и папа Марк.

Они пришли с работы, они устали очень

А маленький Владик играть с ними хочет.

 

Он строит домик и мячики катает,

Потом на пианино тихонечко играет.

Он смотрит телевизор: мультфильмы и картинки,

А за окном тихонько падают снежинки…»

 

И тут Владик пулей бросился к нему, прыгнул вверх, крепко обхватил шею, и пришлось ещё долго нести его на руках. Не хотел отпускать. Вспомнил.

На другой день, возвращая Марку вещи и книжки, Лера призналась: «После того, как мы вчера расстались, Владик набросился на меня с вопросами: «А где так долго был мой папа Марк? А он меня любит? А почему он с нами не живет?» — и услышав ответ, что с ними теперь живет папа Лёша, рассудил: «Нет.  С нами должен жить папа Марк.  А папа Леша пусть живет… на кухне».

Эти слова — ножом полоснули по открытой ране.  Но что он мог поделать? Как выяснилось, Лера стала жить вместе с «папой Лёшей» еще ДО их личного свидания в херсонской зоне на трое суток. И Марк не зря тогда почувствовал раздвоенность её личности и неискренность последних слов при расставании: «Всё в порядке…»

Перед этой поездкой в Николаев он много передумал. Как пройдёт встреча с бывшей женой? Не вспыхнет ли опять то же чувство, какое испытывал к ней всё прошедшее время в тюрьме и в зоне? Не испытает ли он муку быть рядом с ней и не сметь коснуться,  поцеловать?

Нет. Не испытал. Всё было спокойно и буднично. С обеих сторон.

С её стороны сперва  сквозило нескрываемое любопытство и… страх: каким же он стал теперь? Может рассчитывала увидеть угрюмого, прожжённого, забитого татуировками зэка. Сплёвывавшего через губу и ботающего по фене. Не увидела. Марк был  один в один таким, как и раньше, и Лера быстро успокоилась.

Он же смотрел на неё и видел… другую женщину. Совсем другую: и внешне и внутренне. Внешне – потух всегдашний блеск её огромных карих глаз. Будто постарела лет на десять. Внутренне — в глазах – неуверенность и растерянность. Всё. Ни сожаления, ни раскаяния в них не отражалось.

Марк тоже успокоился, и хоть воспоминание о предательстве жены еще иногда царапало душу, но в глубине её он был даже рад – глубокие страдания остались в прошлом. Прощай прошлое! Прощай Николаев! Навсегда? Очевидно. Дом рухнул. Исчез из этого мира. Восстановлению не подлежит.

 

Неожиданное знакомство

      За несколько последующих месяцев Марку удалось освоить кучу строительных работ: был и бетонщиком, и арматурщиком, и плотником деревянной опалубки, и помощником экскаваторщика. Окреп телом и успокоился душой, отдыхая в свободное время с родителями и с Колей Умельцевым.

Однажды, заглянув к Коле, застал у него за накрытым столом незнакомую белокурую женщину. Она раньше работала у Коли инженером, а сейчас приехала в Дубны в отпуск к тётке. Пригласив за стол, и представив её как Аллу, Коля сразу вручил Марку гитару, попросив спеть одну из их любимых песен.

—    Марк, как вы прекрасно поёте! – неожиданно услышал он от Аллы, когда закончил петь.

И хотя отлично понимал, что это неправда, но такую прямую лесть от женщины пришлось услышать впервые. И это восхищение было приятно самолюбию, ущемлённому разводом. Поэтому, когда Алла предложила поехать вместе на природу, на реку, с ночевкой в палатке, причин отказаться не нашёл. Да, честно говоря, и не искал.

Они стали встречаться, и когда Марк заметил, что Алла хочет перевести лёгкие отношения в серьёзные, сразу предупредил, что жениться  не собирается. Если она хочет продолжить встречи, то – без обязательств. И объяснил почему: во-первых еще не отошёл от развода. Во-вторых, кроме обычной страсти других чувств к ней он, к сожалению, не испытывал. О чём и сказал честно.

Но, несмотря на это, Алла бросила интересную работу в областном центре России, и к новому учебному году приехала в Дубны с семилетней дочкой Танечкой. Сняла квартиру с печкой, которую нужно было топить углём, устроила Танечку в школу. А в январе радостно объявила, что беременна и собирается оставить ребенка, что бы Марк ни решил.

«Ну что ж, сынок – с горечью сказал отец, – винить некого, придется держать ответ…» И правда, виноват только сам. Думать надо было раньше. Жизнь, построенная исключительно на обязательствах к будущему ребёнку, раем не представлялась. Но отсупать было поздно.

Так Марк женился во второй раз. Поскольку у него теперь была семья, ему разрещили поселиться дома, у родителей. Переехали к ним. В двухкомнатную квартирку.  С маленькой Танечкой Марк сразу подружился, и через пару недель она уже называла его «папой», карабкалась по нему, как по дереву, играла и хохотала: беленькая, с косичками, веселая, с добродушным и легким характером.

 

 Случай в кочегарке

            А за пару месяцев до этого Марка перевели  работать в кочегарку, находившуюся в цокольном этаже общежития, где он жил.

Кочегарка состояла из двух комнат. В первой – большей — находились умывальник и огромная печь, куда он лопатой забрасывал заранее приготовленный уголь, регулярно помешивая его двухметровой железной кочергой. Сначала чаще, а когда разгорится, с интервалом в час-полтора. В это время можно было подремать на топчане в другой, маленькой комнате, отгороженной от первой крепкой  дубовой дверью.

Работа: сутки через двое – устраивала еще и потому, что можно было гораздо больше времени проводить с семьёй. Они с женой спали на диване в проходной комнате, а родители и Танечка – в маленькой спальне. Притом, что вся квартира была всего 32 квадрата, с крошечной кухней и совместным санузлом.

Кроме работы в кочегарке приходилось присутствовать и вести заседания совета общежития, на которых разбирались нарушения «химиков», и там работы было не меньше. Ещё вчерашние зэки, вырвавшиеся на свободу и опьяненные не только ею, но и свободно продававшейся в магазинах водочкой или винцом, давали волю своим так долго сдерживающимся в зоне желаниям. И, конечно, попадались. Их судьбу решал совет, возглавляемый Марком.

Ненавидя неволю в её доисторической форме, без изменений дошедшей до нашего времени, Марк, как и раньше, работая адвокатом, изворачивался, как мог,   находя самые разные способы увести виновного  от крайнего наказания – отправки назад в зону.  И это удавалось, несмотря на недовольство капитана Тропкина. Но зато благодарность спасённых была безмерной – авторитет рос, как на дрожжах,  даже среди «отмороженных» «химиков» со строгого режима, оттянувших не один срок.

Они сами держали порядок в общежитии, составив отряд внутренней охраны с синими повязками на руках. Внутренняя «милиция». Драк, поножовщины в общежитии не было ни разу – «строгачей» боялись больше, чем штатных милиционеров, дежуривших с оружием по двое в холле общежития. И комендант понимал, что это тоже заслуга Марка. Но всё-таки однажды неприятного случая избежать не удалось.

В ту субботу Марк, как обычно, шуровал уголь в кочегарке, стараясь подготовить побольше жара к ночи. Вечер, время приближалось к десяти часам, и «химики» один за другим возвращались из города в общежитие.

Один из «строгачей» Вадим Ковалёв, бывший боксёр, с двумя товарищами – все с синими повязками охраны порядка – стояли на крыльце, встречая и проверяя прибывающих, не несёт ли от них алкоголем. Всё бы ничего, но в тот вечер Ковалёв тайком прямо в общежитии сам выпил немало,  отметив свой день рождения.  И настроение у него было самое боевое.

Увидев у поднимающегося по ступенькам Гриши Гулько – тридцатилетнего парня из Полтавы небольшого роста, но крепко скроенного и с кулаками, каждый, как кочан капусты,  оттопыривающуюся спереди куртку и решив, что там бутылка,  Ковалев протянул руку и дернул куртку на себя. Послышался треск пуговиц, куртка распахнулась. В ней оказался крошечный котёнок, которого Гриша подобрал на улице и хотел отнести в кочегарку, согреть и накормить.

Схватив котёнка, Ковалёв размахнулся и, как тряпку, швырнул его в снег подальше от общежития.

В  тот же миг пудовый кулак Гриши пушечным ядром вонзился ему в нос. Ковалёв шмякнулся на спину, и сполз по скользким ступенькам вниз с крыльца. Никто еще не успел понять, что произошло, а Гриша уже влетал в кочегарку и со словами: «Спасай, земляк! Спасай Захарыч!» — юркнул мимо Марка в комнатку отдыха, затворив за собой дубовую дверь.

Через минуту весь залитый кровью Ковалёв и двое его дружков вбежали в кочегарку. В руке у Ковалёва сверкал широкий охотничий нож.

— Где он? Захарыч, где эта гнида? – орал Ковалёв, размазывая кровь по лицу, — он меня убил! В мой день рожденья – ты понимаешь, Захарыч?! Меня за пять лет пальцем никто не тронул. На «строгаче»! А он… Я буду казнить его лютой смертью! Где он?, — и тут его взгляд упал на дверь в комнатку, где прятался Гулько, — а вот  он где, за мной пацаны!

Но в тот же миг двухметровая раскалённая кочерга, всё это время шуровавшая огонь в печи, мгновенно выскользнула из неё, и, описав дугу, её плоский, как лопатка пышащий жаром раскалённый конец замер в сантиметрах от лица Ковалёва, заставив того отпрянуть назад.

—  Саша, никто мимо меня не пройдёт, — жестко выговаривая каждое слово, произнёс Марк, — а даже если кто-то и прорвётся, то дубовую дверь не сорвёт, там железный засов изнутри. И главное, я не допущу, чтобы вы «замочили» Гулько и снова пошли на зону. Я дал себе слово: пока я здесь,  ни один зэк на зону не вернётся. А вы, — повысил голос Марк, обращаясь к свите Ковалёва и, наблюдая непрекращающееся кровотечение из носа последнего, — тащите его в больницу. И поскорее. Наверняка сломана кость — носовая перегородка.

Первый запал был сбит. Энергия, вызванная жаждой мести, утекала вместе с кровью из разбитого носа. Ковалёв повернулся и, подбежав к умывальнику в стене, стал лить на лицо холодную воду, постанывая от боли и пытаясь остановить кровь.

В это время в кочегарку с пистолетами в руках влетели оба дежурных милиционера из общежития. Они увели троицу и вызвали скорую помощь. В ту же ночь Ковалева прооперировали. Вовремя. А Гришу Гулько пришлось перевести на другую «химию», в другую область. В любом случае «строгачи» ему бы этого не простили: отомстили бы рано или поздно.

       Кирпичный завод

       Закончился отопительный сезон, и Марк получил новое назначение: вместе с другими десятью «химиками» его отправили на кирпичный завод. В течение трёх месяцев он освоил почти все рабочие специальности: формовку – подачу сырой глины на автомат, лепивший из нее кирпичи; сушку – отправку сырых кирпичей в сушильные камеры и выемку из них; садку в печь и выгрузку обожженых кирпичей, а также поддержание огня в печи засыпкой угля сверху в специальные круглые камеры. Все работы, кроме последней, были достаточно тяжелыми, так что физическая форма продолжала оставаться на уровне.

Однажды капитан Тропкин вызвал его к себе в кабинет.

—  Ну, что, Захарыч, как работа?, — начал он.

— Нормально, — ответил Марк, напряженно ожидая какой-нибудь неприятности – Тропкин просто так не вызывает.

— Для кого нормально, а для кого и не очень, — ворчливо продолжал комендант, — план-то завод не выполняет. Директор жалуется.

—  А я тут причём? Я свою норму выполняю. Могу показать табель.

—  Рубин, у тебя до УДО сколько осталось?

—  Полгода.

— Так вот. Назначаю тебя мастером на заводе. Кроме наших «химиков» у тебя в подчинении будут еще десять вольных. Плюс десять алкашей из психбольницы. Всего тридцать человек. Сумеешь все эти шесть месяцев выполнить план, представлю на условно-досрочное освобождение,  не сумеешь – пеняй на себя.

Марк уходил от коменданта с двойственным чувством. С одной стороны, закончилась каторжная работа выхватывать кирпичи из пылающего  ада  печи  по семь часов в день или по колено в мокрой глине не менее тяжело пахать на формовке. Работа мастера – совсем другое. С другой стороны, ультиматум Тропкина подвешивал его над пропастью: не выполнишь план – рухнешь. Новый вызов.

Так или иначе, но на следующий день Марк ехал уже не в кузове вместе с остальными, а в кабине машины. Начальник, как-никак. Принял и пересчитал вольных рабочих, а также пациентов психбольницы – алкоголиков, проходящих трудотерапию. И был поражён, увидя среди последних Юру Тараненко — игрока сборной города по баскетболу, с которым вместе тренировались и играли на школьном чемпионате области. Юра тогда был сильным и симпатичным атлетом, одним из лучших в сборной. Сейчас же на Марка смотрел измученный старичок, половина бывшего Юры, с крохотными заплывшими глазками и безнадёжно потухшим взглядом. Марк содрогнулся: водка сделала с Юрой на воле то, что с ним самим не смогли сделать две тюрьмы и две зоны.

Пройдя ранее практику на каждом участке работы, Марк учёл возможности каждой категории работников, их физические данные, распределяя так, чтоб они могли справиться с тем заданием, которое он им поставил. «Химиков» и вольных рабочих – на наиболее важные участки, алкоголиков – на второстепенные.

Кроме того, вспомнив опыт ночного аврала с шитьем фильтров во второй зоне, а также то,  что на горячих работах вода не менее важна, чем воздух, Марк рванул в магазин и закупил воды с газом и конфет (глюкоза даёт энергию).

Сам же ни секунды не сидел на месте, мотаясь между участками, контролируя и подбадривая работяг. А также, как официант, сам подносил воду и конфеты рабочим, чем, конечно, поверг в изумление весь завод – раньше такое ни один мастер не делал.

Но зато дневной план перевыполнили в полтора раза. А на следующий день, расставив людей по работам, он рванул на молокозавод и договорился о поставке ежедневно сорокалитрового бидона свежего прохладного молочка, убедив руководство кирпичного завода оплатить эту покупку.

Прошёл месяц. Его команда выполнила и перевыполнила план. Директор завода ликовал. Комендант Тропкин был доволен. Жизнь налаживалась.

 

 Лизонька

         Весь срок беременности жены Марк мечтал о сыне. Поскольку у Владика теперь был другой папа — прапорщик, который увёз их с Лерой за границу, возможность контакта с первым сыном была исключена.

Поэтому Марк надеялся, что скоро в его доме появится другая кудрявая головка (как у него самого в раннем детстве), порадует и его, и дедушку с бабушкой. Алла тоже уверяла, что ждёт мальчика, поскольку чувствует себя совсем не так, как во время беременности Танечкой.

Жену увезли в роддом сентябрьской ночью, а в шесть часов утра Марк позвонил в больницу:

—  Доброе утро! Скажите, Рубина родила?

—  Родила.

—  Всё нормально?

—  Всё нормально.

Марк выдохнул.  Положил трубку.  «Хм, а кого родила, не спросил», — пришло на ум.

Снова позвонил и в ответ на его вопрос, как будто голос с неба прямо в ухо произнёс: «ДЕ-ВО-ЧКУ…».

Ошеломлённый неожиданным ответом Марк опустил телефон и поднял глаза. Передо ним стояла восьмилетняя Танечка в ночной рубашечке и то, что она, не слышавшая его разговора по телефону сказала, повергло Марка в еще больший шок: «Не расстраивайся, папочка! Следующий будет – МАЛЬЧИК!»

Новорожденную назвали Лизонькой. Первые дни после роддома Марк смотрел на маленькое розовое кричавшее существо и переживал, что никаких отцовских чувств не ощущает. Но с каждым днем, с каждой неделей и месяцем, эти чувства проявлялись в его сердце все больше и больше. Так что через непродолжительное время он уже зацеловывал её щечки и голубые глазки в меру и без меры.

Обязанностей прибавилось. Теперь до работы нужно было успеть сбегать на молочную кухню, а после работы помогать купать и укачивать ребенка. Но это новое и такое неописуемое СЧАСТЬЕ стало реально живительным бальзамом на рану, нанесённую разлукой с первым в его жизни сыном.

 

Братьяармяне

              До УДО оставалось около двух месяцев. Однажды воскресным днем, когда вся семья была дома,  раздался стук в дверь. Марк открыл. На пороге стоял незнакомый кавказец, худенький, небольшого роста.

—  Меня зовут Левон Саркисян, ваш адрес я получил от брата Юры», — представился он, —  а вы – адвокат Марк Рубин?.

Марк кивнул, вспомнив путешествие из Херсона в Полтаву и короткое знакомство с Юрой Нерсесяном, цеховиком-сапожником, получившим 14 лет лишения свободы за хищение в особо крупном размере, которого он не совершал.  Он пригласил Левона пройти в дом, и пока тот пил приготовленный Марком чай, тот просматривал принесенные Левоном приговоры и другие документы из дела его братьев Юры и Саши.

Основания для обжалования приговора в порядке надзора были, и, получив от Левона, как от родственника, нотариально заверенную Доверенность на защиту, и отпросившись у коменданта, Марк рванул в Москву в Генеральную прокуратуру Советского Союза на приём к заместителю Генерального прокурора. Перед этим очень серьёзно поработал над жалобой, хоть и чувствовал, что шансов немного, о чем и предупредил Левона.

Зам. Генерального прокурора внимательно выслушал Марка. Они два часа обсуждали многочисленные нюансы этого дела. Марк видел, что прокурор понимает, и правильно оценивает его доводы, и уже был склонен надеяться на чудо.

Но…  чуда не произошло! Заключение чиновника было неожиданно искренним:

—  Уважаемый Марк Захарович, с вашими доводами спорить трудно. Но давайте посмотрим в лицо реальности. Вы хотите, чтобы я своими руками освободил двух армян, отсидевших уже по 7 лет в колонии?   Армян, которые заграбастали десятки тысяч рублей неправедных доходов!  А что подумают мои коллеги, мой шеф Генеральный прокурор?   Вы думаете, они поверят, что я сделал это только из любви к справедливости? Что я не получил от армян КРУПНУЮ ВЗЯТКУ?  Что будет дальше?  Назначат проверку всей моей деятельности лет за пять, не меньше. А при желании в любой работе всегда можно найти недочёты и недоработки. В лучшем случае – меня уволят. И Вы хотите, чтоб я лишился своей должности из-за Ваших братьев-армян?  Нет, на это я пойти не могу.

Разочарование и обида настолько явно проявились на лице Марка, что прокурор отвел глаза. Как будто ему самому неудобно стало за то, что пытается поставить целесообразность над законом. Выше закона.

—   Я понял, — с горечью протянул Марк, —  А хоть как-то облегчить их участь можно? Это в ваших силах?

Прокурор молчал. Минута, вторая. И вдруг:

—   Думаю, ДА. Это в моих силах.

Вскоре оба брата были переведены из колонии усиленного режима в колонию-поселение, где они стали жить в  обыкновенных сельских хатах. Завели там хозяйство, свиней, уток, кур. К ним приехали семьи. А через пару лет и совсем освободились.

И с того момента благодарный Левон стал уговаривать Марка переехать жить к нему в Железногорск, новый и перспективный город, обещая всяческую  помощь  и поддержку.

Сначала Марк даже не думал об этом. Но вот подошёл срок УДО, и тот же судья Саша Хорошенко вынес решение уже об окончательном освобождении и предоставлении Марку полной свободы.

 

Оставаться в Дубнах не имело смысла. Старый небольшой городок, все должности юристов заняты. Поэтому Марк решил съездить и посмотреть, что же это за новый чудо-город Железногорск. Благо до него было всего четыреста километров.  Новый город – новая жизнь. И новая черта, которую нужно переступить.

 

 

 Железногорск   

       25 лет назад недалеко от поселка Михайловка Курской области были открыты крупные залежи железной руды. Возникли Михайловский горно-обогатительный комбинат и город Железногорск. Небольшой, около ста тысяч жителей, с широкими прямыми улицами и бессменными часовыми – тополями — по обе стороны дороги и с огромным озером в центре города. Население съехалось со всех концов Советского Союза. В основном молодежь.

Марк приехал зимой. Заснеженный Железногорск, и, особенно, утопающая в снегу Михайловка с синими и зелеными деревянными русскими хатками в 15-ти километрах от города сразу покорили его. Левон снял для них половину деревянного дома в Михайловке, куда в конце января Марк со всей семьей и переехал.

Работу нашел быстро – юрисконсультом райпо – торговой организации, обслуживающей сельских жителей района. Адвокатом устроиться даже не пытался, зная, что эти места всегда заняты. А в райпо раньше никогда не было юриста. Естественно, и результат юридической работы был соответствующим – нулевым.

И когда Марк сходу стал одно за другим выигрывать дела в Арбитражном суде, принося тысячи и тысячи рублей, это не осталось незамеченным. Зарплата небольшая – 130 рублей в месяц, но он нашел еще две работы на полставки. Денег вполне хватало.

А какая прелесть  жить в деревянном доме – в срубе!

Возвращаешься  на автобусе с работы из города. Вечер. Вокруг разноцветные деревянные домики с резными наличниками, как на картинках русских сказок из его детства,  утопают по окна в белом пушистом снегу под черным бархатом сверкающего звездами зимнего неба. Заходишь в дом и ныряешь в объятия тепла русской печки, запаха пылающих дров, и, главное, расцветаешь от  радостной улыбки, которой обволакивает тебя всего сладенькая  Лизочка с розовыми пухленькими щечками и сияющими глазками. Незабываемое время!

Прошли январь, февраль и март. В апреле хозяин дома предупредил, что в течение месяца Марк с семьёй должны съехать, несмотря на то что договорились на год.  Пришлось идти на приём к шефу, председателю райпо, и объявить, что ему придется увольняться. Когда Полозков услышал это, его глаза прыгнули на лоб.

—  Вы что, с ума сошли? У вас всё отлично с работой, мы вами очень довольны, и в коллективе Вас полюбили. Чего вам еще надо?

—   Иван Трофимович, спасибо за добрые слова! Но есть только два варианта: через неделю у меня день рождения, и Вы великодушно в качестве подарка преподносите мне и семье квартиру, или я вынужден уволиться, так как хозяин дома, который я снимаю, требует моего срочного выселения. Не на улицу же мне идти с женой и двумя детьми. Придётся возвращаться к родителям.

Полозков задумался. Марк знал, что имея прекрасные связи и в горкоме партии, и в райисполкоме, решить этот вопрос задача для шефа вполне по силам, нужно только постараться. Поэтому когда через несколько дней ничего не произошло, официально через секретаря на стол председателя легло заявление Марка об увольнении.

И в тот же день ему вручили ордер на квартиру в пятиэтажном доме со всеми удобствами в том же поселке Михайловка.

Это была двухкомнатная квартира на пятом этаже без лифта, и вся семья с радостью переехала в неё (обычно в Советском Союзе очередь на квартиру растягивалась на 15 — 20 лет). Получение квартиры меньше, чем за  полгода работы было настоящим чудом.

Любопытный эпизод. Везут полную машину мебели в новую квартиру. Старенький водитель и Марк. «Боже – думает – как же мы всю эту тяжесть поднимем на пятый этаж? Я же никого здесь не знаю».

Подъезжают к подъезду. Не успевает он выйти из машины, вдруг, как  будто из под земли, появляются и бегут к ним с десяток мужиков-соседей, в рабочей одежде, а кое-кто и просто в майке и спортивных штанах. Без слов открывают борта машины и, расторопно руководя друг другом, взяв у Марка ключ от квартиры, тащат весь груз наверх.

На первом этаже дома небольшой магазинчик. Марк быстро покупает ящик «Кагора» и несколько палок колбасы. Поднимается с ними в квартиру, а там уже вовсю идёт сборка мебели и заполнение шкафов носильными вещами.

Закончили, сели кто — где и шарахнули всё вино, закусив краковской колбаской. Спели: «Листья желтые над городом кружатся…», перезнакомились и разошлись по своим квартирам. Эти простые работяги стали замечательными соседями.  Одна  семья.

Вспомнился подобный эпизод пятнадцатилетней давности в Украине, в родных Дубнах, когда привезли мебель в только что полученную отцом квартиру.

В огромном дворе около десяти столиков, за которыми мужики-соседи играют в домино. Марк с отцом обошли всех. Просили помочь занести мебель всего на третий этаж.  Предлагали деньги – никто даже головы не повернул.

Вот такая разница. Украина – Россия. А ведь совсем недалеко друг от друга.

 

Горе

      В Железногорске очень быстро появилось много знакомых и приятелей. А братья-армяне стали настоящими друзьями. Работать было легко и весело. Молодежный город, вокруг леса, озера и реки. Часто выезжали с коллегами отдохнуть на природу, пели песни, веселились.

Беда, как всегда, пришла внезапно. Позвонила мама. У отца — злокачественная опухоль легкого. Бросив всё, Марк на попутках добрался до Дубнов и сразу — в больницу. Врач отдал ему рентгеновские снимки, указав на них на характерную «корону», признак онкологии.

Прямо из Дубнов Марк сел на поезд и рванул в Харьков в мединститут к профессору-физиотерапевту. Посмотрев снимок, тот сказал:

—   «Корона» ещё не приговор. Привозите отца в нашу клинику, проведем курс интенсивной террапии. Если не онкология, он встанет на ноги. Если — она – мы Вам сообщим.

Своей машины не было. Марк — к Левону. Тот без слов бросил свой цех, и они помчались в Дубны, а оттуда вместе с отцом – в Харьков. Папа пробыл в клинике три недели. На ноги он встал. Но онкологию это не отменило. И Марк забрал родителей к себе в Михайловку. В одной комнате жили он, жена и дети, в другой – родители. Состояние отца ухудшалось с каждым днем. Мама очень трепетно ухаживала за ним, успокаивала. Но однажды папа в упор спросил:

—   Марк, у меня рак?

Конечно, он бросился разубеждать отца, а чтоб подкрепить свои слова, привез к ним домой Юрия Волчкова, главного хирурга района, который долго прослушивал папу стетоскопом. Потом сказал:

—  Ничего страшного, Захар Натанович.  Хроническое воспаление легких. Все будет хорошо.

Может быть это, а может быть неописуемая любовь к маленькой внучке помогли отцу прожить еще полгода, несмотря на гораздо худший прогноз врачей. Между прочим, годовалая Лиза, окутанная облаком его любви, отвечала ему тем же. Первое слово, сказанное ею сознательно в год и два месяца было: «Де-да». Марк каждое утро заносил малышку в папину комнату, и лицо  отца расцветало счастьем. Он держал её за ножку, а она ему солнечно улыбалась. Непередаваемая взаимопроникающая энергетика любви…

В конце января 1983 года отец попросил.

—  Марк, положи меня в больницу.

Конечно, в таком состоянии никакая больница его бы не приняла. Опять помог Юра Волчков, который стал Марку настоящим другом. Но уже 7 февраля раздался звонок из больницы, и врач попросил забрать отца домой.

К этому времени Марк сумел обменять двухкомнатную квартиру родителей в Дубнах на такую же в Железногорске. Мама переехала туда. И отца он должен был забрать уже в их квартиру. Рано утром Марк пришёл в больницу, когда все еще спали. Зашёл к отцу в  палату и … на него дохнуло страшным, абсолютно неестестственным, ощутимо потусторонним, не физическим полем.

Марк закрыл отцу глаза и позвал персонал больницы. Вызвал друзей-армян.

Поехали к зданию морга, и вдруг он увидел, как во дворе двое санитаров несут на носилках тело отца, и его голова покачивается в такт их шагам.

Как в реку с обрыва, пал в ноздреватый снег, и  рыдания сотрясали всего его так, что остановиться было невозможно. Только в тот миг раскалывающимся мозгом и разрывающимся сердцем он понял, какое огромное место в его жизни, занимал отец и какая огромная часть его самого утеряна безвозвратно.

Когда умирают близкие, и ты плачешь – ты жалеешь не их (их уже нет, они больше не страдают) – ты жалеешь себя.

Жалеешь, что больше не сможешь видеть их, слышать их, получать радость и удовольствие от общения с ними, ежеминутно ощущать их любовь, сильнее которой не может быть любовь ни одного человека в мире.  Ни в прошлом , ни в будущем!

Марк жалел себя, потому что отец для него был целый мир. И этого мира он только что лишился.  Лишился навсегда.

 

 

ГамарджобаГрузия!

          Марк перешел жить к маме. Ей сейчас вдвойне нужна была его забота Но каждый день он приезжал в Михайловку к детям – отсуствия отца они не ощущали.

Через некоторое время жена предложила обменять их двухкомнатную квартиру в Михайловке и мамину двухкомнатную в Железногорске на четырехкомнатную квартиру в городе, что вскоре они и сделали

Теперь Марк по горло был завален юридической работой. Особенно осенью. Однажды райпо отправило вагонов двадцать отборного курского картофеля в адрес Местийского райпо в Грузию, где всегда своей картошки не хватало. Однако вместо денег за картофель получили кучу актов, заверенных инспекторами по качеству, фиксирующих некачественность и недостачу картофеля по каждому вагону. Все акты были подписаны заведующим базой Местийского райпо Георгием Дадавани, который платить наотрез отказался.

Просмотрев акты, Марк увидел, что большинство из них составлены  с многочисленными  нарушениями. Можно судиться, но на это уйдет добрых полгода. Да и без взятки в арбитраже Грузии рассчитывать на успех было бесполезно.  Решил выехать на место.

Поезд Москва – Сухуми проходил через Курск ночью. Полусонный Марк сел в вагон, зашел в темное купе. Снимает пиджак с 500-ми рублями во внутреннем кармане, вешает на крючок над подушкой, падает на нижнюю полку, головой упираясь в пиджак, и тут же засыпает, успев заметить на соседней полке спящую женщину.

Просыпается, будто кто-то толкнул. Серый рассвет за окном. Поезд стоит. Соседка по купе исчезла.  «Деньги?!»- почему-то первая  мысль. Рукой в карман пиджака – пусто. Выскакивает в коридор и кричит проводнику: «Где она?»  Тот, виновато пряча глаза, показывает в сторону правого выхода. Добегает до двери в тот момент, когда поезд трогается с места, и открыв дверь, видит воровку, сошедшую с вагона совсем с другой стороны (видно, в сговоре с проводником). Не догнать. Но и не ехать же без денег: от Сухуми надо было еще добраться до Зугдиди, где находились склады и контора Местийского райпо.

Сходит на следующей остановке в Константиновке и прямо в железнодорожную милицию. Невыспавшийся следователь, к счастью, закончил тот же институт, что и   Марк.   Легче общаться. Выслушав его, он устало произнёс:

—   Воровку уже не достать, да и предъявлять ей что-либо поздно. Ты что думаешь делать?

—   Доехать до Харькова, занять у друга денег и опять ехать в Зугдиди.

— Ладно. На поезд я тебя посажу. Довезут. Когда будешь возвращаться из Зугдиди, дай телеграмму. Пощипаю картежников-мошенников, «работающих» в поездах, может что-то тебе и верну.

Приехав в Харьков, Марк занял у Паши Орловского 100 рублей (Паша после аспирантуры преподавал уголовное право в родном институте) и снова поехал в Зугдиди, пряча деньги как можно дальше.

В Зугдиди к заведующему базой Местийского райпо Антимозу Дадавани сразу не пошел. Решил посмотреть на картофель. Узнав адрес складов, поехал прямо туда. Там — одна приветливая пожилая кладовщица. Говорит на русском с большим акцентом.  Представился ей и первый вопрос:

—    Понравился вам Курский картофель?

—    Понравился. Чистий такой, вкусний.

—    Гнили и недостачи не было?

—    Нет. Даже излишек был(?!)

«Вот это да, – думает, — у них тут что: левая рука не знает, что делает правая?»

—    Хорошо. Давайте составим Акт об этом, мне же надо отчитаться перед моим начальством.

Составили Акт, подписали. Кладовщица поставила штампик склада. Представил, что с нею, бедолагой, будет после того, как этот Акт увидит её шеф – заведующий базой, который не удосужился предупредить её о том, что он «забраковал» картофель.

И уже с этим документом, сделав копии, поехал к заведующему базой Местийского райпо Георгию Дадавани по прозвищу « Сванский князь» — поскольку тот был родом из горной  Сванетии, и поскольку был сказочно богат.

Когда Георгий, пожилой, но еще крепкий мужчина прочитал этот Акт, его лицо стало даже не белым – желтым, и он мгновенно порвал Акт на мелкие клочки.

—   Это копия Акта, уважаемый  Георгий, – успокоил  его Марк – таких копий у меня ещё три, а оригинал Акта спрятан в надёжном месте. А если со мной, вдруг, что-либо случится, он будет направлен в Москву, в Генеральную прокуратуру СССР с соответствующими пояснениями. Поэтому у вас есть два варианта. Первый: вы сегодня же проплачиваете нам за полученный картофель в полном объёме.

Второй: я прикладываю этот Акт к заявлению в Генеральную прокуратуру Советского Союза о хищении общественного имущества в особо крупном размере, наказание за которое от 10 до 15 лет тюрьмы. Учитывая, что ни один из ваших актов недостач и некачественности картофеля, состряпанных на коленке, не соответствует закону, никакой адвокат вам не поможет.

Долго молчал заведующий базой. Долго думал. Взвешивал все «за» и «против».  Последовавший затем вопрос поразил:

—    Скажи, а ты можешь помочь разобрать завал юридических дел по моей базе , накопившихся за последние годы?

—       Почему я? У вас что, в Зугдиди юристов нет?

— Хороших нет. Ведь это они составили мне документы, чтоб я мог не платить вам, а ты сам сказал, что они, эти акты – на коленке писаны, не годятся. Вот такие юристы. И в других делах помогать отказываются, ведь это надо лететь в Сванетию, в горы, в Местия. Так что, полетим?

—    Если увижу сегодня документ об оплате нашей картошки, завтра можем лететь.

—       Договорились.

Через два часа Марк сжимал в руке копию платежного поручения банку об отправке денег за весь картофель, и, ему казалось, что он сейчас взорвётся от радости неожиданного успеха. Ведь когда выезжал в командировку, надеялся привезти хотя бы половину суммы, на что и нацеливал председатель райпо. А тут всё до копеечки.

На следующий день Марк с Дадавани на «кукурузнике», маленьком дребезжащем самолетике, вылетели из равнинного Зугдиди в столицу Сванетии поселок Местия.

И тут Марк пропал — настолько поразили укрытые слепящею белизной и острые, как нож, шапки кавказских гор. Ощущение своей микроскопичности не покидало до тех пор, пока они не приземлились на небольшую площадку в Местия.

Выйдя из самолета, Марк захлебнулся до того неизведанной сладостью свежего горного воздуха, и, взглянув на окружающие его белоснежные вершины, только и  смог сказать Георгию:

—    У меня в поезде украли 500 рублей. Трехмесячную зарплату. Но я не пожалел бы и тысячи рублей, чтобы увидеть и ощутить такую красоту! У меня действительно  НЕТ СЛОВ!

Восторги и сюрпризы в Местия на этом не закончились.

Здесь  буквально через каждые двести метров можно было хлебнуть чистейшего прохладного нарзана из подземных источников.

Здесь жили люди, небогатые, но удивительно гостеприимные, гордые, внушительные, вызывающие уважение, сохранившие часть векового уклада трудной жизни среди горных вершин.

Подтверждением этому были сложенные из огромных камней сванские башни VIII-XVIII-го веков. Крепостные четырёхгранные, высотой с трёхэтажный дом, эти родовые сооружения использовались одновременно и как жильё, и как сторожевые посты для защиты от вторжений врага.

Марк узнал, что нация грузин состоит из этносов: картли, имеретинцев, кахетинцев, мегрелов, сванов и других. О сванах говорили как о самых свободолюбивых горцах — они никогда не знали над собой верховного правителя. И завоевать их не удавалось никому, даже монголам. А когда Сталину доложили, что сваны не хотят идти в армию, по призыву, он неожиданно ответил:

—   Оставьте их. Когда к ним придет враг, они пойдут воевать без приказа.

И действительно: когда летом 1942 года гитлеровские альпийские стрелки добрались до них, генерал Варлаам Какучая поднял на защиту все население горной Сванетии. Снайперы-сваны легли на горных перевалах и, передавая друг другу заряженные ружья, открыли такой непрекращающийся убийственный огонь, что фашисты бежали с позором.

А ведь если бы германские части прорвались через Кавказ и захватили Баку, мало того, что миллионная турецкая армия уже готова была хлынуть в Азербайджан, страна лишилась бы нефти. Остановились бы самолеты и танки. А это означало бы полное поражение в войне с Германией.

 

Претензионно-исковой работы в Местийском райпо действительно оказалось очень и очень много. Три дня с раннего утра и до 12-ти ночи Марк вместе с бухгалтерами работал с документами, составляя претензии, отвечая на претензии, готовил исковые материалы в арбитражный суд. Впоследствии Георгий признался, что в результате той работы его фирма получила более миллиона рублей – огромная по тем временам сумма.

Прощаясь, он вручил Марку 500 рублей — гонорар за работу — и взял обещание хотя бы пару раз в год приезжать помогать ему. Марк пообещал. И слово своё сдержал.

На вокзале в Сухуми перед посадкой на поезд в Курск отправил (как договаривались) телеграмму  следователю о времени, когда будет проезжать Константиновку, где поезд стоял всего пять минут.

Глухая ночь. Спит мертвым сном. Вдруг, кто-то толкает в плечо. Вскакивает.

— Ну ты и соня – улыбается следователь – держи деньги, тебе повезло.

Не успевает сказать: «Спасибо!» — как поезд начинает трогаться и соученик по институту спрыгивает на перрон почти на ходу. В  руке  Марка лежали 300 рублей.

Только проснувшись утром, он подумал: «А ведь парень ничего мне не обещал, сказал только, что попробует помочь. Мы не составляли никаких протоколов о краже. Он видел меня в первый и, скорей всего, в последний раз. Что побудило его так проникнуться моей ситуацией и вернуть часть украденных денег?  Порядочность? Сопереживание? Природная потребность делать добро?  Скорее всего, всё вместе взятое…»

 

Дело о трижды украденной невесте

        Странное дело: несмотря на то, что адвокатом Марк официально не работал, уголовные дела продолжали сами находить  и липнуть к нему, как осы к мёду.

Однажды приятель познакомил Марка  с Толиком Болгачёвым, которому срочно был нужен защитник, и который почему-то не доверял местным адвокатам.

Болгачев – лет 35-ти, смуглый, из канатов-мышц сплетённый крепыш с черными глубоко посаженными цыганскими глазами. Успешный городской фотограф. Свой автомобиль. Был женат, разведен. Его пятилетний сын остался жить с бывшей женой.

Как-то проезжая через большое село в Железногорском районе, Толик остановился у детского садика попить воды. А когда увидел воспитательницу Тоню – классический тип русской красавицы: пышная, круглое румяное личико, маленький, курносый носик, огромные голубые глаза и пшеничного цвета волосы – ноги Толика приросли к земле. Молния – любовь с первого взгляда – пронзила его сердце. И первые слова, обращенные к ней были:

—    Девушка, выходите за меня замуж!

Они стали встречаться. Тайно. Тоня жила в доме мужа с родителями и двумя детьми. Возможности для встречи с Толей — крайне ограниченны.  Но любовь подхватила и несла их горным потоком – сопротивляться бесполезно.

В один из дней Толик не выдерживает и похищает любимую, привезя её в Железногорск в квартиру своей сестры. Муж Тони, водитель грузовика в колхозе, непонятно каким образом вычислив адрес, в отсуствие Толика забирает жену назад в село, избив  до полусмерти.

Через некоторое время Толик второй раз похищает Тоню прямо из детского садика, увезя на этот раз её далеко, в Брянскую область. Проходит неделя, другая, и они решают забрать из сельской школы Тониных детей.

Один нюанс: много лет назад, когда Толик служил в армии в Подмосковье, он встречался с местной девушкой. Однажды, поднимаясь по лестнице в её квартиру, он был остановлен тремя пьяными парнями, потребовавшими «выкуп» за «невесту». Завязалась драка: трое на одного. Парни сбили Толика с ног, но он успел вынуть складной нож, который всегда носил с собой, и вонзил в ногу одного из нападавших. Крик, кровь. Соседи вызвали милицию. И все трое местных «героев» заявили, что солдат ни с того, ни с сего напал на них с ножом, ранив одного в ногу. Эти показания и легли в основу приговора. Два года лишения свободы за особо злостное хулиганство. Т.е. к моменту эпопеи с похищениями невесты судимость у Толика уже имелась.

Учитывая это и предвидя возможное сопротивление жителей села, которые безоговорочно приняли сторону Тониного мужа, Толик попросил своего брата и сестру с её мужем-офицером поехать с ними. На двух машинах они приехали в медицинский пункт села и взяли медицинские карточки  Тониных детей. Едва они  вышли из медпункта, фельдшер тут же позвонила  директору школы:

—   Едет Тоня со своей бандой.

Как только Тоня вошла в класс, чтобы забрать детей, учитель мгновенно запер класс на ключ, заявив, что если она хочет жить с детьми, то останется в селе. Директор и еще несколько учителей в это время стали выталкивать Толика с родственниками из школы. Это не была драка. Были крики, возня, толкание, угрозы. Кто-то задел плечом Доску Почета школы, она упала и разбилась, а вызванная милиция уже мчалась в школу. При этом Толик, помня свое прошлое, не вмешивался. Прижавшись спиной к стене и сверкая черными глазами, он лишь повторял: «Что вы делаете? Остановитесь… Вы же учителя…»

Всех забрали в отделение. Допросили и отпустили. А через некоторое время возбудили уголовное дело по статье «злостное хулиганство». Только против Анатолия Болгачева. Мера пресечения – подписка о невыезде.

Тоня осталась в селе. Но из садика во избежание нового похищения её уволили. Устроилась работать на ферму, куда она должна была идти доить коров в 4 часа утра. Зимой это практически ночь. Утром возвращалась домой под строгий контроль своих суровых родителей, боготворивших зятя-кормильца.

Была зима. И каждую ночь Толик ехал к её селу. Оставлял машину на дороге и в полной темноте сквозь леденящий ветер по колено в снегу продирался по бездорожью три километра к полуразрушенной сторожке, мимо которой пролегал путь Тони на ферму. Она на несколько минут забегала в продуваемый всеми ветрами домик без крыши и замирала в его объятиях. Затем спешила на работу, а он, снова проваливаясь в снег, возвращался к машине. Каждую ночь. Два месяца. Вплоть до дня суда.  Любовь

Когда Марк знакомился с делом, то удивился, что показания «потерпевших» учителей были написаны как под копирку: «Болгачев нас толкал. Болгачев разбил Доску Почета. Болгачев, Болгачев, Болгачев…». О сопровождавших его родственниках – ни слова. Допросы брата, сестры и её мужа проведены очень поверхностно. Им о действиях Толика в тот момент почему-то вопросов не задавали.

Стратегию защиты в суде Марк построил на бесконечной карусели  вопросов, в  которой закружил свидетелей обвинения так, что НИ ОДИН ИЗ НИХ не смог указать КАКИЕ КОНКРЕТНО ХУЛИГАНСКИЕ ДЕЙСТВИЯ совершил Болгачев. А один из них прямо сказал:

—  Что мне следователь написал, то я и подписал.

Дело рассыпалось по кирпичикам, поэтому приговор – год исправительных работ по месту работы с удержанием 20% заработка – устроил всех, кроме прокурора, который просил 5 лет лишения свободы, учитывая предыдущую судимость.

И вдруг вместо слов благодарности Марк услышал от Толика:

— Марк Захарович, программа «минимум выполнена». Теперь надо выполнять программу «максимум» – вернуть Тоню. Мне без неё не жить.

Новый вызов. Переступать такую черту — похищать невест  — Марку еще не приходилось. Но и отказаться не мог: к тому времени он получил такие  красноречивые доказательства любви двух сердец, о которой читал только в средневековых романах. Да и подружились уже с Болгачевым.

Рассказал обо всем знакомому лейтенанту милиции, одновременно опустошив с ним вместе бутылку коньяка. Еще сообщил, что паспорт Тони находится у Толика.

На следующий день милиционер с Толиком на машине последнего приезжают на окраину села, откуда милиционер один пешком идет в дом Тони. Стучит в дверь.

—   Кто там? – грубый голос отца Тони.

— Открывайте, милиция! Поступил сигнал, что вы активно гоните и продаете самогон. А это – преступление!

Перепугавшийся отец Тони открывет дверь, и лейтенант заходит в дом. Испуганные лица Тониных родителей – видно, и в самом деле рыльце в пушку. Милиционер осматривает комнаты и в одной из них видит Тоню.

—   А ты кто такая?

—   Это наша дочь Тоня — спешат сменить тему родители.

—    Паспорт? – спрашивает лейтенант.

—    У меня его нет, — отвечает Тоня.

— Собирайся, едем в отдел милиции, устанавливать твою личность, — безаппеляционным тоном заявляет милиционер.

Через десять минут машина Толика увозила Тоню от ее мужа и родителей. Навсегда.

Вскоре Тоня официально получила развод через суд и вдобавок к нему своих детей: девочку и мальчика. Они с Толиком поженились, и новая семья переехала в большое село под городом Новороссийском, где Толик с головой окунулся в работу фотографа в Ультришском дельфинарии. Хорошо зарабатывал. Они купили домик – беленькую хатку недалеко от моря. Марк навестил их и искренне радовался любви и согласии, в которых купалась вся их семья.

Но, к  большому сожалению, продолжения: «они жили долго и счастливо, и умерли в один день»  не получилось.

Лет через пять Марк случайно встретил Тоню на железнодорожном вокзале в Ростове. Она сильно изменилась: похудела, резко постарела и совершенная безнадежность струилась из её когда-то лучистых голубых глаз.

Оказывается, была ещё одна «программа максимум». И Болгачев выполнил её. Он сумел через суд забрать к себе своего родного сына от первого брака. С первых же дней между этим мальчиком и детьми Тони начались конфликты, в которых Толик решительно выступал на стороне своего сына. Тоня заступалась за своих детей. Скандалы переросли в драки. К тому же, у Болгачева появилась зазноба в городе – дама с высшим образованием и без детей.  В итоге — развод.

А зимние ночные трехкилометровые кросссы по колено в снегу ради короткого поцелуя, три похищения на грани закона,  суд,  в котором Болгачев мог реально получить 5 лет колонии – расстаяли в далеком прошлом. Таков бесславный финал любовной эпопеи, потрясшей в своё время весь Железногорский район.

Чужая жизнь.  Её не предскажешь. Как, впрочем, и свою.

 

«Пожарный случай»

А своя личная жизнь уж точно не складывалась. Нормального общения у Аллы  с мамой в четырехкомнатной квартире не получилось. Скандалы и ссоры следовали один за другим. Марк часто мотался по командировкам, и, возвращаясь, получал такую порцию негатива, что хоть опять уезжай на край света.

—  Разменивай квартиру, – однажды заявила жена.

С одной стороны, не мог представить, как  будет  жить без детей. С другой, понимал, что так больше продолжаться не может. Поэтому разменял четырехкомнатную квартиру на однокомнатную, куда они перешли жить  с мамой, и двухкомнатную, куда переехали жена и дочери. Оформили развод. Но каждый вечер он проводил с детьми, укладывал их спать, рассказывая сказки. А летом ездили на курорты все вместе: в Сочи — на море, в Есентуки — пить минеральные воды.

А за год до  развода в  Железногорском райпо произошло ЧП.

В ближнем от города селе находился магазин, где по особому распоряжению председателя продавались дефицитные товары, т.е. товары, которые невозможно было купить в обычных магазинах: редкие и нужные.

Две женщины, продавцы, конечно, чувствовали себя королевами. И не стеснялись воровать. День за днем. А когда узнали, что в их магазин назначена проверка (ревизия), не придумали ничего лучше, как, подвыпив вместе со своими мужьями,  сжечь магазин.

На первом же допросе одна из них призналась во всем. За ней и вторая. Их арестовали. Шло следствие, в процессе которого благодетелю  Марка – председателю райпо Полозкову – предложили написать на обвиняемых производственные характеристики.

Он написал объективно: и хорошее и плохое. Следователь, свернув листок с характеристикой пополам, показал женщинам только плохую её часть, добавив:

—   Смотрите,  как ваш любимый шеф, жаждет заклепать вас в тюрьму. И  надолго!

Зав.магазином возмутилась:

— Ах мерзавец, так я его посажу вместе с нами.

И в деле появились её показания: председатель райпо на протяжении нескольких лет регулярно 2-3 раза в неделю заезжал в магазин с разными людьми, брал у них 2-3 бутылки коньяку и закуски, денег не платил.

А это как раз было время, когда новый руководитель Советского Союза Юрий Андропов открыл охоту на коррумпированных чиновников разных уровней.

И хотя кроме оговора продавцов никаких иных доказательств не имелось, как по мановению волшебной палочки против Ивана Трофимовича возбуждается уголовное дело. «Хищение в крупном размере путем злоупотребления служебным положением». А из областного центра нагрянули сразу три следователя с кучей ревизоров, плюс вся Железногорская милиция им в подмогу. Грянула фронтальная проверка всей деятельности райпо, в особенности его председателя.

Конечно Полозков сразу пришел к Марку, и тот стал работать «за кадром», разрушая одно за другим обвинения, которые градом сыпались на Полозкова. И работа эта была достаточно плодотворной: полгода бригада следователей билась головой о стену, которую Марк  кропотливо выстраивал для них.

В конце концов они узнали, кто так активно им противодействует, и в субботний день в квартиру  Марка (он жил ещё с женой и детьми) нагрянули три офицера милиции с обыском. В постановлении о проведении обыска его целью значилось:

«документы и ценности, касающиеся Железногорского райпо». Под эту формулировку подвести можно было всё, что угодно.

И хоть ничем незаконным Марк не занимался, но буквально за несколько дней до этого он продал свой автомобиль, купленный на отцовское наследство, и 9 тысяч рублей лежали в шкафу маминой комнаты. Если их найдут, разбираться не станут – приобщат к вещественным доказательствам. И потом доказывать, что это были деньги его, а НЕ Полозкова, который их у Марка прятал, придётся  долго. Как же быть?

Невольно «помог» начальник отдела по борьбе с хищениями, возглавлявший группу, приказав одному из офицеров привести понятых (свидетелей обыска) из соседей.

—  Стоп! – скомандовал Марк. —  Подо мной на третьем этаже живет председатель Железногорского суда. Мне здесь жить и жить. Вы что меня опозорить на весь дом хотите?! – и, повернувшись к жене, непререкаемым тоном, — иди приведи водителя Лешу с супругой из соседнего дома! Это займет пять минут.

Милиционеры, находившиеся в большой комнате, смешались, но потом начальник кивнул — согласился. В тот момент, когда жена протискивалась мимо Марка, стоявшего в дверном проёме и загораживавшего вход в мамину комнату, он, полуобернувшись, шепнул ей:

—   В мамином шкафу деньги за машину. Унеси их, – и тут же повернувшись к милиционерам, обрушился на них с гневной речью, отвлекая внимание. – Вам что, делать нечего? В выходной день покоя не даете! Статьи уголовно-процессуального кодекса, касающиеся обыска, хорошо изучили? Чтоб у меня каждая книжка, к которой вы дотронетесь, была поставлена на место, каждая вещь положена на свою полку. Беспеределом заниматься не дам. Сейчас время такое, что сегодня Полозков, а завтра вы все можете оказаться на скамье подсудимых… – и в это время слышит: хлоп, закрылась входная дверь. Жена ушла. С деньгами. Фух!

Интересно, что на следующий день после обыска ему позвонила парикмахер Вера, жена нового председателя райпо.

—   Сегодня делала прическу помощнице районного прокурора. Вдруг она мне и говорит: «Вот Рубин шустрый! Вчера под носом у трех офицеров милиции вынес из дома 10000 (!) рублей!»

Ну, ничего в этом городе не скроешь! Не иначе как Леша-водитель, у которого жена спрятала деньги, проболтался.

Через время Полозков все-таки был признан виновным и получил два года лишения свободы – гораздо меньше, чем на то рассчитывало обвинение, требовавшее 7лет. Тем более, что освободился он, отбыв половину срока.  Условно досрочно. И Марк записал в свой актив еще одно доброе дело. Ведь помогал он действительно хорошему человеку,  немало сделавшему для него самого.

(Продолжение следует)

Посмотреть также...

Авигдор Либерман в прямом эфире

03/18/2024  14:11:44 Авигдор Либерман  Председатель партии НДИ депутат Кнессета Авигдор Либерман на заседании фракции: «Хочу …